Герман Плисецкий

Герман Плисецкий

Вольтеровское кресло № 34 (562) от 1 декабря 2021 года

Дым, разъедающий глаза

Акцент-45: Источником этой публикации стала книга «Одинокое соло трубы» – самое полное на сегодняшний день собрание стихотворений Германа Плисецкого и материалов о нём. Сын поэта, Дмитрий Плисецкий, сделал то, о чём мы, читатели, могли лишь мечтать: приблизил поэта к нам, сделал ближе, понятней, доступней.

По аналогии с книгой построена новая подборка: в центре повествования – любимые женщины Германа Плисецкого. Для полноты картины даны ссылки на стихотворения, которые уже опубликованы на портале.

 

Ирина

 

Ирина Итина – первая жена Германа, была очень красивой миниатюрной брюнеткой. Ребёнком она чудом выжила в ленинградской блокаде, едва перебравшись через Ладогу по ледовой «дороге жизни». Они познакомились в 1949 году на одном из школьных литературных вечеров. Поженились в 1951. Дмитрий, единственный сын поэта, родился через год.

Стихи поэта, будто возвращающие незабываемую юность – «Ночью» (1954)  и «Негде было нам» (конец 1950-х).

 

* * *

 

О, как монотонны

и как элегичны

пустые вагоны

ночной электрички!

 

Закрывши глаза,

словно звучные стансы,

читаю на память

названия станций.

 

Мы расстаёмся

при свете плафонов.

Мы остаёмся

на мокрых платформах.

 

О, как одиноки

во мраке глубоком

печальные строки

светящихся окон!

 

Притоны влюблённых,

угла не имущих, –

вагоны зелёных,

в ноль с чем-то идущих...

 

1950-е

 

* * *

 

Любимая, у нас

так много старых фраз,

красивых, гладких фраз,

готовых про запас.

 

Когда в сердцах обрыв,

а в голосах надрыв –

они не подведут,

по краю проведут.

................................

Любимая, страшна

мне эта тишина.

В артерию игла –

мне эта в жизнь игра.

 

1955

 

* * *

 

Грусть по тебе сменила суетня

у праздничных столов, прилавков возле,

спокойствие законченного дня,

уверенность в неоспоримой пользе.

И всё-таки я ждал ещё. Потом

уже не ждал: не сохранилось места.

И дело не во мне уже одном,

а в комнату мою вселилось детство.

Оно впервые вылепило: па...

Оно в права вступило как наследник.

И началась уже его судьба,

и я в судьбе его не из последних.

 

1955

 

Чистая лирика

 

Мы привыкаем к спутницам своим.

Мы шли к ним ночью, в холода, с окраин.

Дела бросали и спешили к ним.

Мы больше не спешим. Мы привыкаем.

 

Не только свет в окошке, что в твоём.

Не только в мире счастья, что вдвоём.

 

Двадцатый век переменил в Москве

названья улиц, флаги и спектакли,

но боль сердец, покинутых в тоске,

но слёзы нелюбимых не иссякли.

 

Печаль моя! Забытая моя!

Как нелогичен мир, как неустроен!

Как самолёт на радиомаяк,

я снова на твою волну настроен.

 

1956

 

* * *

 

Оно приходит – понимание

подводной глубины событий,

и цепкое твоё внимание

не вязнет в непролазном быте.

 

Под голубым весёлым куполом

стоишь посередине мира,

не обижаешься на глупого,

не удивляешься Шекспиру!

 

Но вновь, убито канителями,

уставши с пошлостью бороться,

оно уходит. И неделями

живёшь как бы на дне колодца.

 

Оно уходит, как последние

трамваи ночью из-под носа,

как дети совершеннолетние

впервые из дому без спроса.

 

Смысл потеряв, душою старишься.

Свет позабыв, живёшь на ощупь...

В какие крайности ударишься?

Найдёшь ли приложенье мощи?

 

1956

 

День рождения

 

Мне четверть века стукнуло на днях.

Я не справлял. Календарю не верил.

Но вечером настырная родня

оборвала мне телефон и двери.

 

Дарили запонки и портсигар.

Плечо отбили. Говорили фразы.

Я стол гостеприимно раздвигал

и отвечал на все вопросы сразу.

 

И скоро дело стало за вином,

и лечь пораньше прогорели планы,

и угловой дежурный гастроном

мне оттянул бутылками карманы.

 

Салат и скука, как заведено.

Двоюродный остряк всё повторяет,

что при любом правительстве вино

в народе большинства не потеряет.

 

Подвыпившим уже не до меня:

в дыму витает неизбежность пульки.

Плащ в рукава – и вот моя родня:

московские кривые переулки.

 

1956

 

Дмитрий Плисецкий: «Думаю, Герман испытывал по отношению к Ирине немалые угрызения совести. Он помнил её до конца жизни, расспрашивал о ней, передавал приветы... А в начале шестидесятых посвятил одно из своих лучших лирических стихотворений: «Приснился мне город…»

 

Ариадна

 

С декабря 1954 года Герман Плисецкий работал корректором в издательстве педагогических наук. Там он и встретил рыжеволосую красавицу Ариадну Сокольскую, искусствоведа и свою будущую вторую жену. Любовь вспыхнула мгновенно. Именно тогда родилось стихотворение, опубликованное лишь в 2001 году и сразу завоевавшее необычайную популярность в интернете: «Я тебя бы на руки взял»:

Осенью 1956 года грянул гром: Герман ушёл к Ариадне.

 

Ариадна Сокольская: «Новый 1959 год мы с Германом встречали на Песочной (д.10, кв. 9). А через несколько дней я получила по почте письмо, и в нём стихотворение «Чужая комната». Там были строки о тёмных молчащих стенах, оживающих на рассвете».

 

Чужая комната

 

Бродяга я. Нету

привычки к уюту.

Я в комнату эту

вхожу, как в каюту.

 

Дверь проверяю,

замок проверяю

и чемодан

под кровать швыряю.

 

Мне жизнь

тишину и крышу послала,

дала мне жену

и постель постлала.

 

Тёмные стены

молчат, ожидают.

Но постепенно

они оживают.

 

На них проступают

напластованья:

чьи-то свиданья

и расставанья.

 

Жизнь – прожитая,

чужая, немая –

кричит!

И я её понимаю.

 

Мало быть другом,

мало быть мужем.

Собственный угол

душе моей нужен.

 

Январь 1959

 

Ариадна Сокольская: «Лишь три десятилетия спустя, когда в этом доме (известном как «Дом Матюшина») готовились открыть музей, связанный с зарождением русского музыкально-поэтического и художественного авангарда, я поняла, какие тени тут роились, и оценила интуицию Германа...

От времени, прожитого в доме на Песочной, осталось много писем, некоторые из них – в стихах...

Было во всём этом что-то от детства, от его потребности ломать и оживлять предметы, переиначивать слова, придумывать новый, таинственный мир... Лёгкость общения, чудесное состояние полной и радостной свободы составляли в те годы едва ли не самую заманчивую прелесть наших отношений. Она-то, может быть, и помогала переносить всё то тяжёлое и мрачное, что было в нашей жизни.

Этой душевной раскованности, детски доверчивой лукавинки игры потом уже никогда не было; и всегда недоставало. Недавно мне попался пожелтевший автограф стихотворения Германа – о том же».

 

* * *

 

Сохранять надо в душах,

понимать надо это:

задушевность подушек,

постоянство буфета

стульев норов бродяжий,

чужестранность прихожей...

 

Разрешается даже

строить зеркалу рожи.

 

Покупайте игрушки

и в игрушки играйте.

Не железные пушки,

а зверей покупайте.

 

Втихомолку рычите,

словно львы молодые.

Старость этим лечите,

старики молодые.

 

Январь 1962

 

Ариадна Сокольская: «Ленинградская комната оказалась, как и следовало ожидать, с подвохом. Большая полуподвальная коммуналка между молочным магазином и общественной уборной, набитая разношёрстным людом. Наружного карниза под окном не было: огромное витринное стекло начиналось прямо от панели. Место – почти на углу Невского и Малой Морской. Именно там, где останавливались все автобусы и троллейбусы, шедшие на Исаакиевскую и дальше. Спать там было почти невозможно. Комната эта нас, что называется, достала...»

 

* * *

 

Я жил в Ленинграде, на Малой Морской,

в подвале, на уровне ног.

Галоши и клёши я видел с тоской,

а выше я видеть не мог.

 

Потом там пивную открыли. В подвал

спустившись, я с кружкой сидел

на том самом месте, где прежде лежал,

и в то же окошко глядел.

 

Сенатская площадь, Собор, Фальконет,

Дворец, Александровский столп –

всё будто бы рядом и будто бы нет…

Лишь топот мятущихся толп!

 

1987

 

Ариадна Сокольская: «Летом 1961 года что-то сломалось в нашей жизни. Были, конечно, колебания, и нешуточные... И всё-таки мы расстались... Мы прожили вместе только пять лет. Но, странное дело, стоило нам разойтись, как все обиды, ссоры, бытовые неурядицы мгновенно улетучились из памяти. Осталась крепкая дружба, никогда не прерывавшаяся».

 

Дмитрий Плисецкий: «Спустя несколько месяцев после расставания отец посвятил Ариадне ещё одно, прощальное стихотворение».

 

Дым

 

Приморское шоссе в дыму.

Во всю шоссейную длину

лежат туманные слои.

Трескучие два-три костра

возносят языки свои

к языческому божеству,

забытому ради Христа.

 

Жгут прошлогоднюю листву.

 

Колеблясь, как язык огня,

всё дальше, дальше от меня

уходит женщина. Рукой

всё машет и глядит назад.

Сейчас за поворот крутой

свернёт – и только дым в глазах!

 

Дым, разъедающий глаза.

Сухая горечь. Полоса

асфальта серого. Дома

людей практичного ума.

Над каждой крышей дыма жгут.

 

Наверное, там письма жгут!

 

1962

 

Ольга

 

«Её внешность трудно описать, даже снимок не может передать всю магическую красоту этой талантливой балерины и актрисы. Природа щедро наградила её: шикарные чёрные кудри, правильные черты лица, ярко-зелёные с изумрудным отливом глаза, идеальная фигура, грациозная осанка...»

Роману с таинственной «О. З.», восхитительной Ольгой Заботкиной, посвящён цикл ленинградских стихов 1962-1963 годов, озаглавленный «Любовь без любви». И потрясающая «Молитва», балансирующая на грани между трагизмом и стоицизмом.

 

* * *

 

Я рад бы познакомиться. Я рад,

что это был апрель и Ленинград,

где из-за чёрных кованых оград

тянулся к счастью полуголый сад.

 

В твоих эмалированных глазах

я не услышал окрика: «Назад!»

В блестящих воронёных волосах

застряли капли – до сих пор дрожат.

 

И надо было ювелиром быть.

И надо было что-то не разбить.

И было ощущение цены.

И не было предчувствия жены.

 

Лишь резкое предчувствие тоски –

до дрожи электрической в руках,

в ночную память врезанное, как

скрип тормозов такси...

 

24 июля 1963

 

Недотрога

 

О. З.

 

Недотрога с пустыми глазами –

ты у города на виду.

Ты на сцене. Ты держишь экзамен.

Не живёшь, а играешь в игру.

 

Словно магниевой лампой,

блеском сцены ослеплена,

ты – одна, а в провале за рампой

жизнь загадочна и темна.

 

Ты не видишь людей и не знаешь.

Только чувствуешь кожей: глядят!

Словно линза лучи, собираешь

каждый жадный, восторженный взгляд.

 

О карьера красивой актёрки,

ни во что не вложившей души!

Я тебе не поставлю пятёрки,

сколько ты ни кружись, ни пляши.

 

Что ж ты плачешь, моя недотрога?

Наиграла ты всё, налгала.

А всего-то и надо – немного

человеческого тепла.

 

1963

 

* * *

 

Как просто: любовь без любви!

Как это дремуче и древне!

Зачем притворяться людьми?

Мы просто цветём, как деревья.

 

Всё против: слова и дела,

привычки и помыслы, кроме

наполнившего тела

тяжёлого олова крови.

 

Всё глушит простейший мотив

ладоней, локтей и коленей.

Мы впали с тобой в примитив

наскальных безглазых оленей.

 

За этот весенний инстинкт,

за то, что мы стали ветвями, –

бескрыльем мне жизнь отомстит,

а крылья растил я веками!

 

1963

 

* * *

 

Этот каменный город

ритмичен и строг,

как размеры классических строк.

 

Но замешан во всё,

словно в логику бред,

фиолетовый цвет.

 

В этом городе можно

молча кричать,

плохо кончить –

и хорошо начать.

 

В этом городе можно –

в воду, с ума...

Сумасшедшие все

вдоль проспектов дома!

 

Нету почвы земной

под его мостовой.

Этот город беспочвенный

связан с тобой.

 

1963

 

* * *

 

С первой встречи, когда в камышах

ещё длилась охота азартная,

два названья звенели в ушах:

незабвенная! невозвратная!

 

И когда я выигрывал бой,

и была ты покорная пленная –

я уже расставался с тобой,

невозвратная, незабвенная!

 

Были двое, а не вдвоём.

Совмещённые, а не совместные.

Так сближаются в беге своём

не земные тела, а небесные.

 

Так встречаются, чтоб разойтись.

И напрасно взывает Вселенная:

невозвратная – возвратись!

не забудь меня – незабвенная!

 

Август 1963

 

Белая ночь

 

Без люминала, без любви

не сплю в свету рассеянном.

Тот берег площади вдали –

как остров в море северном,

как плоский остров – берег тот,

всплывающий из серых вод...

 

Не сплю в разливе площадей

в люминесцентном городе.

Его асфальты без людей –

как на ладони, голые.

В приливе пустоты не сплю,

топлю свою утопию:

я всё ещё тебя люблю,

я всё ещё тебя леплю

по своему подобию.

 

Но этот омертвелый свет –

остывший пепел сигарет.

В нём ни тепла, ни тела нет,

нет ни любви, ни боли.

Одно окно мне смотрит вслед,

и в нём – картонный силуэт

в электроореоле...

 

Осень 1963

 

Комнаты

 

В тех комнатах прозрачны стены.

Там действуют законы сцены.

Там не стареют, не стирают,

а только руки простирают!

В ночных рубашках – как в туниках.

Там – как в трагедиях великих.

 

Мы будем помнить, умирая,

те двери с теми номерами.

Мы будем видеть те подмостки,

где неуклюжие подростки

страдают, слепо доверяют,

последствий не соизмеряют

и убегают, хлопнув дверью,

по гулким лестницам – к безверью...

 

По тротуарам через годы

бредут, старея, пешеходы.

По мостовым бегут, старея,

трамваи и автомобили.

Стоят вокруг, как мавзолеи,

те комнаты, где мы любили.

 

Октябрь 1963

 

Галина

 

Ближайшим другом Плисецкого был неистощимый балагур и талантливый хулиган, нежный матерщинник, замечательный писатель и поэт Юз Алешковский. Они познакомились в мае 1953 года и были неразлучны до самого отъезда Юза в США в 1979.

 

Виталий Сыркин (Вигс): «Перерыв случился лишь однажды. Как-то, приехав в Москву осенью 1964 года, Герман увидел в гостях у Юзика новую знакомую. Это была Галя Суслова. И Геша честно сказал Юзу:

– Я уведу её у тебя.

– Не смей, – сказал Юз, – это моя женщина.

– Нет, не могу, – сказал Геша. И спросил Галю:

– Пойдёшь со мной?

Галя встала, взяла сумочку и ушла с Германом, чтобы стать его женой и прожить с ним до самой смерти. Юз и Герман не разговаривали почти год, но в конце концов помирились...»

 

Стихотворение, воскрешающее этот памятный эпизод: «Из окна больницы».

https://45parallel.net/german_plisetskiy/iz_okna_bolnitsy.html

 

Стихи, посвящённые Галине:

«На тахте в полунощной отчизне»

«Ты не ревнуй меня к словам…»

«Я жесток? Ты на звёзды взгляни…»

«Уснули мы, обняв друг друга…»

 

* * *

 

Любимая, скажи: чем я тебя обидел?

Тем, что навек твоим не может быть поэт?

Что, кроме губ твоих, другие губы видел?

Но я ещё не слеп – а ими полон свет!

 

Беспомощно зову тебя из отдаленья,

сквозь цельное стекло, что разделяет нас.

Не покидай меня, услышь мои моленья,

покой души моей, друг сердца, радость глаз!

 

Но безысходно всё: стена из плексиглаза

между любовью женской и мужской.

Ни пониманья нет, ни связи нет, ни лаза

между мужской и женскою тоской.

 

Любимая, прощай! Тебе я стану сниться.

Лежи одна во тьме соломенной вдовой.

Когда разлепишь ты смежённые ресницы –

я окажусь, как небо, над тобой...

 

1967

 

Ариадна Сокольская: «После смерти жены Герман, уже перенёсший несколько инфарктов, остался в опустевшей квартире один. Но уходить из неё не хотел, от всех предложений переехать к родным отказывался наотрез. Утром 2 декабря 1992 года его нашли в постели мёртвым. Сердечный приступ на этот раз случился ночью».