Шаль оренбургскую неба комкая,
Шарю зрачками по сетке улиц –
За «Англетером», как след от пули,
Как водопад, как радиоточка.
«Барышня, соедините меня с четвёртой.
Будьте любезны. Какого ж чёрта
«Саша?!» – «Алло! Помолчите. Слушайте…
Я надиктую, пишите «молнию».
(Сплетни с чулками, реклама «Нобеля» –
Пули, новость – Есенин помер!..
Сам не пойму… передали только что.
Безотлагательно ставьте в номер;
Перетянул бечевой… По версии –
Сдох от стихов. Удавился письмами…
Помнишь, писал про Рязань и Персию?!
Вы записали?.. Какие изыски?
Место?! Помилуйте – мельче почерк…
Но обещайте, голубчик, в выпуске
25.01.06
Я дань коренных, словно зубы, твоих горожан.
Я верхней губой истерически к нёбу поджат,
Февральского снега, сводящего город с ума
(Насколько возможно свести обезумевший Питер).
Устаньте же мной. Замолчавшие, глоток не рвите.
Подобно огню, очищающий немощность речи.
Своей пустотой я наполнен и так до краёв.
Мне есть, что сказать. Я на снег ненадолго прилёг.
Пусть вас не смутит ни мороз, ни потрёпанность френча.
Вот так вот взять (неосторожно),
Ярлык на палец – красно, вкусно.
В движеньях губ притворно устных
В то время как предвосхищая
Упругость форм в своих руках,
Случайный зритель чаще прав,
В стремленье глупом – обладать,
Хотя бы видимостью тела.
Кто запретит глазами смело
По-лисьи морщась винограду,
Себя немножечко стыжу,
За слабость, что не отвожу…
Чужая, знаю… брать не надо.
Я очевиден – пригоршней песка
сквозь пальцы протекаю. Акушерка –
любая, кто осмелилась искать,
читала. Я пассивно нелюдим
и, вместе с тем, болезненно привязан
к чужому голосу, то бархатом, то лязгом
Рисуй меня, но знай: пустая трата –
я слишком прост, чтоб кто-то опознал.
Я тот, кто есть. Так грубость многократно
«Лёд и пламень»
(без тайного умысла, в сущности). Без промедленья,
Неси её в печь, (где почти догорели поленья)
она прояснится, лишившись приправы для мести,
холодный рассудок не лучший советчик огню.
Я сделал ошибку, попался в свою западню,
Стихи-ледорубы и проза сольются в мазню.
Трезвея от холода сам регулирую пламя.
Я кубики льда, что горячим дыханием плавят?
Ты пламя костра?
– Доверяюсь ответу? – Отнюдь.
Я расщеплён, я стал миндалевиден.
Всё так же остро чувствует язык
Подвижность бёдер. С резвостью борзых
Неявность форм, свечей полутона,
Ещё не крик, уже не ровность вдоха,
И стул, задетый, гулко об пол грохнул,
Так год второй, так мир ничуть не стал
Понятней, чем прокуренная осень.
Мы разучились требовать. Мы просим
И замираем, не боясь отстать.
…вы изволите шутить?
Что ж, давайте поиграем…
Говорите – слов гранит,
Под ногами. Кто же прав?
Пулю в брюхо или шпага?
– Выбирайте! чёткость шага,
Выдаёт советский почерк.
– Вы борец за чистоту?
(сразу видно) – отойду,
Кто-то скажет – чистоплюй,
Кто-то скажет чистоплотен,
Каждый прав – пивной животик
Вы ж – поэт, ревнитель нормы,
Данаидовый кувшин…
Намекну – без хлороформа
Этот мир непостижим.
Или просто начальником псевдоволны,
Не забудьте о тех, кто преламывал рты
Отплатил за доверие. Место и время
Знать не то, и не те растревожили ум.
Просто хочется нам, обездоленным, двум,
Должностей не по рангу, учительским тоном
отвергать утопизм сослагательных форм.
«Разделяй, чтобы властвовать» – данный апломб
Слишком скушен – для тех, кто и так полусонный.
Осталось несколько часов
И крови бешенной рассол –
Не разобрать, не разрубить
Тугой, как узел, мелкий почерк.
Я повзрослею. Правда. Хочешь?
А через дюжину недель
Я поседею. Стану ль мудрым?
…Не знаю.
Только, тем же утром,
И выйду прочь. Дыханье скверов,
Как дым французских сигарет,
На ежегодном сентябре
И я в резерв – Escape – Reset…
Лишь чувство сохранения мешает
читать подряд, в стихе глазами шарить
по строкам и подстрочникам. Плести
замысловатость в отзывах и лестью
платить за лесть, и соловьиной песней
хороший тон. Писать, плодить восторг,
средь мисок алюминиевых фарфор
углядывать и верить в то, что лучше
сказать, чтоб не остаться в дураках.
Штанина, тоже, в сущности рукав,
Увольте господа. И будьте прежде
честны перед собой, а лучше врежьте,
да посильней, чтоб чувствовал кулак
рождение протеста в крике боли,
стена смолчит, лишь я спрошу – доколе?
Не дай вам бог, уверовав однажды,
Мой пафос обратить в простую речь.
Вас ждёт тогда костёр, и в грудь картечь
Любовных передряг, сердечных мук,
Так свойственных податливым натурам.
Что верят, будто стих заштукатурит,
Не дай вам боже, смыслом наделить
Что я писал, а вы не понимали.
Я сознаюсь, что блеск зубной эмали,
Нередко принимают за финифть.
Так гладят больных или раненых в драках собак,
Нежность шприцуя в преддверии скорых агоний.
Мёртвые хватки и сомкнуты пасти в ладонях,
Я, не рождённый для битв. Умирать на руках –
Вот моё право. Как право же, скучен Овидий.
Дорого б отдал, за то, чтобы краем увидеть:
Где перочинным ножом подогнулись колени,
Лишь подтверждая придуманный кем-то закон:
Мигом живи, только смерть оставляй на потом,
Плачь по другим, для себя оставляя моленья.
Так ставили поэтов на весы!
Критерии оценки – чёткость слога.
Читала барышня, шептали – однобоко,
А девушка читала, будто пела,
О ком-то бесконечно дорогом.
Но критики всё вторили вдогон,
До срывов – то на шёпот, то на крик,
До дрожи, пробивавшейся сквозь пальцы.
– Доколе, будем слушать мы страдальцев, –
Но стих взрывался новым откровеньем,
Наивным, может чуточку, едва…
И щёки девушки (как в пламени костра),
Питали взгляды. Шелест дневников
Той песни не прервал и не встревожил.
Её не слышали, не слушали, быть может,
Закончила, застыла, замолчала,
Но было видно – выпаленный стих
Просился с губ, хотел прожить сначала,
Ресницы дрогнули, махровыми тисками
Закрыли потускневшие глаза,
С надеждою направленные в зал,
– Пустое всё…
Знаешь,
мне как-то неловко даже,
у тебя фонтаны, музеи,
а я, не поверишь, Даша, –
поскуливаю. Глазею
по сторонам.
Да что-то,
выходит совсем уж глупо.
Бинокля не хватит с лупой
скучающему ротозею.
Держу лишь одно полотенце,
да и то не сухое – влажное.
Глупость, конечно. Важно лишь
Чтоб снова звучало скерцо
в сердце
Кочегарка – тот же пьедестал
Давайте разбираться, коль уж так.
Вот, скажем, Вы ещё вчера не знали
Меня таким, как есть. Теперь едва ли
Овал лица, привитый к рифме вкус,
Наличие угла без мезонина.
Поймите правильно, я, в целом, безобиден,
Я чту поэзию, она же не особо
Ко мне питает радужные чувства.
Я не доношен ею, но очнулся
А даже если б не был — что тогда?
Раз в сотню лет рождаются поэты.
Я в промежутке. Впрочем, вот об этом,
Поверьте на-слово (кокетства ни на грамм!) —
Нет повода, я более чем трезво
Смотрю на жизнь, считая в кольцах среза
Зачем тогда, исследуя формат,
Дербанить то, что ясно и понятно?
Рубашка-то одна, пускай и в пятнах,
© Евгений Ортин, 2004-2007.
© 45-я параллель, 2007.