Евгения Босина

Евгения Босина

Все стихи Евгении Босиной

* * *

 

В излучине серебряной реки,

За облаком, за дальнею межою

Живут себе и ныне чудаки –

Те самые, из города Янчжоу*.

 

Я сразу их узнаю, как дойду.

Их ровно восемь: шапочки, косицы...

Что делают? Рисуют: след во льду,

Засохший куст, крыло летящей птицы,

 

Ручей и камень, робкую весну,

В осенний мрак плетущихся скитальцев,

Дощатый мостик, озеро в Цзянсу –

Движеньем рук, касаньем лёгких пальцев...

 

Что мне сказать, явившейся к ним вдруг,

Непрошеной и тем уж виноватой?

Сказать ли, что внизу расцвёл бамбук?

Просить ли позволенья быть девятой –

 

Мне, так любившей звуки и слова,

Их завитки, таинственные струнки,

К тому же не умевшей рисовать,

Ну, разве только плакать над рисунком?

 

А им? О чём беседовать со мной,

Пришелицей, вовек для них чужою,

К беседам не привыкшим и давно,

Давным-давно покинувшим Янчжоу?

 

_____

* «Восемь чудаков из Янчжоу» (Янчжоу ба гуай) – творческое

объединение художников, существовавшее в городе Янчжоу (Китай,

эпоха Цин) на рубеже 17–18 веков.

 

* * *

 

Памяти Андрея Вознесенского

 

В первую ночь наступившего лета,

В миг возгоранья высоких Плеяд

В тайное Общество Мёртвых Поэтов*

Призван и принят был новый собрат.

 

Бледен. У рта эти горькие складки...

Впрочем, пустяк – отболит, заживёт!

Жутко ли, весело, горько ли, сладко –

Будет отмечен собрата приход!

 

Свечи пылают, собранье в разгаре.

Кто-то в сторонке дописывал стих.

Кто-то негромко играл на гитаре.

Спорили, пили, жалели живых.

 

В шуме и гаме, в цветной круговерти,

С добрым вином поднимая бокал:

«Где всё же грань между жизнью и смертью?» –

Спрашивал он и ответа не знал.

 

Что-то вскипало в небесных ретортах,

Звёзды срывались и падали вниз,

В тёплые руки, и не было мёртвых –

Только смертельно влюблённые в жизнь!

 

Спрошено, сказано, выпито, спето...

Ветер июньский к рассвету затих.

Ночь напролёт принимали поэта

В тайное Общество Вечно Живых.

 

_____

* «Общество Мёртвых Поэтов» («Dead Poets Society») –

фильм, снятый режиссёром Питером Уиром в 1989 году.

 

 

* * *

 

Всё, что помнит: небо в серой хмари,

крохотный качающийся остров…

Нелегко быть девочкой на шаре –

вечным неустойчивым подростком.

 

Что ни день, живи на месте лобном –

и ни передышки, ни антракта.

Знать, от жизни этой неудобной

неудобный девочкин характер:

 

то весь день смеётся, ночью – плачет,

то кричит, то будто онемеет.

Ей бы соскочить, зажить иначе,

да иначе, видно, не умеет.

 

С нею – как по мостику над бездной.

А однажды, на исходе лета…

Только что была – и вдруг исчезла:

шар, он вот,

а девочки-то –

нету.

 

* * *

 

Забыть скорее этот дом.

Пусть он мне даже не приснится –

С его простуженным крыльцом

И воспалённой черепицей.

 

Забыть скорей, скорей, скорей

Окно, кричащее от боли,

Озноб горящих батарей

И чей-то плач на антресоли,

 

Забыть, что лгали зеркала,

Что провода ползли, как змеи,

Что в доме этом я жила,

Его болезнями болея.

 

А дом был болен – весь, насквозь –

От крыши до входных ступеней,

И всё ломалось, и рвалось,

И не отбрасывало тени.

 

Не вспоминать! Не помнить дом.

Укрыть туманом, снегом, дымом...

Ещё забыть живущих в нём,

Как он, вовек неисцелимых.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Здравствуй, время неуюта,

Здравствуй, новая напасть!

У меня украли утро –

Больше нечего украсть.

 

В день недобрый, в час беззвёздный,

Тридцать чёрного числа

У меня украли воздух,

Чтоб дышать я не могла.

 

Будто пальцы сжали горло,

Смяли неба синий плат...

У меня украли голос,

И никто не виноват.

 

Звуки дудочки пастушьей,

Золотой строки шитьё...

У меня украли душу.

Как мне дальше без неё?

 

Незаметно, поминутно

Исчезают даль и высь.

У меня украли утро –

Просто утро. Просто жизнь.

 

* * *

 

Итак, октябрь…

Б. Ахмадулина

 

Итак, декабрь… И всё ему под стать –

Легко дышать и быть в ладу с собою,

И отыскать слова, и написать

О том, что здесь считается зимою.

 

Промыты ливнем окна и листва,

Полнеба исчертили птичьи стаи...

Ну, не подходят зимние слова

К тому, что здесь зимою называют.

 

Как передать холодным тем словам

Теченье вод, земли тепло и сырость?

Трещит одёжкой ветхою по швам

Душа, когда-то сшитая на вырост.

 

О, этих слов метельный перезвон*,

Студёный звук моей с рожденья речи!

Да только мёрзнет нежный анемон

В снегах её глаголов и наречий.

 

Не то зима, не то прохладный май –

Не разобрать... А следует всего-то

Соединить декабрьский хрупкий рай

И вечный лёд причастных оборотов.

 

Ну и задачку выпало решать!

Дверь заперта, а ключ на дне колодца.

Как жить тому, чья прежняя душа

Вдруг стала тесной? Оттого и рвётся...

 

* * *

 

Когда придут большие холода,

А мы, конечно, будем не готовы,

Что нас спасёт от холода тогда?

Какое нас тогда согреет слово?

 

Когда метели выстудят наш дом,

Ничьим дыханьем больше не согретый,

На чей огонь во тьме мы побредём?

Кто нам с крыльца фонариком посветит?

 

Когда придёт Великая Зима,

Да так придёт, чтоб навсегда остаться,

Я разбираться буду с ней сама –

Не всё же ей со мною разбираться!

 

Накину плед, на пальцы подышу,

В который раз скажу себе: «Не бойся!»

И, если сил достанет, опишу

Великой стужи признаки и свойства,

 

Чтоб понял всяк, настигнутый Зимой,

Какое ей, Зиме, угодно слово,

Чтоб в холода идущий вслед за мной

Не так страшился холода большого.

 

Но кто же тот, кто в сумерках густых

Встречает – на крыльце ли, у колодца?

Не знаю... Разглядеть его черты

Мне из-за слёз никак не удаётся.

 

* * *

 

Когда слова вернутся в словари,

а реки тяжко двинутся к началу,

тогда исчезнут все календари,

и станут вещи глиной и металлом,

и прорастут сквозь камни лопухи,

и мир дождями первыми омоет,

а кто-то робко выдохнет стихи,

ещё не зная, что это такое.

 

* * *

 

Кто он? Весы: покой, прохлада –

о, эта взвешенность Весов!

Не колебаться, знать, как надо,

не помнить зла, не видеть снов.

 

Она: из тех, из скорпионьих,

из обитателей пустот,

где – ничего, лишь ветры стонут

да голос плачет и зовёт.

 

Вскипала мигом – только троньте!

Была то Евой, то Лилит,

и он подальше прятал зонтик:

а вдруг возьмёт и улетит...

 

 

Нагария

 

В городе Божественной реки,

Вдоволь и веселья, и печали.

Только вот названью вопреки

Что-то мы реки не замечали.

 

Что это: ошибка? Звук пустой?

Лгут слова, не совестясь нимало?

Пусть и не божественной – простой –

Нет реки в нём. Сроду не бывало.

 

В городе Божественной реки,

Кружевном, изменчивом, как ветер,

Юные мудры, как старики,

Старые наивны, словно дети,

 

Не поймёшь, где лето, где зима,

Небеса плывут куда незнамо,

И плывут, как лодочки, дома,

Может быть, по речке этой самой,

 

По воде серебряной скользя,

Сотканной из воздуха и света...

Если реку видеть нам нельзя,

Разве это значит – вовсе нету?!

 

И узнает каждый в свой черёд,

И увидит каждый неизбежно,

Как она божественно течёт

И куда впадает безмятежно,

 

Из небытия возникший брег,

Мельницу и дом с покатой крышей,

И поймёт, что прожил целый век,

Ничего не видя и не слыша...

 

А покуда в городе одном,

Где февраль неотличим от мая,

Все плывут, и мы с тобой плывём

По реке, реки не замечая...

 

* * *

 

Начало сентября не отличить от лета,

Как прежде, божество казнить обречено,

Не явлены никак осенние приметы,

Что август, что сентябрь – казнимым всё одно.

 

Начало сентября... Да нет ли тут подвоха?

О, игры высших сил – коварство и расчёт...

И надо как-то жить от выдоха до вдоха,

Не верить, не просить – и так из года в год.

 

И помнить: осень там, в уютных тихих странах,

А здесь – ловушки цифр, обман календаря,

И если всё же есть – то разве только в странных,

Но сладостных словах: начало сентября.

 

* * *

 

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.

Иосиф Бродский

 

Шкаф, потолок, тумбочка, старое одеяло...

Как ты был счастлив! Господи, чего тебе не хватало?

Книги, окно, зеркало, парочка репродукций...

Вышедшему однажды больше нельзя вернуться.

 

Некуда, понимаешь? Даже мечтать нелепо.

Всё изменилось начисто, пока ты ходил за хлебом.

Так что и не пытайся. Ключ отошлёшь почтой.

Что изменилось? Мало ли: время, пространство – вот что.

 

Знаки, слова и помыслы... Разве ты сам – прежний?

Дальше – непредсказуемо, неразличимо, снежно,

Ветер качает облако, словно огромную зыбку...

Не возвращайся в комнату. Не совершай ошибку.

 

* * *

 

Нет страха, одиночества и смерти,

Пустых небес, холодных рук судьбы,

А есть стихи и старенькие дети,

О старости посмевшие забыть,

 

Не брать в расчёт её печаль и бремя,

К чертям послать, презреть и пренебречь,

И есть свеча, и за свечою – темень,

И жгущая гортань родная речь.

 

Таков расклад нехитрого пасьянса:

Произноси и заноси в тетрадь,

И всё сойдётся: время и пространство...

О, чем не способ вечность коротать!

 

Рифмуйте же, нанизывайте звуки,

Играйте всласть и не считайте дней!

А ночь придёт – и будут вас баюкать

Летучий ямб и сладостный хорей.

 

* * *

 

О, нет, не то чтобы напасть,

А просто круг очерчен мелом.

И не прорвать, и не совпасть,

И ничего нельзя поделать.

 

О, нет, не то чтобы война...

А просто звук в гортани заперт.

Вот – левантийская весна,

Вот – строгий северный анапест,

 

Вот счастье жадного зрачка:

Река, пчела над буйством луга –

И эта смертная тоска

Гортанью стиснутого звука.

 

Тепло проснувшейся лозы,

Небес недальнее соседство –

И в кровь ободранный язык,

Родной, полученный в наследство.

 

* * *

 

Опять, опять тоска по снегу

Грозит сезонным обостреньем:

Неровным пульсом, плачем, смехом...

Но, врач и мастер сновидений,

 

Пришёл январь, взмахнул рукою

И распахнулись, как когда-то,

Лесов приёмные покои,

Полей пресветлые палаты...

 

Плыл снег, летел, как белый аист,

Крылом касался осторожно,

И жар спадал, и сны сбывались –

То внутривенно, то подкожно,

 

Кружились звёзды и не гасли

В своей завьюженной купели...

А я спала, мне снилось счастье:

не свет, а снег в конце туннеля.

 

И пахло счастье утром стылым,

Сосной, нетопленою дачей

И почему-то... детским мылом –

Тем, от которого не плачут.

 

* * *

 

Правее и выше туманности Рака,

куда-то в сентябрь и дальше, к Весам,

по чёрному небу летела собака –

по ярким, по жарким ночным небесам.

 

Дул ветер, сухой, нестерпимо-горячий,

звучал еле слышно десятый хорал...

А в теле крылатом, летучем, прозрачном –

душа ли светилась, огонь ли пылал?

 

Стекали во тьму раскалённые брызги...

О, Боже, избавь, упаси, оборонь

того, кто увидел так ясно, так близко

горящего пса и летящий огонь!

 

Но что это значит? Какие напасти,

изломы какие назначены нам?

Летела собака невиданной масти

по тайным своим неотложным делам.

 

Я видела это, я слушала ветер,

глядела ей вслед – ни жива, ни мертва...

А, впрочем, кого только ночью не встретишь,

особенно летом, в созвездии Льва.

 

 

* * *

 

Привези мне «Амаретто»,

Гость нежданный, поздний гость.

Мы надеялись на лето –

Лето нам не удалось.

 

Мы раскладывали карты,

Но молчали короли –

Золочёные штандарты

Потускнели и в пыли.

 

Что же нам осталось? Только

Этот город, этот зной,

Пол-луны – лимонной долькой –

Над Масличною горой,

 

На полу – квадратик света,

Сон, увиденный во сне:

Август, полдень, «Амаретто» –

Горькой капелькой на дне.

 

* * *

 

Раздвигая пространства кромешные,

Мимо Львов, Козерогов и Дев,

Над землёй плыли странники снежные

Ясной полночью в месяц кислев*.

 

Плыли по небу зимние ангелы,

Ледяным полыхая огнём,

То смеялись негромко, то плакали,

То молчали о чём-то своём.

 

Шелестело над стылой планетою

Б-жье воинство, белая рать.

Но ни смеха, ни плача, ни света их

Мы тогда не сумели понять.

 

И вершилось великое таинство

На глазах удивлённых светил...

А зима предстояла нам та ещё –

И крылатым, и тем, кто без крыл.

 

_____

* Кислев (иврит) – девятый из двенадцати месяцев еврейского

календаря.

 

* * *

 

С небес в октябре, на исходе

Печаль проливная течёт...

Давай говорить о погоде,

Поскольку – о чём же ещё?

 

О лисьей осенней повадке,

О мокрых ладонях плюща,

Давай говорить об осадках

И прочих нескучных вещах.

 

А хочешь, давай о хамсинах,

О том, как скрипит на зубах

Тоска Аравийской пустыни –

Зола её, пепел и прах,

 

Как ветер гремит черепицей,

Безумный, угрюмый, сухой,

И кажется, кто-то стучится

В окно твоё мёртвой рукой

 

И смотрит невидящим взглядом,

Зовущим куда-то. А там...

Ну что ты, ну что ты, не надо,

Скорее вернёмся к дождям –

 

В пространства октябрьских угодий,

В безлюдье озябших полей.

Давай говорить о погоде –

И только, и только о ней.

 

* * *

 

Сумятица, невнятица, бессонница...

А в темноте крадущийся, как тать,

Качается, мерещится, хоронится...

Сказать бы кто, да велено молчать.

 

В окне – луна, за краешек приколота

К ночному небу в складках облаков,

И стая фонарей – легко и молодо –

Летит на свет горящих мотыльков,

 

А вслед, конечно, улицы – с аптеками,

С верёвками и сохнущим бельём,

Собаки вперемешку с человеками

И прочим нелетающим зверьём.

 

Не чудится, не видится, не кажется...

Во тьму войти и вслушаться во тьму,

И всё сойдётся, высветится, скажется,

И полетят по слову моему –

 

Над спящим над июльским душным городом –

Домишки, обречённые на слом,

Деревья, запрокинувшие головы,

И гипсовые девушки с веслом.

 

Таков был ночи умысел и замысел –

Я убеждалась в сходстве и родстве

Летевших так доверчиво, так запросто

И сгинувших навеки в синеве.

 

* * *

 

Там, где нас нет,

Какие светят звёзды?

Как шелестит

Осока у пруда?

Известно ль там значенье слова «поздно»?

Или другого слова – «никогда»?

 

Там, где нас нет,

Да, впрочем, и не будет,

Как на рассвете дышит

Спящий сад?

Своим любимым,

Богом данным людям,

Слова какие люди говорят?

 

О чём молчат?

Что им ночами снится –

Дом у реки,

Над ветхой кровлей дым?

Поют ли там серебряные птицы

На языках, известных им одним?

 

Там, где нас нет,

Но где мы быть хотели,

В июльский дождь

Распахнуто окно.

Всё решено. Все битвы отгремели.

И все грехи отпущены давно.

 

Там, где нас нет

И сроду не бывало,

Как терпеливо,

Много зим и лет,

Река и лес, и лодка у причала

Всё ждут и ждут. А нас всё нет и нет.

 

* * *

 

Ты всё-таки ушла, не отпирайся.

Об этом знают вишня и Луна.

Душа моя, моя Суо-но Найси*,

Зачем ты бродишь вечером одна?

 

Так ветрено сегодня, так тревожно

Теней кружатся пятна и штрихи...

Кому ты пишешь так неосторожно

Свои неосторожные стихи?

 

Но ты не слышишь. Ветер, сильный ветер

Пронзает и раскачивает тьму.

Здесь – только мы. Но есть и кто-то третий,

Чьё имя ты не скажешь никому.

 

Ну, разве лепесткам той самой вишни,

Холмам или поющему ручью...

Ну, что ж, молчи, храни тебя Всевышний

И удержи у ночи на краю.

 

Мне б только разглядеть тебя сквозь темень,

Представить, угадать, в конце концов –

Твои одежды цвета хризантемы

И бледное прекрасное лицо...

 

Теперь иди! Иди – и возвращайся,

Пиши стихи, печаль испей до дна.

Но если ветер... О, Суо-но Найси!

Зачем ты бродишь вечером одна?

___

* Суо-но Найси – одна из величайших

японских поэтесс ( Х1века).

 

* * *

 

Ты скажешь, конечно, мол, выдумка, нонсенс.

Клянусь – не во сне, не в жару, не в бреду –

Я видела: солнце, зелёное солнце

Светилось, как яблоко в вечном саду.

 

Откуда-то сверху – сквозь жаркую алость,

Сквозь промельк бегущих и тающих строк –

Глядел на меня (или так мне казалось)

Внимательный чей-то зелёный зрачок.

 

Да нет, не казалось! Я помню, я помню,

Как было плечам и лицу горячо,

И кто-то пылающий, дальний, огромный

Мой лоб осенял изумрудным лучом,

 

И небо вскипало зелёною страстью

Над миром, над морем, над спящим окном.

Не помнишь? Не веришь? О, как ты несчастен!

И только – по счастью – не знаешь о том.

 

 

* * *

 

Умолк трубач. В пыли знамёна.

Пора смириться, видит Бог...

Что если приручить дракона,

Убить которого не смог?

 

Тебе ль не знать его повадку,

Его погибельную власть?

Он – тень твоя, твоя загадка,

Твоя – пусть худшая! – но часть,

 

Всё неотвязней год от года...

Что если, храбрый Ланцелот,

Он будет жить в углу, у входа,

И охранять к тому же вход?

 

Почти ручной, почти домашний,

Когда б не мёртвый страшный взгляд.

А ты засмейся, если страшно,

Засмейся громко, невпопад!

 

Смеяться – вот что нам поможет!

Драконы, битвы – сущий бред.

Забыть бы напрочь... Да на коже

Когтистой лапы рваный след.

 

* * *

 

Это небо, эти ели –

Переделкинская грусть...

Ни в июле, ни в апреле

Я к вам, ели, не вернусь!

 

Речка, роща, птичья стая,

Тучи рваные края...

Я здесь вроде не чужая,

Я здесь точно не своя.

 

Этих окон взгляд незрячий,

Эта память – западня.

Переделкинские дачи,

Оставайтесь без меня.

 

Вспыхнет зеркало в простенке,

Тень качнётся от плаща...

Дом на улице Павленко*,

Не держи меня... Прощай!

 

Только что ж на косогоре,

Раскричалось вороньё,

Что глядишь мне вслед с укором,

Чудо-дерево моё?

 

Шепчут вымокшие ветки:

– Оглянись, вернись, постой!..

Будто плачущие детки,

Снова брошенные мной.

___

* На улице Павленко, в писательском посёлке

Переделкино, находится дом-музей Б.Л. Пастернака.

 

* * *

 

Я ещё не отыскала путь в страну Гиперборею,

Я ещё не утомилась от подарков и чудес,

Слишком поздно мне достались эти ямбы да хореи,

Я ещё не наигралась, я жила так долго без.

 

Очень странные подарки, очень грустные забавы.

То ли дело – пишут прозу, пьесы, тексты для кино.

А рифмованные строчки – это ж, Господи избави! –

Птицы в небе, ветер в поле, снег, растаявший давно.

 

Подчинять дыханье ритму, разбивать судьбу на строфы...

Что ж, играй, коли охота, и гори весь мир огнём!

Но не плачь, когда повиснешь на игрушечной Голгофе

И проткнут живое сердце невсамделишным копьём.

 

Вот к чему они приводят, эти милые затеи.

Жить без них невыносимо, да и с ними нелегко.

Но зато узнаешь верный путь в страну Гиперборею:

От Рифейских гор направо. Там уже недалеко…