Смуглый найдёныш, каштанчик—жучок
Приоткрывает холодный зрачок
В чёрной коробке кармана.
Он бы взлетел из ладони твоей
В ближнее небо стволов и ветвей,
В синюю высь без изъяна.
Крылья бы выправил под скорлупой,
Хрупкие после паденья.
Пусть бы забыл о карманном тепле,
След оставляя в воздушной смоле
Вмятинкой, ранкою, тенью.
Если он волен остаться в дому
Нашем, в предзимнем раздрае?
Тайну какую ты знаешь о нём,
Словно ребенок, играя с огнём
14 ноября 2004.
Нет на белом свете такого Бога,
чтоб меня бы, грешного, ввёл во Храм.
Был бы жив сегодня товарищ Коба,
подарил бы гаврику девять грамм,
поелику только один Антихрист
всё поймёт, угробит и воскресит,
и брожу меж вами я, Вечный Выкрест,
за душою пряча грошовый стыд.
Это все краснобайство моё, позёрство,
это плёвый рай, сладкозвучный ад.
Столько лет подряд мне бывало просто,
сколько раз сегодня я виноват.
То ли снег с дождём, то ли злой морозец,
глухо время тянется к Рождеству.
Если мой Антихрист меня не бросит,
25 декабря 2004.
Оживает ребенок
в жаркой дрёме белья,
воспаряя спросонок
над волной забытья.
каменист и тяжёл,
от недельной неволи,
как стена, отошёл,
уплывая во тьму,
дав свободу — усилью,
проясненье — уму.
его беглый петит,
детский этот анапест,
2 марта 2005.
Вот живёт себе человек,
одинокий, как человек.
не берут его никуда.
— Вот я тут..
— А зачем ты тут?
— Тут мой стол,
табурет,
еда.
ходишь мимо нас, человек?
— Чем же я вам так нехорош?
— Просто ты живёшь, человек.
Просто ходишь ты мимо нас
или рядом в лифте стоишь.
Лишний свет берёшь,
лишний газ,
по паркету скребёшь, как мышь...
столько зим прошло,
столько лет.
Никому я ни сват, ни брат.
Я живой ещё или нет?
Просто я ходил мимо вас,
Долго-долго, видать, ходил,
никого от себя не спас
да конфоркой пустой чадил.
не зовите меня никак.
Я на самом краю небес
17 марта 2005.
Не ходи: там тебя убьют.
Не смотри туда.
Там песок раскалён, как трут,
и горит вода.
камни да кусты.
И меж ними — собачий брех,
вой до хрипоты.
жестяная ржавь
добредут до конца времён
посуху и вплавь.
на дворы и рвы,
и затаптывает стена
стебельки травы.
а над ними – жесть.
Дом такой, как наш — посмотри.
Даже люди есть.
распахнул окно.
А во рву, на песчаном дне —
глухо и темно.
ни стены, ни окна.
Им не нужен ни ты, ни Бог,
чтоб глядеть со дна
на жестяной уют —
туда, где выживешь, мой сынок,
27 марта 2005.
* Рот истерзав и платок носовой —
Чей это профиль парит над Москвой,
От бытовухи отпрянув?
Что за кино? Ах, не всё ли равно?
Было недавно и было давно,
В пору нетрудных романов.
Место в ряду серединном.
Дяденька слева газетой шуршит,
Тётенька справа от страха дрожит
Перед экранным блондином.
Тихая заводь, зелёный осот
Рядом, у станции Сокол.
Белое платье скользит по траве
Белой капустницей в синей Москве,
В звоне троллейбусных стёкол.
Смяв на коленях газету.
Парус белеет в зелёной воде.
Тётенька, счастия нету нигде,
Даже в кино его нету!
Глядя на млечную эту зарю:
Опыт, вы знаете… опыт.
Скоро уж двадцать, вы знаете, лет,
Выход вон там… только выхода нет,
Пусть это вас не коробит.
Век мой измерен, и час мой истёк,
Путь мой туманен и спорен.
Сорок минут, чтоб успеть на вокзал.
Что ж ты тут делаешь, провинциал,
Рваный мрак югославского фильма,
Молоко светового ствола…
Костоломка, чадильня, давильня
Кипячёную кровь разлила.
Пахло кожей, резиной и потом,
И прыщавый непуганый галл
То ли клацал затвором (ну что там?),
То ли реденький воздух глотал.
На дорожной арийской резине
Забредая в чужие миры,
Черногорское мясо возили,
Чтоб кормить дармовые костры,
Словно махом единым из рая
Прямо в наспех сколоченный ад…
И терзается плоть, догорая,
И рессоры на кочках скрипят,
Человечье сливается пенье,
Хрипота и погибель его
С каждым деревом, с каждою тенью,
Словно это поёт божество,
Не давая рвануться из зала
В ослепительный город дневной,
Где не знают, что времени мало
26 апреля 2005.
Мы сидим с тобой за столом одним,
Голем, глиняный истукан,
И витает над нами табачный дым,
И разбитый блестит стакан.
Тяжела, слепа, нежива,
И, давясь безмысленным языком,
Ты слюнные мычишь слова.
От моей до твоей беды,
Между этой мовой и речью той
Родовые ведут следы.
Спирт, табак и десяток мух.
И одно мычанье слетает с губ,
Выбирая одно из двух.
Чада мякоти земляной,
И друг друга пробуем на излом,
И голодной плюем слюной.
И блатная плывёт попса,
И забыть её не дают никак
10 июня 2005.
Кофейня, крепчайшее мокко,
Реки маслянистый лоскут…
Болотного, тёмного Блока
Скрипучие дрожки везут.
Что, кажется, жизнь прожита.
Перчатки торчат из кармана
Измятою тенью куста.
Сегодня опять занесёт?
Вон ветер зудит, как зануда,
С чердачных срываясь высот…
Годков у тебя впереди,
Чтоб эта запомнилась озимь
И льдистые эти дожди,
Тропой торфяной через гать
Туда, где с бедой не поспоришь,
19 июня 2005.
Кровь августа в ладонь мою струится,
По оперенью птичьему скользя,
И мокрым комом падает, как птица
Тяжёлая: ей легкой быть нельзя.
Всё медленней, всё ближе к сентябрю.
Какая всё же странная затея —
Земному доверять календарю.
Скользить, струиться, время коротать…
Живи себе, ты жив ещё покуда,
24 июля 2005.
Брызжет ветер каштановой кроной,
Он до ветки последней продрог.
Назови же ему телефонный,
Шестизначный такой номерок.
Появляясь, как вестник, во мгле,
Где раскосая телеантенна
Чертит на небе, как на стекле.
Пробираясь к тебе сквозь потоп.
Он вестями домашними занят.
Положи ему руку на лоб.
Он уснёт незаметно, тайком.
И струится его позолотца
7 августа 2005.
Я забыл ожог упругий
Жёлтой солнечной воды,
Где меня держали руки
Невсамделишной беды,
За ведёрком поспевал,
Где гремел июльской тучей
Ливня кровельный металл,
Рос орех, терновник цвел,
Где оса вонзала жало
В звонкий яблочный обол,
Покатился кругляшок —
Тропка, трещинка, воронка,
8 октября 2005.
Знал бы прикуп — жил бы в Сочи.
(Поговорка)
Пятачок — в золотую волну.
Не тревожьтесь, я к вам загляну
Через годик, в излёте сезона.
На открытой веранде в пивной
Инвалид на гармошке губной
Нам вальсок просипит полусонно.
Но при этом для пляжных зевак
В преферансе он непререкаем.
И акцент южноморский его,
Шутовство, плутовство, колдовство —
Всё вживую. «А ну, не зеваем! —
Мы не гуси, а Сочи — не Рим,
Мы уже прогорели в Мадриде…»
Он мальчишкой был вывезен к нам,
Чтобы, выжив, по русским словам
Прочитать о забытой корриде…
Порционно, плюс пиво в разлив,
Плюс на сдачу — прогорклая «Прима»,
Мы, как варвары, в жаркой толпе
Побредём по змеистой тропе
Поглазеть на развалины Рима.
Гладиатор с мартышкой срамной,
Истекая гранатовой кровью,
Чтоб оставить на фото цветном
Тех двоих в поцелуе одном
11 декабря 2005.
— Не исчезай, — говорит человек человеку,
— Не умирай, — говорит человек человеку,
В дым роговицу слезя.
Долгая тянется ночь по крещенскому снегу.
Не умереть, не исчезнуть — нельзя.
Нет электричества, чайник сипит Христа ради,
Всё как всегда, стеарин остывает свечной,
И батареи, друг друга горбатей,
Газовой дышат войной.
Ночь продолжается, тянется дальше и дальше,
Будто бы век напролёт.
Голос, не ведавший лжи или фальши,
В небе поёт.
Войны изведай, смертельные, злые болезни,
Но для меня ты оставь
Тело и голос, и хриплые женские песни
22 января 2006.
Так и живём, несмотря на бедлам,
В городе, стёртом до серого с белым,
Сиднем сидим, стережём этот хлам,
Словно пожизненным заняты делом,
Все меж корзинок, картонок, картин,
Меж собачонок, и кошек, и мышек —
С городом целым один на один —
Скажете, норма? Скорее, излишек.
Моль собирая в пучок пылевой,
Воду сырую хлеща из-под крана,
Жёлтую лампочку над головой
Видим, как солнце, всходящее рано.
Каждое утро в шкафу платяном
Вещи носильные перебирая,
Думаем: нас не вот этим рядном
Скопом накроют у самого края?
Неба клочок за окном ли чадит,
Или с чего нас мутит и мутит,
Как с полстакана — юнцов желторотых?
…Серого дождичка стёртый петит,