Георгий Садхин

Георгий Садхин

Четвёртое измерение № 35 (60) от 21 декабря 2007 года

По следам пилигримов


* * *


Молча сотру рукавом годы со лба глядящие,

лезут, как на рожон, даже под капюшон.

Жирным карандашом трону усы настоящие –

сам себе – не смешон.


И побреду искать улицу пению сольному.

Солью плеснёт в глаза полночь, как кирза.

Что не пошёл в отца, выскажет сна недостойному

перечитав с аза,


– Крестит ли от вражды, нехристей в Кондопоге,

новый полярный день или полярная ночь?

Кругом полярным свяжешь ли руки-ноги,

кривде, несущей за голенищем нож...


* * *


Бегут осенние осины,

так близко – руку протяни,

похожи на оленьи спины,

автомобили в их тени.


* * *


Успенское.

И россыпь русских сёл,

и дивные извивы побережий...

Москва-река медлительна, как Псёл

из жизни ласковой, мечтательной и прежней.


Сосновый стон, сорочий пересуд,

приречный луг, песчаный спуск пологий...

Спасенья нет – неистово несут

несносные, как в отрочестве ноги.


И ветер, завывая вновь в трубе,

и тополя, что ветер укротили,

навязывают трепет по тебе –

тишайший берег Украины.


Воспоминаньем юности упьюсь,

слезливых глаз стесняясь, словно срама,

вперяясь до надрыва – ну и пусть –

в манящие пестроты храма.


О, милый край! На зависть городам,

ты поражаешь вольной красотою.

Дано надолго подружиться нам,

я, верно, этой милости не стою.


Звони, звони во все колокола,

колдуй ветрами, пусть листва клубится.

Я возвращусь, – была ли не была! —

твоим просторам щедрым поклониться.



* * *


Ночами простые слова на уме,

короткие фразы – «живы-здоровы».

Событью свершиться, что грому греметь

зимою на праздник. Сегодня – Покров.


А снега всё нет. И с утра моросит.

И в душу проникла повсюдная влага.

От этой ли слякоти – даже бумага,

вбирая чернила, «курсив мой», – твердит.


Норд-Ист Филадельфии – не Кострома,

хотя вас по-русски спросили.

И низкоэтажные всюду дома,

и сыр костромской в изобилии,


и те же созвездья глядят свысока,

в окошки под «баюшки – баю»…

И я в этом городе не прозябаю.

У сына не ручка уже, а рука.


* * *


Как упала роса, наступила пора расставанья.

Верхних окон Нью-Йорка касался рассвет.

Но запомнил я этот урок рисования –

потому как ты, мама, глядела вослед.


Не рукою подать до платформы сабвея,

а десницей судьбы... И на Яблочный Спас

ты вернулась в былое, где грядки порея –

от тяжёлой болезни тебя я не спас.


Там у яблок мочёных морщинятся лица.

Паруса во дворе называешь бельем.

В школьном старом пенале живёт медяница.

Через речку не мост, а понтонный паром.


На моей авеню из прессованной стружки

высыхают дома, и кормить воробья

из окошка потянутся руки старушки

Как похожа она на тебя...


* * *


Ни блеск Даунтауна, ни парка холодный ручей

не внемлют печали бессонных ночей.


У края дороги, у самой неровной границы

недели под ноги бросаются – самоубийцы.


И саженцев редких мальчишечьи цепкие руки

хватают за брюки – они не выносят разлуки.


Чудес не бывает, где свет совершает круженье.

Одно исключенье – моё в этом свете рожденье.


Чудес не бывает, а просто сияет окошко

и ждёт меня мама, где звёздная блещет дорожка...


* * *


Мешки облаков по плечу

согбённым деревьям в немую

погоду. Я русские – ночью рифмую.

Английские – утром учу.


И в холоде строгой реки

осенних стволов отраженья

упрочат свои продолженья

законам почти вопреки.


Кладбищенской дрожи не внемлю.

Бесхолмность могил у камней…

И мама легла в эту землю.

И стала земля мне родней.


* * *


Ранним пасмурным утром туман вдоль дороги клубится,

за потоком огней устремится морщин вереница

от прищуренных глаз ... И худая рука с сигаретой

из открытой кабины притянет ваш взгляд –

это женщина правит каретой.


И сверкнут циферблатом часы, опускаясь с запястья,

или лёгкий браслет, ей подаренный близким на счастье.


Будто раннее утро, примерив берет из тумана,

удалится, и морось летит с океана.


И затем, углубляя пейзаж уводящий,

вспыхнут жёлтые банты всё чаще и чаще...


И другая душа у далёкого края Вселенной

ей навстречу отправится в форме военной,

сберегая свое золотое желанье,

и желанья обоих сольются в одно, как дороги названья...


* * *


...и серые глаза под густыми бровями,

которые я вижу и тогда,

когда не говорят мне: «Александрия!»

М.Кузмин


Когда в автомобильной тесноте,

надзор не ослабляя светофорный,

достойно предстает на высоте,

огромный полицейский непреклонный,

грозя, на кудри выпавшему снегу,

переэкзаменовкою примет,

когда по-русски обращаюсь я: «Привет!»

узнав американского коллегу,

или когда, проверенный товарищ,

компьютер, на замеченный изъян,

пятью рядами белозубых клавиш

мне усмехнётся, выключив экран,

тогда зовёт прелестный ангел юный

на красками раскрашенной трубе,

затем на арфе, обрекая струнный

напев на посвящение тебе...


* * *


По одёжке узнаешь четыре мои колеса.

Одиноко стоящую, разве тебя не замечу,

устремившую с болью горчичной глаза

из-под жёлтой бейсболки в желанную встречу?


…Недалёкого прошлого реют огни.

Ярок Рим предпасхальный,

как плащ на холме Палатинском.

И успешно врачует вчерашние дни

наш единственный мирный – рецептом латинским.


Но, внимая бессмертью античных щедрот,

замыкался в себе и в домашние стены,

а тебе, укрываясь в усы мои, рот

напевал про лавровую ветку Сиены…


Тормозной ли педали у ног моих нет?

Ты ли машешь вдогонку, Святая Мария?..

Только скорость – моя пассажирка,

а также – побочный эффект.

И названье ему – эйфория.


* * *


Если бы без усилий мы слог находили,

я бы смог и тебе свою жизнь рассказать.

В этом городе многое нагородили,

что ни в сказке сказать, а пером описать.


И сегодняшний вечер, лишь джаза премьера,

зарифмует гигантский кристалл с небоскрёбом,

отразится в широкой волне Делавера,

и прокатится к Брод-стрит, как турист, автостопом.


И букет поднесёт к светофору цветочник,

и помчимся по длинной спектральной кривой

вдоль ночной Филадельфии, свой позвоночник

в кресле крохотной «Хонды» утопив с головой.


Оглянись на фонтан и на храм колонадный,

а затем запоздало воскликни: «Постой!» –

Где скучает привычно античный герой,

сохнет сорванный лист золотой виноградный...


Дождь


Проникнув в сон, садовый аромат

Напомнит, как легки широкие качели.

Спадающий намокнет виноград,

и потечёт мазками акварели.


И, потакая дрогнувшим крылам,

встревоженные ветви встрепенутся.

И капли застрекочут по камням,

как вишенки, рассыпанные с блюдца.


И девочка, как бабочка легка,

ручей перепорхнёт растительной аркадой,

спасая бедолагу-мотылька

от бьющих струй, и спрячется в парадной.


* * *


С красного шара кольца

срывает ветер восточный

на широте песочной,

катит и раздувает,

как головёшку, солнце.

Беглой ночи потеря,

ломкая, как черта,

крыльям чаек доверя

всю себя, чернота

рея, редеет к стеклянным

волнам. Прошу: прости,

девочка, не проспи, –

светает над океаном.


* * *


Не от верхушки клёна

в наших глазах темно.


Не от ушного звона

можно закрыть окно.


Даже не от крика,

слышного за версту,


заплетена ежевика

в колкую косу кусту.


Дети бегут гурьбою.

Дети несут венок.


Стол придвинут к прибою.

И океан у ног...


* * *


Вы – на базар, а я – уже с базара.

Омоет ноги талая вода.

Шнурки свяжу. И вот – ботинок пара.

Забросьте их теперь на провода.


Увижу, как в окне под небесами

две женщины, поправив верхний корж,

поющими общаясь голосами,

торт украшают под названьем «Жорж».


И юный снег, их нежности посланник,

ложится, опускаясь на крыло,

прозрачней, чем прозрачное стекло,

в его полёте – дома многогранник.


И дети выбегают из дверей,

мороженщика славя угощенье,

и тесно воробьиное общенье

компании округлых снегирей...


И я смогу ли всё это сберечь

обидою настигнутый седою,

и день, как будто заново прочесть

сквозь первый снег над талою водою?


По следам пилигримов


Белый череп на флаге. Черна борода.

Провинстаун. Пиратская башня.

Океаном омыться, китов наблюдая с борта,

как прибоем столетий вчерашних.


Тем, кого беспощадно отверг Старый свет,

ветру вверившим шхуну Мэйфлауэр,

полуостров Кейп-Код, словно руку, другой континент

протянул и доплывших восславил!


На тропе пилигримов остались шаги

утонувших в болотах солёных.

А сегодня навстречу идут моряки

и несут пиццы ломкий подсолнух.


Отовсюду пиратская башня видна,

где прибежище мирного ангела.

Наливайте, матросы, из клюквы вина.

Здравствуй, славная Новая Англия!


© Георгий Садхин, 2006-2007.
© 45-я параллель, 2007.