* * *
Всё, что помнит: небо в серой хмари,
крохотный качающийся остров…
Нелегко быть девочкой на шаре –
вечным неустойчивым подростком.
Что ни день, живи на месте лобном –
и ни передышки, ни антракта.
Знать, от жизни этой неудобной
неудобный девочкин характер:
то весь день смеётся, ночью – плачет,
то кричит, то будто онемеет.
Ей бы соскочить, зажить иначе,
да иначе, видно, не умеет.
С нею – как по мостику над бездной.
А однажды, на исходе лета…
Только что была – и вдруг исчезла:
шар, он вот,
а девочки-то –
нету.
* * *
Правее и выше туманности Рака,
куда-то в сентябрь и дальше, к Весам,
по чёрному небу летела собака –
по ярким, по жарким ночным небесам.
Дул ветер, сухой, нестерпимо-горячий,
звучал еле слышно десятый хорал...
А в теле крылатом, летучем, прозрачном –
душа ли светилась, огонь ли пылал?
Стекали во тьму раскалённые брызги...
О, Боже, избавь, упаси, оборонь
того, кто увидел так ясно, так близко
горящего пса и летящий огонь!
Но что это значит? Какие напасти,
изломы какие назначены нам?
Летела собака невиданной масти
по тайным своим неотложным делам.
Я видела это, я слушала ветер,
глядела ей вслед – ни жива, ни мертва...
А, впрочем, кого только ночью не встретишь,
особенно летом, в созвездии Льва.
* * *
Кто он? Весы: покой, прохлада –
о, эта взвешенность Весов!
Не колебаться, знать, как надо,
не помнить зла, не видеть снов.
Она: из тех, из скорпионьих,
из обитателей пустот,
где – ничего, лишь ветры стонут
да голос плачет и зовёт.
Вскипала мигом – только троньте!
Была то Евой, то Лилит,
и он подальше прятал зонтик:
а вдруг возьмёт и улетит...
* * *
Здравствуй, время неуюта,
Здравствуй, новая напасть!
У меня украли утро –
Больше нечего украсть.
В день недобрый, в час беззвёздный,
Тридцать чёрного числа
У меня украли воздух,
Чтоб дышать я не могла.
Будто пальцы сжали горло,
Смяли неба синий плат...
У меня украли голос,
И никто не виноват.
Звуки дудочки пастушьей,
Золотой строки шитьё...
У меня украли душу.
Как мне дальше без неё?
Незаметно, поминутно
Исчезают даль и высь.
У меня украли утро –
Просто утро. Просто жизнь.
* * *
Опять, опять тоска по снегу
Грозит сезонным обостреньем:
Неровным пульсом, плачем, смехом...
Но, врач и мастер сновидений,
Пришёл январь, взмахнул рукою
И распахнулись, как когда-то,
Лесов приёмные покои,
Полей пресветлые палаты...
Плыл снег, летел, как белый аист,
Крылом касался осторожно,
И жар спадал, и сны сбывались –
То внутривенно, то подкожно,
Кружились звёзды и не гасли
В своей завьюженной купели...
А я спала, мне снилось счастье:
не свет, а снег в конце туннеля.
И пахло счастье утром стылым,
Сосной, нетопленою дачей
И почему-то... детским мылом –
Тем, от которого не плачут.
* * *
Это небо, эти ели –
Переделкинская грусть...
Ни в июле, ни в апреле
Я к вам, ели, не вернусь!
Речка, роща, птичья стая,
Тучи рваные края...
Я здесь вроде не чужая,
Я здесь точно не своя.
Этих окон взгляд незрячий,
Эта память – западня.
Переделкинские дачи,
Оставайтесь без меня.
Вспыхнет зеркало в простенке,
Тень качнётся от плаща...
Дом на улице Павленко*,
Не держи меня... Прощай!
Только что ж на косогоре,
Раскричалось вороньё,
Что глядишь мне вслед с укором,
Чудо-дерево моё?
Шепчут вымокшие ветки:
– Оглянись, вернись, постой!..
Будто плачущие детки,
Снова брошенные мной.
___
* На улице Павленко, в писательском посёлке
Переделкино, находится дом-музей Б.Л. Пастернака.
* * *
Итак, октябрь…
Б. Ахмадулина
Итак, декабрь… И всё ему под стать –
Легко дышать и быть в ладу с собою,
И отыскать слова, и написать
О том, что здесь считается зимою.
Промыты ливнем окна и листва,
Полнеба исчертили птичьи стаи...
Ну, не подходят зимние слова
К тому, что здесь зимою называют.
Как передать холодным тем словам
Теченье вод, земли тепло и сырость?
Трещит одёжкой ветхою по швам
Душа, когда-то сшитая на вырост.
О, этих слов метельный перезвон*,
Студёный звук моей с рожденья речи!
Да только мёрзнет нежный анемон
В снегах её глаголов и наречий.
Не то зима, не то прохладный май –
Не разобрать... А следует всего-то
Соединить декабрьский хрупкий рай
И вечный лёд причастных оборотов.
Ну и задачку выпало решать!
Дверь заперта, а ключ на дне колодца.
Как жить тому, чья прежняя душа
Вдруг стала тесной? Оттого и рвётся...
* * *
О, нет, не то чтобы напасть,
А просто круг очерчен мелом.
И не прорвать, и не совпасть,
И ничего нельзя поделать.
О, нет, не то чтобы война...
А просто звук в гортани заперт.
Вот – левантийская весна,
Вот – строгий северный анапест,
Вот счастье жадного зрачка:
Река, пчела над буйством луга –
И эта смертная тоска
Гортанью стиснутого звука.
Тепло проснувшейся лозы,
Небес недальнее соседство –
И в кровь ободранный язык,
Родной, полученный в наследство.
* * *
Ты всё-таки ушла, не отпирайся.
Об этом знают вишня и Луна.
Душа моя, моя Суо-но Найси*,
Зачем ты бродишь вечером одна?
Так ветрено сегодня, так тревожно
Теней кружатся пятна и штрихи...
Кому ты пишешь так неосторожно
Свои неосторожные стихи?
Но ты не слышишь. Ветер, сильный ветер
Пронзает и раскачивает тьму.
Здесь – только мы. Но есть и кто-то третий,
Чьё имя ты не скажешь никому.
Ну, разве лепесткам той самой вишни,
Холмам или поющему ручью...
Ну, что ж, молчи, храни тебя Всевышний
И удержи у ночи на краю.
Мне б только разглядеть тебя сквозь темень,
Представить, угадать, в конце концов –
Твои одежды цвета хризантемы
И бледное прекрасное лицо...
Теперь иди! Иди – и возвращайся,
Пиши стихи, печаль испей до дна.
Но если ветер... О, Суо-но Найси!
Зачем ты бродишь вечером одна?
___
* Суо-но Найси – одна из величайших
японских поэтесс ( Х1века).
* * *
С небес в октябре, на исходе
Печаль проливная течёт...
Давай говорить о погоде,
Поскольку – о чём же ещё?
О лисьей осенней повадке,
О мокрых ладонях плюща,
Давай говорить об осадках
И прочих нескучных вещах.
А хочешь, давай о хамсинах,
О том, как скрипит на зубах
Тоска Аравийской пустыни –
Зола её, пепел и прах,
Как ветер гремит черепицей,
Безумный, угрюмый, сухой,
И кажется, кто-то стучится
В окно твоё мёртвой рукой
И смотрит невидящим взглядом,
Зовущим куда-то. А там...
Ну что ты, ну что ты, не надо,
Скорее вернёмся к дождям –
В пространства октябрьских угодий,
В безлюдье озябших полей.
Давай говорить о погоде –
И только, и только о ней.
* * *
Сумятица, невнятица, бессонница...
А в темноте крадущийся, как тать,
Качается, мерещится, хоронится...
Сказать бы кто, да велено молчать.
В окне – луна, за краешек приколота
К ночному небу в складках облаков,
И стая фонарей – легко и молодо –
Летит на свет горящих мотыльков,
А вслед, конечно, улицы – с аптеками,
С верёвками и сохнущим бельём,
Собаки вперемешку с человеками
И прочим нелетающим зверьём.
Не чудится, не видится, не кажется...
Во тьму войти и вслушаться во тьму,
И всё сойдётся, высветится, скажется,
И полетят по слову моему –
Над спящим над июльским душным городом –
Домишки, обречённые на слом,
Деревья, запрокинувшие головы,
И гипсовые девушки с веслом.
Таков был ночи умысел и замысел –
Я убеждалась в сходстве и родстве
Летевших так доверчиво, так запросто
И сгинувших навеки в синеве.
* * *
Нет страха, одиночества и смерти,
Пустых небес, холодных рук судьбы,
А есть стихи и старенькие дети,
О старости посмевшие забыть,
Не брать в расчёт её печаль и бремя,
К чертям послать, презреть и пренебречь,
И есть свеча, и за свечою – темень,
И жгущая гортань родная речь.
Таков расклад нехитрого пасьянса:
Произноси и заноси в тетрадь,
И всё сойдётся: время и пространство...
О, чем не способ вечность коротать!
Рифмуйте же, нанизывайте звуки,
Играйте всласть и не считайте дней!
А ночь придёт – и будут вас баюкать
Летучий ямб и сладостный хорей.
© Евгения Босина, 2019–2020.
© 45-я параллель, 2021.