Да, поредела моя семья, что поделаешь
А кому-то – подумать только – мало одной
Эудженио Монтале
Ну, здравствуй, брат. Прошло пятнадцать лет
С тех пор, как я ушёл. Моей пропаже
Поди, дивились голуби и даже,
Повымерли, должно быть. Стольких бед
Им в раз не пережить. Ты скажешь «Нет!»
(Пятнадцать лет спустя чего не скажешь)
* * *
Да что уж там…
Теперь до голубей
Мне, если откровенно, мало дела…
Моя семья так сильно постарела,
Что кажется – в один из майских дней,
Я стану младше собственных детей
(помимо нерожденных).
До предела
Урезав текст, отточенным грошом,
Черчу тебе, на ломанном дельфийском,
С оказией письмо на обелиске…
Ты хочешь знать «куда же я ушел»?
Ну, слушай, брат.
Со мной все хорошо.
Пишу тебе из мрачной дельты Стикса….
* * *
Закаты от рассветов здесь почти
Неотличимы – в солнце мало проку
Когда за место неба, где-то сбоку,
Расщелина в земле. Ты не сочти
Мои слова за жалобу. Отнюдь.
Здесь хорошо. Конечно, мало света,
Но по весне, в разливах Черной Леты
Об этом редко вспомнит кто-нибудь.
* * *
Ты не подумай. Разум мой не стих,
И даже память, вроде, не слабеет –
Ведь кто-то ж помнит пение Орфея
И поступь Эвридики, пусть таких
Осталось мало.
Я же берегу
Осколки дней под крепкою бронею:
По-видимому встретиться с роднёю
Не суждено – на дальнем берегу
Приезжие толпой изводят тушь
Записываясь в очередь…
Но Стикса
Не перейти – Харон пять лет как спился.
И с той поры не видно новых душ
* * *
Вообще разруха, что ни говори…
Аид сбежал.
Сизиф забросил камень.
И кажется, что Лета скоро канет
сама в себя…
Но знаешь, Изнутри
Все это (уж прости мне мой снобизм)
Я однозначно видел (как-то, где-то)…
Ты можешь не поверить мне, но это…
Похоже подозрительно на ЖИЗНЬ
* * *
Пишу тебе из мрачной дельты Стикса….
«Ну, здравствуй, брат. Прошло пятнадцать лет»
Что-то жжет изнутри – может быть неживая вода,
Может быть одиночество – слабый, но едкий наркотик…
Осознав невозможность спасения, как никогда
Ощущаешь себя сочетанием кожи и плоти…
И не в силах покинуть привычный уют кабака,
Застревая в чугунных решетках литых водостоков,
Продолжаешь тихонечко жить, правда жить абы как,
Разбавляя реальность густым апельсиновым соком.
И опять через силу любить свой потрепанный мир,
Каждый день созерцая с тоской, как твое отраженье,
Осторожно скользит в ванных комнатах съемных квартир
Чуть заметно цепляясь за трещинки в кафеле. Жженье
Исчезает в груди, как обычно, в полпятого – в пять,
Когда Время слегка начинает похрустывать между
Шестеренок наручных часов, кем-то пущенных вспять…
И когда за окошком зима как-то грустно и нежно
Начинает играть ледяную мелодию на
Ксилофоне сосулек и клавишах из черепицы,
Вспоминается детство и сказки Кота Баюна,
Вспоминается то, что обязано было забыться,
Но зачем-то живет в пыльных кипах прочитанных книг,
В складках креповых штор и на струнах разбитых роялей,
Где устав от мирской суеты твой печальный двойник
Спит, укутавшись в плед, и в надколотом жизнью бокале
Рядом с ним – апельсиновый сок…
Возвратись ты туда
Он, пожалуй, проснулся бы… Встретил тебя на перроне,
От которого вечность назад разошлись поезда,
Заглянул бы в глаза, крепко сжав ледяные ладони,
Очень тихо шепнул бы на ушко «ну здравствуй, малыш
Здесь почти все как раньше – нарядные елки, хлопушки
Легион керамических кукол, смотрящих из ниш,
На твое возвращение. Карты, перины, подушки,
И горячий пирог с ароматом ванили, и твой
Пожелтевший камин, усыпляющий треском поленьев…»
Только ты не вернешься и он не придет за тобой