И жил он на брегах Дуная, Не обижая никого, Людей рассказами пленяя... Пушкин Огромный лоб, и рыжий взрыв кудрей, И чистое, как у слона, дыханье... Потом – спокойный, серый-серый взор И маленькая, как модель, рука... «Ну, здравствуйте, пойдёмте в мастерскую». И лестница страдальчески скрипит Под быстрым взбегом опытного горца, И на ветру хитон холщовый плещет, И, целиком заняв дверную раму, Он оборачивается и ждёт. Я этот миг любил перед закатом: Весь золотым тогда казался Макс. Себя он Зевсом рисовал охотно; Он рассердился на меня однажды, Когда сказал я, что в его чертах Не стёрлось приключение с Европой. Как был он горд, что силуэт скалы, Замкнувший с юга бухту голубую, Был точным слепком с профиля его!.. Вот мы сидим за маленьким столом; Сапожничий ремень он надевает На лоб, чтоб волосы в глаза не лезли, Склоняется к прозрачной акварели И водит кистью – и всё та ж земля, Надрывы скал, и спектры туч и моря, И зарева космических сияний Ложатся на бумагу в энный раз. Загадочное было в этой страсти Из года в год писать одно и то же: Всё те же коктебельские пейзажи, Но в гераклитовом движенье их; Так можно мучиться, когда бываешь Любовью болен к подленькой актрисе И хочется из тысячи ужимок Поймать, как настоящее, одну... Пыль, склянки, сохлые пуки полыни И чобра, кизиловые герлыги, Гипс масок: Пушкин, Гоголь, Таиах, Отломыши базальта и порфира, Отливки тёмноглазой пуццоланы, Гравюры Пиранези и Лоррена И ровные напластованья книг... Сижу, гляжу. Сюда юнцом входил я, Робеющим; сюда седым и резким, Уже на «ты» с хозяином, вхожу. Все обветшало, стал и он слабее, Но, как мальвазия, течёт беседа: От неопровержимых парадоксов Кружиться начинает голова; Вот собственной остроте он смеётся, Вот плавным жестом округляет фразу, Сияя, как ребёнок, – но посмотришь: Как сталь, спокойны серые глаза. И кажется: не маска ли всё это? Он выдумщик; он заговор создаст, Чтоб разыграть неопытного гостя, Он юношу Вербицкою нарядит, И будет гость ухаживать за ней; Он ночью привидением придёт; Он купит сотню дынь и всех заставит Их ложкой есть, едва головку срезав, А после дынной кожицы шары Фонариками по саду повиснут, И вечером, со свечками внутри, Нефритово-узлисто-золотые, Они сияют сотней нежных лун..: Стихи читает, и стихи такие, Что только в закопчённое стекло На них глядеть: таких протуберанцев Они полны, – и он же, нарядясь Силеном или девочкой-подростком, Всех насмешит в шарадах, – а вглядишься: Как сталь, спокойны серые глаза. Не маска ли? Какая, к черту, маска, Когда к Деникину, сверкая гневом, Он входит и приказывает, чтобы Освобождён был из тюрьмы поэт, – И слушается генерал; когда Он заступается за Черубину И хладнокровно подставляет грудь Под снайперскую пулю Гумилёва; Когда годами он – поэт, мыслитель, Знаток искусства, полиглот, историк – Питается одной капустой нищей, Чтоб коктебельский рисовать пейзаж!.. Пятнадцать лет я близко знал его, Любя, боясь и даже злобясь тайно, Что не смутить мне столь спокойных глаз... И он прошёл – легендой и загадкой, Любимый всеми и всегда один, В своём спокойном и большом сиротстве, «Свой древний град воспоминал» втайне... Я не поеду больше в Коктебель... 1936
Популярные стихи