В Кронштадте
Вот здесь, двадцатый, якоря твои.
Твой чёрный и просоленный бушлат.
Брусчатка помнит твой тяжёлый шаг,
Как мерное, чеканное «Кронштадт»,
Не созданное будто для любви.
И ты её не чаял здесь найти –
На молах, в доках, в заводских цехах.
Ты пропадал в окопах на фронтах.
Ты уходил в поход на кораблях.
В полярных льдах прокладывал пути.
Живых и мёртвых возвращая вновь
На Якорную площадь всякий раз:
Ты, помнивший Макарова наказ*,
Ты, к чувствам не привыкший напоказ,
Здесь всё-таки нашёл её – любовь.
И если верить, что она – маяк,
Тогда, двадцатый, не в обиде будь:
Мы курсом тем прокладываем путь,
С фарватера немыслимо свернуть,
Как поднятый мы не спускаем флаг*.
*Макаров Степан Осипович, гений русского флота, вице-адмирал, исследователь Арктики, изобретатель, погиб в русско-японскую войну; памятник ему в 1913 году установлен на главной площади Кронштадта с личным девизом Макарова на постаменте – «Помни войну».
*«Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен» – слова принадлежат Николаю I, касаются успехов Амурской экспедиции Геннадия Невельского, предпринятой без Высочайшего разрешения, на свой страх и риск. Открытие Невельским прохода для судов в устье Амура, описание Сахалина как острова и основание будущего Николаевска-на-Амуре определило положение России на Дальнем Востоке и соблюдение её государственных интересов, несмотря на активное препятствие как внешних сил, так и внутренних.
Первый снег
Ведь вчера ещё без шапки, а сегодня – Боже мой! –
До чего же утром зябко с непокрытой головой!
До чего же неуютно ждать автобус пять минут:
Целый час пройдёт как будто, ветер холоден и крут.
Что там сыплет? Мелкий дождик? Замер в подворотне кот.
Вдруг, из толчеи прохожих: «Посмотри-ка, снег идёт!»
Он. В тумане, белый, зыбкий над опавшею листвой,
Исправляющий ошибки прежней жизни городской.
Город смотрит удивлённо. Снег растаял. День прошёл.
Опадают листья с клёна.
– Хорошо ведь…
– Хорошо…
* * *
Я – путевая мятая тетрадь,
Кочующая в сумках, в чемоданах.
Я – к рюкзакам притёршаяся кладь,
Растрёпанная в их больших карманах.
Я – карандаш, бегущий по строке,
Строке, что через небыль проступает.
Я – ручка в стиснутой задумчиво руке
И кисть, что над бумагой замирает.
Мои сокровища – бессчётных знаков вязь,
Намыл их дождь и вышептал их ветер.
Я – память добрая ущербин и отметин.
Я – мест и мыслей призрачная связь.
Пока болтает бытие в строю,
Кладут в котомку и берут с собою,
Я их храню и ими говорю,
И, ничего не стоя, что-то стою.
Из цикла «Иерусалимская тетрадь» (7 стихотворений)
Цфат
Окна и двери небесного цвета,
Лестниц тенистый расклад, –
Город художников, город секретов,
Имя твоё – Цфат.
В каменной вязи из листьев и линий,
В ритме решёток витых
Кордобы плач по ушедшей святыне,
Гимна субботнего стих.
Книжной премудрости переплетенье,
Улочек каменных спад,
Арки, углы, переходы, ступени, –
Имя твоё – Цфат.
Все повороты дороги – изломы,
Не угадаешь, что ждёт.
Трижды проторённый, трижды знакомый,
Путь в неизвестность ведёт.
Райского сада печальным приветом
Зреет на ветках гранат.
Город художников, город секретов,
Имя твоё – Цфат.
Акко
Под рёбра сводов в рыцарскую горницу закатный луч заходит, как кинжал.
И слышишь – вязко – вражескую конницу. И звон мечей распарывает зал.
Надменно башня, гордая и строгая, над постоялым дыбится двором.
Над минаретами и синагогами играет вечер солнцем, как мячом…
Вот, закатилось в море и чуть теплится…
Всплывают в небе разом: тень креста,
весёлый жёлтый абрис полумесяца и яркая лучистая звезда…
Хайфа
Город, бегущий уступами улиц к причалам морским, –
Словно боясь опоздать к отправленью круизного судна.
Город, в который любому влюбиться не трудно,
Дом бахаитам и дом кармелитам босым.
Город, ползущий к вершине, как будто лоза.
Машущий вслед уходящему в море с обрыва.
Злато и пурпур – ночами у края залива.
Красками сада слепящий туристам глаза.
Хайфа богатых и Хайфа простых бедняков,
Град зацелованной солнцем в макушку вершины,
Стиснули древнюю гору твои серпантины
И спеленали, опутали ульи домов.
Память пророков твоих бродит тысячей ног
Вдоль по террасам и смотрит на море со склонов.
И, если ты в суете отойдёшь от законов,
Кто-то вернёт тебе старый, забытый зарок.
Яффо
В уютном Яффо дремлет старина.
Уклад неспешен и торговцев мало.
Как бирюзовое большое покрывало,
На рыжий камень катится волна.
Созвездий улицы, цветочные горшки –
На стенах и в укромных переходах.
Затягивают редких пешеходов
Тенистые, как тайна, уголки.
Любовь живёт здесь с Ноевых времён:
Пригрелась в городке у Иафета.
По верхним этажам блуждает лето.
Беспечный бриз влетает на балкон.
Здесь украшают старые дома
Картины новые и странные скульптуры –
Художники не пишут здесь с натуры,
Натура проявляется сама:
Как магия, как знаки, письмена.
Прикосновенья и полунамёки.
Вы здесь одни, но вы не одиноки,
И музыкой мерцает тишина.
У Мёртвого моря
Ничего не осталось Гоморре.
Только белая соль по песку.
Только тихое Мёртвое море,
Чей топазовый блеск лечит горе
И сердечную гонит тоску.
Ничего не осталось Содому.
Лишь гора да пустыня вокруг.
Да печаль по сгоревшему дому,
Да урок в назиданье любому,
Кто назад обернулся бы вдруг,
Как жена уцелевшего Лота.
Превращённая в столб соляной,
И сейчас она здесь, возле грота,
И веками всё ждёт, чтобы кто-то
Её дух отпустил на покой.
Суть ли время для тех, кто без дела?
Все шаги по пустыне – малы.
Но у жизни в песках нет предела:
Бугенвиллии выросли смело,
Алы – листья, соцветья – белы.
Кейсария
Мозаики. Стены. Колонны.
Шершавые камни. Прибой.
Кейсария, Башня Стратона,
Бывает ли дождь над тобой?
Густой синевой манит бездна,
И тянет в солёную жуть,
В безвременье и неизвестность
С разрушенной виллы шагнуть.
Театр. Ипподром. Дразнит эхо,
И кажется, будто слышны
То крики, то россыпи смеха
Под гомон прибрежной волны.
Над морем, нагретый и жаркий,
Змеится сухой акведук.
Его симметричные арки
Уложены сотнями рук
Солдат и рабов,
Чьи навеки песком занесло имена.
Евреи, латиняне, греки…
Три пальмы, таверны стена…
Приземистый столб минарета –
Турецкого плена следы.
Здесь Ирода знойное лето…
Пилатовы сны у воды…
Иерусалим. Храм Воскресения
В сложном мире приделов, святынь,
В лабиринте порук, договоров,
Примирённых и тлеющих споров,
Несмирённых смиренных гордынь
Заблудиться легко, как и тут:
В галереях, углах, переходах,
В вавилонски звучащих народах,
Что ручьями по храму текут.
Выше старых священных камней
Прирастают другие и третьи.
Словно кубики сгрудили дети
И разбрызгали сладкий елей.
Но вовек не впитается он
В мёртвый ссохшийся гребень Голгофы,
Как впитались евангелий строфы
В серокупольный Кафоликон.
И под лики входя, и крестясь
На блестящие златом киоты,
В разделённом, но смешанном – кто ты?
Тонкой стрункой вибрирует связь.
Но к чему ты привязан, поймёшь,
Лишь почувствовав эти барьеры –
Меру общности, самости меру,
И свой путь, выходя, обретёшь.
Золотое кольцо
Фресок синь, уста из камня, чудо-звери, лики, кони...
Если кланяться – не вам ли? Да ещё воде в затоне,
Да ещё крестам погостов, да осинам серебристым,
Да речным печальным плёсам с их течением небыстрым.
Невозвратному былому, тяготам земли немалым,
Лесу тёмному сырому да снегам весенним талым.
* * *
Воскресный праздник. Лития.
И – мерно, ладаном с кадила, –
Густая дымная струя.
Трехперстье:
«Господи, помилуй».
И льётся иерейский бас,
И слёзы – на свечах, на лицах...
И темноликий смотрит Спас.
И свет под куполом струится...
ВДНХ
Воздух и влажный, и жаркий,
Утро июльского дня.
ВДНХ из-под арки
Смотрит вприщур на меня.
Хмарит. Шумливо-фонтанно.
Розы на клумбах красны.
Я в заповеднике странном
Прошлого нашей страны.
Всюду снопы и колосья,
Золото, пышная стать…
Как же тебе тут жилось, а,
Гордой эпохи печать?
Что по ночам тебе снилось
В годы лихих перемен?
В годы, когда выносилось
Всё, кроме крыш или стен?
Было ли страшно и горько?
Мучилась ли стыдом
Ты, всесоюзная стройка,
Кузница–житница–дом?
Хочешь ли выйти из арок?
Или довольна и тем,
Что подновили в подарок,
Что не закрыли совсем?
Кто-то, быть может, в обиде,
Кто-то, наверно, в долгу…
Дети такого не видят,
Дети вопят на бегу.
Визги, ладони в фонтанах,
Рай самокатных дорог.
Было ли что без изъяна?
Будет ли что без тревог?
Ливню греметь над Москвою
К вечеру летнего дня...
Прошлое наше, живое,
Долго глядит на меня…
О лете
Лето живёт в апельсинах, гнездится на старых обоях:
Выцветших, там, где синий стал голубее вдвое.
Лето сидит в альбоме (фото не подписала!),
Месяц жары – с лихвою, поздно жалею – мало.
Лето живёт на грядках, виснет репьём на собаке,
Пахнет крыльцом, пыльцою. Лето есть там, где маки.
Цвет его – листьев ивы, вкус его – как жердёлы.
Время бывать счастливой. Время бывать весёлой.
Лето в крови находят, РОЭ бывает разной –
В общем, оно не смертельно, но, говорят, заразно.
Песенка о ласточках
Родителям
В небе ласточки летают,
Небо крыльями латают.
От границы до границы,
Хлябь и твердь соединив...
Есть ли промысел глубокий,
В том, что мальчик синеокий
Нас, премудрых, озадачил,
Вдруг о Вечности спросив?
Он ответ услышать хочет,
В небе ласточки как точки.
Он лукавит: он всё знает,
Но зачем-то не сказал.
Он постиг секреты формул,
Что Вселенную приводят
В непрерывное движенье,
Но запомнить слишком мал.
Он похож на нас, но лучше,
Он принёс в наш мир тот случай
Скинуть лет десяток махом
И увидеть Божий свет.
Мы задумчиво глазеем,
Рассказать бы, но немеем,
Заворожённые небом,
Видим в ласточках ответ.
© Галина Стручалина, 2009–2020.
© 45-я параллель, 2020.