Евгения
Мореева

Воздуха нет

воздуха нет,

я не забыла: скоро

снова придут.

воздуха нет,

они приходят –

на моём лице гримаса замороженная устанавливается.

воздуха нет,

я давно не дышу:

они научили.

– вот и не плачь,

в этом всё равно нет никакого практического смысла.

вот и не плачь,

воздуха нет,

но всего остального в избытке.

например, посмотри, какое у тебя лицо красивое.

Город лес

если идти и смотреть только наверх кружатся ветви

звёзды в ладони ложатся

а там вспоминаешь город город город

с круглосуточными супермаркетами

где найдётся конечно всё кроме цветов

когда нужны только цветы и больше не

вспоминаешь завтра закрутится завертится

город город город

метро толпы людей в час пик

каждый смотрит некоторые хмурятся некоторые ругаются

какие-то ходят счастливыми а толпа несётся и поезд тоже

сейчас только лес звёзды ты

господи какая банальность и какая святая истина

у нас на завтрак обед ужин рыба мы сами ловим

но рыбы уснули буль буль больше их в проруби не видно

часто кажется такая зима рыбы умерли

но рыбы не умирают

сейчас только лес звёзды ты

чёрное серое чёрное

глаза в темноте непонятно смотришь ты или ослеп

сейчас только лес звёзды ты

вспоминаешь завтра город город

стекло бетон стекло свет

белое серое белое

Живи тихонько

живи тихонько

никого не беспокой

или не живи но это хуже это ни к чему не приведёт

живи тихонько

пусть никто не узнает

что ты там лежишь комочком под одеялом

и читаешь книжку с фонариком

живи тихонько

плачь а не рыдай пусть никто не услышит

никто не придёт никто не защитит тебя запомни это осознай

живи тихонько

у тебя из твоего только тело всё остальное наше

мы забираем и чтобы мы тебя не слышали

живи тихонько

никого не беспокой

мы уходим

вернёмся поздно

лучше замкни дверь могут воры прийти

'мы уходим'

и ты ликуешь

вылезаешь из-под одеяла

не плачешь а рыдаешь на всю квартиру

пусть воры услышат.

Камни

по реке на лодке плывёт человек.

рыбы за лодкой плывут по реке,

снег

водянится на тёплой руке.

мхом заросли берега. и камней

не счесть.

за лесными холмами живут старики,

им выпала честь

триста лет грустить у реки.

они смотрели, как плыли однажды

странники:

было живое, дышало –

стало

камнями.

страхи и слухи

об этом поныне

бродят по их губам:

«на лодках плыли

искали Итаку,

а приплыли к суровым богам».

искали Итаку –

мечтой плескалась,

думали: дом.

забыли: гробы.

руками снимали, душили усталость.

им снег целовал лбы.

но до Итаки доплыть не сумели:

окаменели.

поэтому здесь безопасно плыть,

если хочешь стать валуном.

человек

на лодке плывёт по реке,

и вода шумит под веслом.

Каникулы

вымерли древние растения,

плавники мелькают над водой.

цивилизации канули,

земля нагрелась.

мы здесь, как у Бредбери,

совсем как у Бредбери,

мы одни среди зелёного неба,

микроорганизмов и рыб.

нам это давно предсказывали,

но по новостям не передавали,

в это никто не верил, этого боялись,

страшно боялись.

теперь бояться нечего,

мы свободны, давай скользить по зелёному небу,

давай поедем в путешествие,

посмотрим на бирюзовые озёра.

кончились последние муки,

наступили каникулы.

вымерли древние растения,

небо позеленело.

наступили каникулы,

ура, каникулы!

давай плавать с дельфинами

в прохладной воде.

почему мы здесь, по ошибке

или Бог так специально придумал?

это чтобы у нас были каникулы,

каникулы, проведённые вместе.

после каникул не нужно будет снова работать.

после каникул погаснет зеленосолнечный свет, сердечки остановятся.

после каникул мы станем микроорганизмами

или дельфинами.

Мама тоже боится

мама не бесстрашная,

мама может не всё,

мама тоже боится

зверски,

так, что вцепиться

в спинку стула

или

дрожать

или

кричать и ругаться

или

пробежать несколько сотен метров

не глядя.

мама боится смерти,

я-то юная,

мне это непонятно,

я не верю в смерть,

когда я слышу о том, что люди умирают,

моё подсознание отказывается воспринимать.

мама боится ковида,

отчаянно отрицает свой страх,

как ребенок.

мама тоже маленькая

девочка,

нужно её понять

и пожалеть.

Наблюдатель

Нам сказали, за нами давно следят:

Наблюдатель пристально смотрит

И схватывает выражения лиц,

Движения,

Даже тайное желание

Сбежать,

Мигающее в узких глазах.

До того, как покинул меня человек,

Песок горячел под ногами,

Море накатывало на песок,

Мы думали, что одни,

Что никто не видит, как руки касаются волн и сливаются с серой водой,

Как проходит обряд инициации,

Как обретается сакральное знание.

Оказалось,

Что наблюдатель смотрел

И фиксировал всё.

Но он ничего не понял.

Остров

на руки опустится снег,

и мох забелеет наутро.

когда ты проснёшься,

узришь:

замело и ростки, и деревья.

сразу тогда осознаешь,

что больше не нужно идти никуда, ни к кому, низачем:

можно и дальше лежать на зелёной кровати из листьев

в большом шалаше –

никто не заметит,

никто не прикажет работать,

никто не придет целовать горячие губы.

наутро ты вспомнишь,

что люди со здравым рассудком,

крепкие, сильные люди солнечнокожей породы

отсюда уплыли вчера по холодному морю

на лодочках

с деревянными вёслами.

ветер

вчера

в лицо

бил,

и ты отказалась за ними бежать по воде:

неприветливым было море,

плеск его дрожью в тебе разливался,

у бухты

сумрак смеялся, грозя раскатами грома

путникам.

знали

мудрые старцы:

пройдет иллюзорная злоба царя Посейдона,

успокоится море.

а наутро на остров накатит дыхание mori,

и memento момента, когда ты отказалась от бури,

будет терзать тебя долгими днями

на облачном острове.

Плавание

небо отбелено на славу, мистер пропер был бы доволен:

стерлась даже линия горизонта,

вода касается волос, нежно проводит по ним прозрачными руками,

элементы разрозненны – встать бы, собрать бы в цельное,

да только потерялись движения.

тело уже на выталкивающей воде держится,

говорят, потоп это страшно, но я чувствую, что сорок дней

промелькнут незаметно: потоп – это отдых,

из обаяния которого случайные люди не выбираются.

но раз не мне и не вам было даровано эксклюзивное право

построить многоэтажный сверхмощный, динамичный, шикарный, высокотехнологичный

паром, чтобы переболеть потопом

и выжить,

будем плыть по воде как хотим, дадим себе волю –

я на спине плыву,

вы плывёте на катамаранах, на остатках от крыш, на спасательных кругах, на стволах вырванных с корнями деревьев,

рядом, захлёбываясь, рыбы выныривают из бурлящей воды,

вокруг нас разрозненные части мира,

встать бы, собрать бы,

но, говорят, по воде

только один умел ходить,

да и тот

был ли на нас похожим?

Поток

захлёбываясь, рыбы барахтаются.

теснятся в коридоре одинокого,

единственно верного потока.

(этот поток среди синих волн

очерчен брызгами воды и пеной),

его не спутаешь с дном морским.

у рыб глаза огромные, раскрытые широко.

рыбы не говорят, но задыхаются

молча и мужественно.

строгие взгляды рыб из потока

ловлю, будучи водолазом.

из всех этих рыб нет ни одной

по-настоящему суровой и строгой:

они все притворяются суровыми и строгими.

глаза любой отдельно взятой рыбы лишены строгости –

они полны синего отчаяния.

отчаяние вечно полощется где-то рядом

с рыбами, обречёнными на плавание

в потоке

(очерченном брызгами воды

и пеной).

С телефона

печатаешь мне,

сжимается что-то

внутри.

фонари

распускаются

над белизной

снежных хлопьев.

печатаешь мне

с телефона,

где ты бродишь

зимним безжизненным

вечером?

мне нужно наружу,

в колючую стужу,

на свет фонарей,

быстрей.

из влажного

подземного хохота

метрополитена.

печатаешь мне,

по какой ты Москве

ходишь сейчас,

когда стемнело?

какие ты чувства

в себе концентрируешь?

резвую

русскую

радость от лютого холода

или же

южную

юную

боль?

Сказка

Кажется, сказка кончается здесь, у зелёного леса,

Сон покидает пространство реальности, бросив

Голову в боль полыньи и промозглой прохлады...

Мудрости нет, даже около риз горизонта,

Нет ни мешков, ни котомок, и руки пустые,

Веет беспечностью ангельской либо бесовской.

Сказка невечно течёт, умирает жестоко,

Свет оголяет, и лампочка снова сияет

Около леса, поросшего мерным туманом…

Солнце

отчаянно жмусь к живому

человеку:

ты же живой –

шепчи мне что-то на ушко,

пожалуйста,

звёзды жги –

это полезно для глаз,

чтобы совсем не ослепнуть

сумрачной ночью, бесчувственной…

старец, столетний, высокий, сказал мне:

скоро везде воссияет

сон,

странным спокойствием скованный.

он обесцветит пространство,

время, смеясь, остановит…

станут сочиться солёные слёзы

даже у прежде

сильных людей.

знаешь,

живой человек,

солнце

тоже предчувствует сон –

заря прослезилась вчера от своих же лучей золотых…

долго скорбила и тучи к себе призвала:

слёзы её сгущались на мокрых ладонях…

зонтики прятали странников.

мальчик,

вспомни, что дождь – это знак,

как любая случайность –

закономерность.

неужто

ты позабыл,

как мы рассветы встречали,

щурясь, смотрели наверх?

как оживало (подобно распятому

после жестокой казни)

простоволосое солнце?

может, светилу

стало страшно и зябко

от собственной поступи,

от слепящего света,

который нисходит

на нас

и на землю,

поросшую зеленью?

Чёрный квадрат

и темно и неясно вообще я скоро забуду что зеркало

показывает изображение и забуду как выглядят люди

кто-то сказал невозможно жить в комнате без света

так вот он был не прав

дышу и слышу как дышу и ничего в черноте

ничего ничего как будто попала в картину малевича

или в угол чулана вот теперь и стой здесь ты наказана

меня никогда не ставили в угол

когда я была маленькой я сама становилась в угол

покорно опускала голову припадала лбом к холодной стене

и плакала оттого что мои руки разрушают тоже

что мой голос разрушает тоже

что я тоже живая до ужаса было темно

но тогда в глубоком детстве на которое если смотреть то снисходительно

и с улыбкой типа как наивно мило трогательно

мне казалось что на свете нет ничего серьёзнее чем темнота

так вот я была права я это понимаю

хотя никогда не была подолгу в чёрном квадрате

и я обманула сейчас я тоже не там

но он

поразительно близко

по нему отчаянно бегают чьи-то глаза

в поисках фонарика или зеркала