Тоска по тирану
I
Господи, слышишь, пошли мне тирана,
Чтобы по площади шагом печатным,
Чтобы сосед пострадал за тираду,
Чтобы коллегам моим неповадно.
Чтоб набухало, как скрытая рана,
Нежное, сложное тело тирана
В пульсе, в сознании, в порах и вздохах,
Чтобы навзрыд запевала эпоха.
Вот он, окуклился. Так нам и надо.
Куколка, бабочка, смерть шелкопряда.
Мы преступаем свои же законы.
Всем по тирану за рамой оконной.
Глянешь – к стеклу, нос лепёшкой, прижаты
Лики и литеры, руки, плакаты:
«Слава .. ура.. жив тиран... пусть вовеки...»
Лики ликуют, кричат человеки.
В храме робеем, привычней – спецхраны.
Цивилизация – автор тиранов.
II
Хороня, мертвеца не ругали.
Куба плачет, ликует Майами.
Calle Ochо, за неделю не смежив очи,
растекается под эстакады,
пляшет, молится и хохочет.
Диктаторы дебютируют в роли героев,
Море – живою изгородью, частоколом,
элементом тюремной стены. Схоронясь за картами
лучших миров, герои скатываются в диктаторы.
Чьи-то кубики – до сих пор за морями
(расстояние замеряли
и сообщали, что Куба – рядом,
достанешь объятием или снарядом)
Там же – велики, детские кори,
постели (из них, говорят, сигали в море,
океан ко лбу прикладывал руку).
Прыгали дети, старухи, шлюхи.
Шлюпки растягивались? По слухам,
столько их погибало в шторме,
без фонарей, в пограничном гуле!..
Я хочу понять, почему так плачут на Кубе,
«Гранма» в чёрном трауре рубрик.
Жизнь и смерть – это Рубика скользкий кубик.
Не у всякого складывается по цвету.
Некролог заштриховывает газету.
Жизнь и смерть – это ведомство бога Побега.
Убежать – безопаснее, но одиноко.
Оставаться – знакомо, но более страшно.
Мир поделён на оставшихся и бежавших.
Тоска по тиранам – в традициях века,
в том числе прошлого. Оторвите мне веки,
Чтоб невзначай не закрыть глаза.
Стряпухи
Убивайтесь не до смерти,
переругивайтесь не злобно.
Разноцветные сёстры,
несварение свaре подобно,
Не отбелены и не выпрямлены
Ваши косы и пылкие чувства
Геноцидом колумбовым -
колумбарием пыльным и грустным.
Рис отбелен, отварен, бобы рассыпаются мелко.
Христиане и мавры*
на обеденной звонкой тарелке.
--
Moros e Cristianos* - популярное блюдо
Латинской Америки (черные бобы с белым рисом)
Вязальщицы
Дыхание невозмутимо
И каждое движенье точно,
Плетут старухи паутину:
Петелька-накид, шали-пончо.
Не хорошели, не дышали,
Всю жизнь плели, не возражали.
Они здесь смолоду сидели.
Киножурналом стрекотали
Минуты, вечности, недели,
Жукам и ящерицам шали,
Полупрозрачные накидки.
Отыщешь их, пройдя вдоль нитки.
На пальцах трещины-зарубки.
Щенок резвится лопоухий
И дети держатся за юбки.
Собакам – пончо, шали – мухам,
Строга мантилья, как невеста.
Ещё полшали, и сиеста.
Ступает вечер, сняв ботинки,
По остывающему пляжу –
Плетут старухи паутину,
Старухи паутину вяжут.
Замолкнут спицы в час недлинный,
Пока в подстилки прячут лица, –
Тогда им снится паутина,
Старухам паутина снится.
Рассвет струится – что, не ждали?
Все шали, пончо, пончо-шали.
Свет лижет согнутые спины.
Покинув свой приют нечистый,
Плетут старухи паутину
И продают потом туристам.
Иностранные студенты
I
Мальчики подрабатывали фарцовкой.
Продаваемые ими джинсы
натягивались почему-то исключительно лёжа.
Девочки подрабатывали тоже.
Походка казалась неловкой,
Блестела кожа,
Облитая лунным молоком.
Странно было думать, что и у них где-то был дом,
Что их посещали мысли.
Они боялись провалиться на экзаменах,
а ещё они страшно мёрзли,
хоть и были вырезаны из картона
наших о них представлений.
Через некоторое время
я встретила такого, соблазнённого СССР, испанца.
«Volver, – сказал он мне, –
Воспоминания лижут пальцы.
Я живу прошлым наизнанку, укрываюсь воспоминаньями
о вашей странной стране».
II
Кубинцы-студенты к зиме сходили с ума:
Снег набивался в любовники – в засосах запястья и шеи.
Мерседес, ты казалась мне девушкой с неба,
я не понимала, что означают
мозоли на твоих огромных, прекрасных ладонях,
цвета и формы итальянских слив.
Я не умела тогда читать синею-
щие от юго-западного степняка ладони,
пальмовые ветви их линий.
Ты была похожа на календарь.
Я листала твои рассказы о далёкой земле на воде,
o далёкой воде, о бесснежности.
Не сердись на меня, Мерседес,
Я давно обещала, но всё не ехала.
Вот и я, не прошло и сорока лет.
Мы увиделись, хоть и не сразу.
Ты забыла русский, подбираешь слова,
путаешься в смыслах и фразах.
Посмотри, я жива, привезла тебе линии жизни в подглазьях
и немного снега в сердце и волосах.
© Галина Ицкович, 2017.
© 45 параллель, 2017.