* * *
на гладь нью-йоркского залива
прощальным взглядом насмотреться:
опять сентябрь; не персик – слива
сезонно завоюет сердце
слова, свидетели молчаний,
уже медлительны в гортани, –
как громко ни звени ключами,
ты тишиной здесь также станешь
поймав ладонью луч бездомный,
его накроешь позже пледом –
прощаясь с летнею истомой
потусторонним бабьим летом
и словно чайка, в белом флаге
запутавшись, к волне несётся,
стремится слово вниз к бумаге,
устав от скорости, и солнца
* * *
прошедшее время – в нём всё, что могло
осталось, в нём запах забытый жилья,
за окнами век расцветает магно-
лия, за столом не стареет семья
не слышен ни голос, ни скрип половиц,
из крана годами вода не течёт,
и тот, кто капустниц идёт половить,
всегда не находит в чулане сачок
здесь нужен какой-нибудь сыщик мегрэ,
чтоб всё отыскать и вернуть день за днём,
и даже – пусть мама привычно: «мигрень
опять, – говорит – это перед дождём»
нефть
сверху взгляд на дневное шоссе наблюдает движение тел,
уходящее вдаль в обе стороны множество маленьких точек,
словно из муравьёв, у которых по горло задуманных дел,
к муравейнику и от него пролегает с десяток цепочек
как из скважины рвётся наружу чудовищной силы поток –
в чёрном, масляном виде реликтовых фауны с флорой останков,
так же и муравейник по плану вершит ежедневный потоп,
в чём ему подражает в порту до отказа заправленный танкер
и, ударившись оземь, густая энергия тёмной волны
распадётся на чёрные сгустки, что сразу же по автострадам,
отвердев, муравьями помчатся. Лишь сверху и со стороны
это птичьим увидеть, и тем, что над ней открывается, взглядом
* * *
жизнь, как дар, нечастый случай,
пробивающийся лучик
(на конце его – душа),
невообразимый шанс:
из бессмертья сделать шаг
быть зародышем и, старясь,
выйти к свету, в люди, в танец
с каждым прожитым дыханьем,
с вещим ёжиком в тумане –
прежде, чем в туман он канет
быть под вечным звездопадом,
рай, как продолженье ада
еженощно посещая;
по утрам, за чашкой чая,
возрождать себя с вещами
быть, угадывая местность,
отстрадав свою телесность,
и, как жертва карнавала,
на который, длясь, попала,
знать, что дней осталось мало
а потом, прощаясь с даром,
наблюдать, как сводит далью
всё – бесследно, постепенно,
уносимо летой пенной
под куранты с песнопеньем
и из дали, не моргая,
наблюдать, как жизнь другая
появляется и дышит:
я зову её – не слышит...
пусть прочтёт, что луч мой пишет
* * *
я съеден, мне снится, закончен десерт,
и некто корявою вилкой
ещё ковыряет открытое серд-
це, –
чтоб он в этот миг подавился
неспешна беседа наевшихся всласть –
под джазовый ритм зубочисток,
их лица пусты, словно тщательно ласт-
ик
черты и приметы зачистил
на скатерти крошки, в салфетке, измят,
блед хрящик средь прочих объедков:
друг другу в застолье здесь каждый прият-
ен,
и льнёт людоед к людоедке
пред ними – под трапезу собранный мир,
и, в роли привычной хозяев,
пространство для них – стол, накрытый для пир-
а,
и время – не слопать нельзя им
уже закурили сигары, в саду
чирикают птички о счастье…
и только моя, воспарив, плачет ду-
ша,
к земному теперь непричастна
27 января
время было такое когда оплывало сейчас
словно тени стекали со стен при притухших свечах
при живых за холодным столом и в присутствии мёртвых
где разлит по тарелкам морфий
те же ржавые рельсы с тех дней о колёса стучат
запах пролежней прелый отрепьем наполненный чан
словно пробку незрячий зрачок выбивает из глаза
дыркой дула с шипящим газом
было время такое когда не случилось потом
коль уж ты не включён в этот час в неизбывный поток
и о стену царапают ногти нагих невключённых
свет сменяется белый чёрным
бальной паре о-два докружиться б под вагнера в рай
воздух города сделал свободным твой арбайт махт фрай
среди множества слов ученик не найдёт «крематорий»
в накопившей весь опыт торе
это время скаталось как катышки на рукаве
авва отче ты выдохнешь эхо уносит вовне
ибо кровь меж своими свернулась давно и чужими
и под пеплом безмолвно имя
вот и дальше идти всем умершим кто верят и ждут
кто не знает пути просветит их священный талмуд
хоть над общей могилой звучит для живых guten morgen
будто брошено будьте в морге
* * *
я встретил ангела – он был,
как и положено, хранитель:
не то, что он меня любил,
скорее, был меня любитель
– куда деваться?! – он сказал, –
теперь тобой я обнаружен,
теперь давай – базар-вокзал,
я для того тебе и нужен
вот, – говорит, – беда лиха
начало: «жил я по понятьям...»,
а если можешь, то в стихах
давай, чтоб слушать поприятней
мол, шёл по жизни не спеша
к киоску, вроде «соки-воды»,
хоть пива жаждала душа
и к виски звал инстинкт свободы
держал, бывало, долото
в одной руке, в другой – стамеску,
не представляя, что есть что,
ориентируясь по месту
да, жали джинсы, тёр сапог,
носил костюм не по сезону;
всегда стремился, видит бог,
но не пошёл в жидо-масоны
из пункта б до пункта а
вела судьба по скользким крышам –
открытым космос был всегда,
но так в него ты и не вышел
ну, и т.д., – он завершил,
мой ангел, спич, и вытер лоб свой,
весь, от затраченных им сил,
пунцовый, как варёный лобстер
– примерно, так, – он подтвердил,
что речь свою вполне закончил,
одернул ангельский мундир:
– теперь продолжи, если хочешь
– да всё, похоже, зашибись, –
талантлив, краток и рассеян
я был; затем мы разошлись
на все четыре... он – на север
хоть столько лет с тех пор прошло –
я снова повторю, и снова:
как, всё-таки, нам повезло,
что он не дал сказать мне слова
* * *
мир теорема ферма
правило правой руки
явь в коей сходят с ума
ложь о теченье реки
маленький кто-то в тебе
зная что вновь ты не с ним
сам посещает тибет
мекку иерусалим
глядя на свет изнутри
взгляд добавляет в ландшафт
натрия как бы нитрит
в тысяче ли первый шаг
дальше второй и пошёл
космос вдыхая рот в рот
ты в ком-то очень большом
фабрики больше «рот фронт»
в большем чем вписан в объём
шара мистический куб
праны что вместе с огнём
больше чем в целом ю туб
шире того что прошло
вечностней чем предстоит
смерти в которой тепло
жизни с которой знобит
знать бы какая в том цель
площадь её вдоль и вширь
может покуда он цел
встретился б малый с большим
может как ключик в замок
либо как стрелки в часах
местом для встречи б я мог
быть по велению сам
словно и создан затем
неоднократно влюблён
чтоб стать площадкой для тех
мною кто был разделён
сентиментальный как пруст
мыслящий словно тростник
я исчерпав свою грусть
жил бы заботясь о них
вспомнили б мы число пи
были б вселенной сыны
и как в электроцепи
ома закону верны
* * *
голоса задают свой вопрос, голоса
на него же, подчас, отвечают:
«как окрашена нынешняя полоса? –
так ведь сам догадайся, начальник»
«почему так сложилось всё в этом году? –
уж чего там: как раз не сложилось! –
говорят голоса, – но те, время крадут
кто, по счастью, пока ещё живы»
«не спасёт, очевидно, уже и краса? –
исковеркав крылатую фразу,
вопрошают, хоть знают ответ, голоса
(«кто ж когда её видел, заразу!»)
«как-то всё это стерпится, или не так? –
голосам близок мем «дольче вита», –
– всё пройдёт, – сами вслух отвечают, – пятак
наша пробная жизнь в год ковида»
«сколько можно об этом и том горевать?» –
голоса больше, всё же, об этом...
сыровата вакцина, скрипуча кровать,
без вопросов всё чаще ответы
* * *
когда однажды, в долгом мире снов,
ты из себя выходишь произвольно
в реальность, то она сбивает с ног:
война и мир в ней, мир вокруг – и войны
идут годами ходики, дожди,
толпа – на удалёнке, на сближенье:
всё это возбуждается в 5G,
в 3D режиме бьёт на пораженье
и никуда не скроешься: ты цель
движений облаков и камнепадов,
в реальности – ты есть, покуда цел,
мишень, сиречь тебе туда не надо
действительность – витальность действий, в чём
завязки и сюжеты всех историй,
в неё река забвения течёт,
а это значит, плыть туда не стоит
трагедии там все себе верны,
и кто смеётся – вовсе не рехнулся:
он вечность ждал, когда вернётся в сны,
вдруг осознав, что только что проснулся
* * *
я пробудился рано утром
сидели чайки на карнизе
напротив здания
и диверсанты в джонке утлой
шли на задание
тянулось время не резиной
автобус двигателем внутренним
гудел сгорания
представить больно как бензина
пары сгорали в нём
вчерашний дождь разлит по лужам
похожи сверху пешеходы
на мелких нэцкэ
здесь мост прогнулся неуклюже
чай не венеция
на запах бруклинских молелен
на отражения в зеркальных
былых эпохах
шёл новый день и на колени
упал – ну, с богом
* * *
о, сколько мест посадочных пустуют
в партере под дождём – от кресел тени
лежат до рампы, приставные стулья
не менее заметно опустели
театр уж пуст, лежит осенней лужей
от чьей-то пьесы третий акт забытый:
трамвай желаний, проржавев, не нужен,
и окна в нём фанерою забиты
никто из труппы не желал остаться,
нет музыкантов в оркестровой яме –
теперь здесь можно жить: средь декораций,
оставив бутафорию на память
в суфлёрской будке, в коей мрак и плесень,
пока разыгрывать, возможно, в лицах –
еще не гамлета, но песню песней,
и в ожидании годо не бриться
* * *
я цвёл сиренью как-то в мае,
в далекой греции был воин,
учился вире, жил по майне,
был целеустремлён, как «боинг»
случалось, некошерных устриц
я поливал лимонным соком,
был взят за чтенье «заратустры»
на станции московской «сокол»
влюблялся, пил не понаслышке,
шёл на берлин, но брал манхэттен,
мне ни за что давали вышку
и миловали же за это
теперь я мудр в свои сто двадцать,
научен жизнью, бит немало,
хоть не умею целоваться
ни где-нибудь, ни с кем попало
меня воспитывала школа,
но воспитало производство:
я, помню, с первого укола
вмиг отлетел к петрозаводску
и, вышивая в небе гладью,
я слышал голос век от века:
другого нет пути, геннадий,
для тех, кто выбрал путь абрека
что мне сказать о жизни? тайну
её познав без тяги к водке,
признаюсь: так с тех пор летаю
над – как его? – петрозаводском
© Геннадий Кацов, 2021.
© 45-я параллель, 2021.