Евгения Баранова

Евгения Баранова

Четвёртое измерение № 6 (498) от 21 февраля 2020 года

Автомобильное танго

* * *

 

Поэзия есть Босх. Не смей в неё линять.

А если и сбежишь, не притворяйся зрячим.

Я маленькая мышь, в кармане у меня

собачий поводок, растерянность и мячик.

 

Поверх пальто – горит (я слабый, слабый, слаб...)

Всей пятерней держу – вдруг лёгкое задето –

Поэзия есть хруст и храбрость, и нахрап,

а я ни полстроки не понимаю в этом.

 

Чей красный сапожок виляет к гаражу?

Обида чья скулит? Кто в окнах роет норы?

Я тонкая доска – и я не удержу,

когда по мне стучат гнедые разговоры.

 

За что? за что? за что? Я штольня, что ли, вам?

Я маленькая тень от профиля большого.

Поэзия есть схрон. Поэзия есть хлам.

Поэзия есть плен непойманного слова.

 

Тридцать

 

Разве страшно? Нет, не страшно.

Уплывают дни-мальки.

Вон плывёт фрегат бумажный

по окраинам реки.

 

Белой накипью окутан,

рыжий шлёпанец плывёт.

Заживёт во мне минута,

до секунды заживёт.

 

Всё – теченье, всё – обмолвка,

Всё – ведомая рука.

Облаков седая горка,

пустырей окорока.

 

Спи, клянись многоэтажно,

проклинай, на чём стоишь.

– Мне не страшно, мне не страшно.

– Что тут страшного, малыш?

 

* * *

 

Доброе ли утро тянется к тебе,

бороду тумана бреет синевой.

Где твоя пустыня, дворник-скарабей?

Солнечная гречка, есть ли кто живой?

 

Нету, – отвечают, – ты куда полез,

никакого Нила дальше Люблина.

Смену в «Перекрёстке» оттрубил Рамзес.

Тихие соседи, тихая война.

 

Никого под солнцем, никаких обид.

Захотел в Египет – эвона чего!

Племя фараонов никогда не спит,

ищет у вагона вырез ножевой.

 

Электричка-мама, тепловоз-отец.

Тяжело вагону египтян вмещать.

Никого на свете, выкуси, малец,

никакого счастья через букву Щ.

 

Плачет на пригорке мальчик Эхнатон,

дышит производством, копит на Каир.

Как любезны люди, как полезен сон,

Как правдива пресса, как прекрасен мир.

 

Песенка для Ани

 

Водянистей водянистого,

чтоб присниться дураку,

дождик серенький посвистывал

недоребрием в боку.

Лужа в небо смотрит лошадью,

от весны произошёл.

Дождик кажется хорошим ей,

потому что ливня нет.

Улизнёт мокропогодица –

над Вероной моросить.

К сожалению, не водятся

в лужах принцы-караси.

Из-под стёклышка столового,

каблуком рассечено,

на Москву глядит суровое,

достигаемое дно.

 

Виноград

 

вот мы стоим на каменном мосту

солёной виноградиной во рту

куда ни глядь чернильная водица

на волосах краситель а в ногах

мешается мускатное и страх

и некому с дежурства возвратиться

здесь столько места столько ерунды

мы можем заговаривать цветы

касаться тела обнимать заборчик

язык прохладен разум пустоват

и кажется приносит виноград

спокойный древнегреческий уборщик

здесь можно бывших жён упоминать

считать веснушки кожу омывать

и можно над водой играть в гляделки

а если кто-то в воду упадёт

то ничего то смерть его найдёт

она идёт она уже несёт

домашнее печенье на тарелке

 

Малина

 

Малина сейчас хорошая,

говорит.

Ты не стесняйся, детонька,

ешь,

чего там.

Скоро Воронеж?

Пальцы кривит артрит.

Жёлтый платок сгоняет мушинки пота.

Мне-то хватает.

Смалец, горох, мука.

Сахар на той неделе дала невестка.

Крупные ягоды.

Крупно дрожит рука.

Солнечный кролик пляшет на занавеске.

Помню, Серёжка – тот наедался всласть,

Как до малины – в дом его не загонишь.

Главное – не болейте.

И поднялась.

И заблудилась.

И не нашла Воронеж.

 

Воздух

 

Одуванчик зрит чудесное:

нос шершавого щенка.

Поперхнусь, вернусь, исчезну ли –

неизвестно лишь пока.

 

Над прудами ветер бесится.

– Видел утку? фью да фьить!

Одуванчик просит: «Месяц, а? 

Дал бы небо поносить?

 

Или облако? Я маленький.

Как ничтожному прожить.

Ни крыльца, ни умывальника – 

не до жиру через “жи”»

 

Месяц пьёт и пьёт без просыха,

не ответит малышне.

Одуванчик равен воздуху,

раме, маме, Миле, мне.

 

Больница

 

И куда подевался халат?

Столько страсти таит шоколад,

когда ешь его в чистой палате.

От уколов язык суховат,

у кровати суставы хрустят.

Никакого ротфронта не хватит.

 

Минералкою бредит стакан.

В коридоре шумит океан.

Простынь пахнет мукой и бульоном.

Если долго смотреть в потолок,

то увидишь весны локоток

в виде тени, в окне преломлённой.

 

Может, завтра отпустят домой.

Может, горе утихнет само.

Может, ноги найдут подоконник.

И когда – полуслаб, полусед –

за стеной завершается дед,

ты стараешься сладкое вспомнить.

 

Автомобильное танго

 

По вечерам над автостанцией

рекламный отблеск белых ламп

манит неоновыми танцами

автомобильные тела.

 

У Citroen'a профиль глупенький,

таким, как он, везде уют.

Вокруг такси снуют голубками

деньгу по зёрнышку клюют.

 

Renault ревнует к обилеченным:

– К чему автобус, если я

вас отвезу туда, где женщины

матросам лепят якоря,

 

туда, где море не кончается,

где чебуреки в пол-лица...

Но вот автобус просыпается

и прогоняет наглеца.

 

Трусит «газель» лошадкой пегою

– кто в дом, кто в храм, кто по грибы.

Не доберёмся, так побегаем

от догоняющей судьбы.

 

Бегония

 

Просишься – не допросишься пламени у Антония.

– Будут ли приключения? – спрашивает блокнот.

В теле твоём прикаянном ищет окно бегония,

то отцветает истово, то без ума цветёт.

 

Ты ли ещё актёрствуешь, или спрямили ластиком,

контуры проработали – радуйся, не исчез.

Не опаляет вовремя – может, расскажешь басенку,

спляшешь почтенным гражданам, выпьешь за поэтесс.

 

Кто, расскажи, завидовал, что пролетает мимо, мол,

кто запирал растение в прутьях своей груди.

Чёрное, злое, лютое, солнечное, любимое,

не проходи, пожалуйста, только не проходи.

 

 

© Евгения Баранова, 2017.

© 45-я параллель, 2020.