(О творчестве Льва Либолева*)
Я помню своё первое впечатление от портрета Льва Либолева на «Стихире»: трагик.
Такие глаза у Шарля Азнавура… у Аль Пачино… у Зиновия Гердта… библейские глаза.
Я спросила себя: кто он?
И была уверена, что в его стихах будет много богоискательства и философии, цитат из всевозможных «Писаний», но я глубоко ошиблась.
Никаким морализаторством стихи не наполнены. Хотя – споткнулась о строки «Мы бога ждать ещё не перестали», начавшиеся со слов:
Скажи, Фома неверующий, мне,
зачем нужна пасхальная суббота
с наколотой иконой на спине
у всех, кто крал, сидел, по фене ботал?
Оказалось, что его тексты немного страшно «брать в руки»: там живут, кричат, пьют, любятся, целуются, убивают, умирают обычные люди и животные, которых ты можешь потревожить неосторожным прикосновением.
Вот – две совершенно непохожие, но почти кибировские старухи, приготовляющиеся к смерти. Вот – маленькая болонка, которая, несмотря ни на что, «будет выть по-человечески» (стихотворение «Болонка»).
Так, реалистично и отстранённо, могут оживлять своих героев сказочники, склонившиеся над маленьким миром своих подопечных. Или настоящие романисты, что на страницах своих книг движут полками и венчают на трон инфантов. Поэты…
Итак, поэт.
Бравада по поводу скромного образования – «10 классов и ПТУ» – меня не растеплила.
Пушкин окончил лицей, читай: классическую, но – школу. О. Мандельштам – Тенишевское училище = школа, С. Есенин – церковно-учительскую школу… Достаточно вспомнить Иосифа Бродского, чтобы увериться: отсутствие диплома не является аргументом для ограничения в творчестве. Но Лев Либолев назначает себе особый день сотворения и право на его существование: День восьмой.
День восьмой
День восьмой на дворе, но его распознают лишь те,
кто не очень умён и, как правило, необразован.
Кто познал изнутри жизни кухонных мелких вещей,
а снаружи – оконных, когда стекленеют пейзажи
от морозов лихих.
Но все перечисленные поэты восходили от субъективной лирики к художественным полотнам. Больших полотен у Льва Либолева пока нет.
Каким же путём идёт поэт?
Подозреваю, что возможен ещё один путь развития «вильяма нашего шекспира», путь летописца, рефлексирующего на жизнь стихообильно и органично, не подчиняясь ни конъюнктуре, ни вкусовщине, ни цензуре – кроме как внутренней.
Он – это литературный Ван Дейк, уравнивающий человечков с окружающими их предметами своего времени, или Питер Брейгель, помещающий живых людей в безысходность неприветливого заснеженного поля. Да, в текстах нашего художника – Льва Либолева – действительно преобладает быт и хаос «человейников» – поэт никого не зовёт на передний план. А на каждом полотне, в уголочке подробной городской картины, маленькие собаки всегда будут совершать очередное непотребство. Но именно по таким неукрашенным, малоформатным картинам потомки узнают о нашем времени.
Садок
Тот, кто выжил, смолчит. Намотает кровавые сопли
на костистый кулак. И комком поиграет кадык,
про себя повторяя старинное слово «усопли»,
и на мове – щоб кращє було, та немає куди...
И на мове ни слова не скажут разбитые хаты,
а садок яблуневий безмолвно обронит листву...
Тишина за окном ожиданием смерти брюхата,
и кричит тишина – торжествуй! торжествуй! торжествуй!
Потому что живой... Может кто-то весёлый и ловкий
ей распорет живот, посмеётся и плюнет в лицо...
Только в доме повешенных не говорят о верёвке,
просто мёртвые молча хоронят своих мертвецов.
Да, именно многоплановость картины – вот тот магнит, которым сильны стихи Льва Либолева. У него нет плоских текстов с номинальным значением слов. Читая, чувствуешь, как за мазком мазок выныривают из твоего сознания, накладываясь друг на друга, особые краски генетической памяти, воссоздавая ушедшие звуки и голоса, оживляя прошлое.
Уже устав от формул классиков и немного сомневаясь в их конгениальности нашему времени, ищешь в современнике или точку отсчёта в хаосе бытовой поэтической круговерти, или сверхличность, смогшую прорвать пласты времени и разглядевшую иные законы времени и бытия. И пугаешься его зрению.
Обречённые
по-новому понять, пересмотреть,
увы, не выйдет... сколько ни витийствуй,
а кто-то, обречённый на убийство,
стреляет в обречённого на смерть...
не им двоим награды и чины,
они лишь тени чьих-то инферналий...
годами жили рядом и не знали,
что оба и давно обречены...
Наивный призыв «Больше поэтов хороших и разных» нынче страшит как чёрта крест – уж слишком много их развелось, поэтиков, которых бы «головкой об стол», за которым они это написали. И вздохнёшь, вспоминая благословление старым Жуковским юного Пушкина – почти помазанник! И даже (тьфу-тьфу-тьфу) советская цензура иногда покажется чуть ли не отеческой заботой о достойной литературной преемственности. Уж слишком оказалось необозримым и необъятным море Интернета: не справляются с ним ни лоцманы, ни буйки – а белинских нет! – куда плыть читателю, если душа жаждет alter ego?
Поневоле всплакнешь о дерзновенных критиках, расставляющих приоритеты, рискующих быть затролленными скооперированной сайтовой серостью или утопленными в сонном «игноре» неизбирательного читателя, берегущего собственное мнение, как муравей свои яйца в разрушенном муравейнике. Приходится полагаться на собственное мнение, которое аргументируешь, опираясь не только на мудрости «великих», но и – аки народный судья – «опираясь на внутреннее чувство и знание закона».
Чем меня увлекли стихи Льва Либолева?
Скорее, неожиданными деталями, доступными ловцу времени, легко смешивающему детали быта взятого времени –
но быт всего лишь нечто вроде клади,
что каждый сам проносит по судьбе –
с внутренним состоянием лиргероя, присаливая этим, казалось бы спонтанным, микстом поэтический текст, льющийся легко и естественно, при этом свободно вырисовывая целое по его малому признаку, вкусу и запаху.
Там
Уже и капли – мелкие солисты,
прокашливают горло громовое.
Ещё – способностью из ничего раскрутить текст, наполненный звуками, красками, домами, где в пять утра «кофейник медный царственно бухтит», звоном трамваев, куда-то спешащими людьми – жизнью. Этому первопричиной не пресловутый ахматовский стиховный сор, это уж такие уста, которые отверз Господь для акынного словоизвержения.
Краешек офорта
И вьётся виноград, как гад ползучий,
по стенке до балкона и окна,
беря добычу в лиственную раму…
Известно, что прилог греха – это ещё не грех, а внутренняя готовность к нему. Вот и готовность к стиху идёт через прилог – состояние, подобное предчувствию эпилептического припадка – импульс – ещё не слово, но предощущение потока, чувство коридора за счёт внутренней локации, когда поэт находит и ловит хаотичный поток слов, из которых выхватываются свои, неповторимые. Это состояние автор описывает саркастично:
мон дьё
Мои слова – брожение ума,
стихи – изобретение дебила.
Кажется, Льву Либолеву, достаточно перевести глаза с предмета на предмет, чтобы разразиться новым потоком сознания. Он торопится, торопится выписаться, пока это нечеловеческое состояние не покинуло его и ещё не измотало вконец:
На цыпочках
…вживаясь в одиночество всерьёз,
не зная причта, и не зная клира,
тождественности разных стад и стай,
сообщности гуляний и собраний.
Лев Либолев пишет о времени, в котором ему «с пророками не по пути» и «дух унылый телу откормленному покорен» – о его признаках, ну и, понятное дело, о его убыстрении: «старость стирает черты со знакомых лиц, / и не узнаешь их пару минут спустя» («Блиц»). Хотя в каком времени живёт сам поэт – непонятно, настолько легко он перемещается во временных пластах.
Темы, в которые Лев Либолев окунается, разнообразны. Он не чурается ни гражданской, ни лирической поэзии, не гнушается эротической, зачастую обращается к портретным полотнам, прикасается и к историческим – пока через портреты. Одного направления нет: чисто пейзажного.
С некоторым сожалением отметив излишнюю чувственность ранней лирики Льва Либолева и слегка смутившись живостью картин, расхватанных женскими и эротическими сайтами, зело опошлившими «высокое предназначение поэта», а также налюбовавшись изгибами тел и складок простынь, всё равно убеждаешься в том, что
Охотник
если он пишет – читает десяток жён,
всё – по-живому, отточенно-обострённо...
каждая думает – он хорошо сложён,
статный, высокий... как было бы хорошо
по вечерам снаряжать для него патроны,
чистить его ружьё...
Во всяком случае, со времён Есенина более популярного певца женских прелестей у нас нет. И это – факт.
Поздние же лирические тексты разительно отличаются от прежних, бесшабашных и пылких. Они философски умудрены, подтверждая совет Сократа о дуализме итогов женитьбы, а некоторые стихи откровенно говорят об ответственности перед Вечностью:
Песок
и время рассыпается песком.
и жизнь – песок, и смерть почти песчинка...
и небо вдруг сжимается овчинкой,
напуганное детским голоском...
Ясно, что воспоминания – это питательная среда для любого поэта, тем более что их, воспоминаний, в 50-летнем возрасте предостаточно. Оттого рождаются необыкновенно откровенные – до беззащитности, строки о его родных, к которым он относит не только отца:
Устал от зауми
В макушку целовал,
а после пил безбожно, помня
пять лет за проволокой, там,
где каждый лагерник – паломник,
и смерть крадётся по пятам
любого...
И бабушку в разрывающем сердце стихотворении о тяжёлом семейном конфликте:
Люшенька, ангел мой, мама плачет
Люшенька, ангел мой, мама плачет,
миленький мамин, родной палачик.
Жизнь – не игрушка, не чёт и нечет...
Хочешь ударить? Ударь покрепче.
Мама потерпит, мой самый-самый…
Мать – стихотворение «Костюм»: «На нём прошиты шрамы – под грудью узенькие вытачки».
Остро помнит Лев Либолев и погибших, и спасённых соплеменников: «Краснокожий вождь», стихотворение, воссоздающее события в нынче опустевшем селе Яруга, где местные жители смогли спасти еврейское население от расстрела. Теперь об этом эпизоде многие позабыли.
Наверное, к этой же личной и важной теме нужно отнести и востребуемые, и ожидаемые стихи поэта-современника – стихи, по которым потомки будут судить и время, и поэта. Таких стихов, к печальной радости, у Льва Либолева много, так как «разочарованность друг в друге внушают эти времена»... Просто его стихи нужно читать – все, подряд, принимая как горькое лекарство, радуясь тому, что он наш современник, и по-монашески плача вместе с ним о горестях мира.
В многоплановом стихотворении «Юродивый» поэт, недавно выехавший из Одессы в Германию, достаточно прямолинеен:
не требуй любви к безымянной стране,
к неназванной новой – не требуй.
Поэт не эксплуатирует эту, казалось бы, естественную тему «неприкаянного эмигранта», но эта тема просачивается у него меж строк, как просачивается через поры кровь от краш-синдрома, образуя кровоподтёки, видные любому глазу.
Я бы не сказала, что стихи Льва Либолева вопиют об одиночестве, как отмечали критики О. Дарк (журнал «Новый мир») и А. Русских (сайт изд. «Союз писателей») – одиночество нормальным человеком воспринимается трудно, но естественно.
Скорее, в длинном диалоге с самим собой поэт продолжает находиться в наблюдательной позиции относительно мира и его народонаселения, предварительно прошагав в ногу со временем достаточно долго. Теперь – он остановился, вышел из потока и смотрит на жизненную стремнину, как чудом спасшийся пловец взбирается на валун посреди реки и видит на покинутом берегу пожар. И он кричит миру, уже зная, что «в пожизненной песочнице война».
в октябре
трудно врать, что любишь в октябре
не людей, а то, чем люди стали...
К кому из классических авторов ближе Лев Либолев?
К Лермонтову? – отчасти, да. По характеру некоторых персонажей. Такой большой портретной галереи я не встречала ни у одного автора, хотя в пушкинское время (и позже) было модным писать посвящения.
«Героя» произведений Льва Либолева я бы рассматривала как приметливого – без мелочности, саркастического без цинизма, ярко жаждущего и получающего закланную Белу, опережающего время, в котором живёт, и оттого неугодного этому времени, но имеющему равное с другими право на существование.
К Пушкину? – отчасти нет. По малой площади отдельных полотен.
Некоторые строки автора реминисцентны строкам известных современных поэтов – помните? – «За рубашкой в комод полезешь, и день потерян»:
Запись
Истончается кожа, тетради и календари,
докурил сигарету – и солнце склонилось к закату.
Так как автором, точнее, «воробьишкой нахохленным в свитере, тапках и трениках, / поглощается чтиво Цветаево или Ахматьево, / и ещё одного знаменитейшего шизофреника», то понятно, что его поэтика где-то делает реверансы и О. Мандельштаму, и В. Маяковскому, и Б. Пастернаку, и М. Цветаевой, и ...даже Пушкину:
Маленькие трагедии
пушкинский слог зачумлён и давно нездоров.
сленг наступает. он даже уверен в победе,
марлевым снегом забив носоглотки дворов.
Я отнюдь не считаю такие умственные отсылы банальным версификаторством, так как правильное ученичество всегда держалось на палимпсестах, отчего самостийный автор обретает и собственные границы, и присущую таланту скромность, сознательно избегая эпигонства.
Либолеву не присущ какой-либо конкретный литературный стиль, он не стремится «сказануть» или «сказать красиво», подкупает читателя именно его откровенность и естественность, помноженная на мудрость и приметливость вполне равную хорошему образованию. Скольким его – образование – дали, а они «не взяли», несмотря на наличие дипломов и ученых степеней?
То-то же… Вот такой казус Либолева.
Много аллюзий можно усмотреть в представленных стихотворениях.
Например, автор, возможно того и не желал, но стихотворение «Шопен» меня отнесло к истории в Яновском лагере смерти и, собственно, к «Прощальной симфонии при свечах» Й. Гайдна, идею которой использовали эстетствующие фашисты, поочерёдно расстреливая оркестрантов. К таким полётам фантазии понуждает поэтика Льва Либолева.
Во всяком случае, образ современника, увиденный глазами Льва Либолева, для меня гораздо яснее и ближе, чем молодцеватые герои окраин в стихах Бориса Рыжего. И по-человечески роднее. И – разве не по Евгению Онегину и Татьяне мы судим об ошибках юности, разве не с юным Вертером мы плакали через века, разве не равнялись на Рахметова? Не убивали, содрогаясь, и не шли в ссылку с Раскольниковым? И подобно Петру Верховенскому со товарищи, не раскачиваем сейчас устои, порождённые гением Достоевского?
Вот и портрет Генерала, совершившего свой последний полёт из окна, для меня более чем достоверен. Я слышу, как он в пьяном угаре рвёт на себе воротник с криком «Горю-ууу!», не прощая себя за погибших солдат, хотя у него «всё по чину: коньяк, икра».
Поколение Льва Либолева не понаслышке знает карты Афганистана и Кубы, когда помнилась «мощь ракет», и хотя карта его нынешней страны проживания написана на немецком, ридна мова сжимает сердце, пронизывая почти сакральные стихи.
вбитий
Новин повно, та кожна з них сумна.
Про що писати? Порох з ніг струсити?
Хрестись, чи ні, загиблим все одно,
а десь пануе звір – чортяка ситий,
і кров тече, як в келихи вино.
Скажи, про що писати і навіщо,
до чого все, коли така ганьба.
Поэтика Льва Либолева сшита интересными и неожиданными рифмами. Они могут пронизывать всю строку («Это – война, и она не взирая на…»), а могут плавно перетекать с конца строки одна в другую, не вызывая ощущения трудности речи. О таких поэтах говорят: лёгкое перо.
Поэт Либолев, открывая тему, вполне конкретен, подробен, остёр и чуток.
Комплиментов ему насыпали и критики А. Пахнющий, А. Русских, О. Дарк, и читатели Стихиры и сайта «Союз писателей», хотя сам автор подчёркивает своё равнодушие к почестям и конкурсам.
Так чего он ищет, стоя в межвременьи и швыряя в мир слова со своего утёса?
Наверное, он имеет смелость отрицать неприемлемое, что даёт ему право на Слово.
И дело ведь не в городе или стране проживания (или происхождения) – дело в зрелости и степени трезвления души, о чём ещё в 8 веке н.э. Андрей Критский говорил: «Душе моя, душе моя, что спиши / возстани – конец приближается!»
Так вот, у него, у Льва Либолева – глаза неспящего.
Ростов-на-Дону
Иллюстрации:
Фото из архива Льва Либолева
_____
*«45»: рекомендуемая ссылка –
авторская страница Льва Либолева: биография и стихи…
© Галина Ульшина, 2015 – 2016.
© 45 параллель, 2016.