В списках значился: R 118
«45-й калибр» – конкурсная подборка
* * *
Как только луч проглянет солнца,
ты, выйдя на балкон, успей
заметить, как, вертясь, несётся
салют из мыльных пузырей.
Кто посылает их незримо
в окно недальнее – Бог весть.
Полёт их краток нестерпимо:
подъездов пять, ну, много, шесть.
Летят они всё выше, выше,
искрясь под солнцем, как слюда,
но не достичь им даже крыши –
все исчезают без следа.
И мы вот так же мимолётны:
едва лишь выйдем на простор,
как ветру станем неугодны –
глядишь, и нас он к чёрту стёр.
И всё же счастливы мы взлёту,
пускай и на единый миг,
пусть лишь одну осилить ноту
успеет грешный наш язык.
* * *
Я похож на больную собаку.
У меня выразительный взгляд.
Я не нужен, увы, зоопарку,
да и в цирк меня примут навряд.
Между урн и сутулых прохожих
извиваюсь я, как слаломист.
Без волнения – даже на кошек.
Ноль внимания – даже на свист.
Но в момент поводки провисают
у болонок, что жалко скулят,
если вдруг невзначай повстречают
мой, такой выразительный, взгляд!
Прогулка
Сегодня – не то чтобы стужа,
но зябко. Ещё не до дна
промёрзшая ржавая лужа
под снегом почти не видна.
Всё в белом. Всё чисто и мило.
Но что там, под хрустнувшим льдом?
Ступили – вода проступила
чернильным бесстыжим пятном.
Опять эта лужа зияла!
Пятно разрасталось, и ты:
«Что мы натворили! – сказала. –
Лишились такой чистоты...»
Не трогай подмёрзшую лужу.
Глубин её не береди.
Пойдём. Провожу тебя к мужу.
Он, бедный, заждался, поди.
Старый сюжет
Плачет скрипка в холодной квартире.
(«Всё пиликает чёртов сосед!»)
Годы страсти его укротили.
И надежд, разумеется, нет.
Поскучнел от издёвок всегдашних
этот старый сюжет. Чья вина,
что зануда он и неудачник?!
Потускнела его седина.
На пиджак осыпается перхоть...
Но, проснувшись, опять и опять
начинает кряхтеть он и перхать –
и небесные звуки рождать.
Империя тела
Вот гляжу на неё – и немею –
и впиваются ногти в ладонь.
Я не смею, не смею, не смею
подойти к ней, такой молодой.
А ведь прежде я тоже был юным,
в крупных кольцах упругих волос,
только время безжалостным гунном
по империи тела прошлось.
Постаревший, с податливым брюхом
да с подглазьями что пятаки,
соберусь ли когда-нибудь с духом,
чтоб коснуться прохладной руки?
Шевелюра моя поредела,
пульс частит, аденомой грозят...
Наподобие водораздела –
наши годы: ни шагу назад!
Пусть полжизни я к дьяволу пропил,
потешая больных простофиль,
но летучий задумчивый профиль
нежным светом мой день окропил.
Потому я всецело приемлю
то, что видится мне впереди,
то, что лягу в холодную землю,
то, что тесно в смятённой груди.
И какой ни сменял бы десяток,
выпадая в осадок почти,
с этим светом пройду я остаток
отведённого небом пути.
Первый гром
От страсти – старостью лечитесь!
Она – что бром!
...Но всё твердит старик-учитель
про первый гром.
Ему порой темно и смутно,
он хвор и хром.
Но вспоминает поминутно
про первый гром.
С полгода писем нет от дочек.
Боль под ребром.
И в мае сыпал нудный дождик...
А он – про гром!
Бывало, в пыль крошил он камни!
Пора на слом...
Чего теперь-то кулаками?!
Какой там гром!
Ведь годы, сединой взимая,
не серебром,
всё чаще... Но – в начале мая
он славит гром!
Зимнее время
Все земные заботы становятся мелки,
когда листья прощально дрожат –
под конец октября, когда сдвинуты стрелки,
когда сдвинуты стрелки назад.
Дополнительный час у природы похитив,
что сказать за него я смогу –
под конец октября, в пору первых бронхитов?
Под конец октября – ни гу-гу!
В этот час вне времён надо быть молчаливым,
надо быть молчаливым, как дым.
Когда видишь, как горько берёзам и ивам,
только кашель один допустим.
Здесь слова – вне игры, здесь иные законы.
Встань, застынь у ночного окна –
ты увидишь, как дрогнут платаны и клёны,
как грустят о них ель и сосна.
Лист раздольно летит над землёю, а значит,
он с землёю простился почти.
И никто не вздохнёт, и никто не оплачет,
и никто не оплатит пути.
© Георгий Яропольский, 2012–2014.
© 45-я параллель, 2012–2014.