Евгений
Мякишев

Зима

Вдоль российских полей продвигается дева нагая.
Эта дева – зима. И в руках у неё колотун
Из морёного дуба. О бёдра же бьётся тугая,
Снегом полная сумка, а в сумке зевает колдун.

Это – юноша, узкий в плечах, аравийского типа,
Но вощёное тело его не скрывает гниющая шерсть,
Лишь из голени тянется мертворождённая липа,
Да злодейски сияют не два узких глаза, а шесть.

К Рождеству злая ель в деревенских хоромах прогоркших
Под когтистою лапою держит в плену старика
В бороде, красной шубе, с мешком, где подарков на грошик,
И Снегурочка рядом, и посох сжимает рука.

Это лживые куклы. А ель – непонятное древо,
Ведь в российской ночи уж дубовый стучит колотун,
А над полем вращается холоднокровная дева,
А из сумки, зевая, глядит шестиглазый колдун.

1983

Радуйся

символы ветра холодные птичьи рассветы
линии страхов подобны трамвайным дорогам
мы путешествуем вниз по течению жизни
город раскрыл перед нами краплёные карты
радуйся тонкому воздуху в тёплых ладонях
это простой матерьял

символы ветра просторны для слабого духом
линии страхов всегда параллельны смятенью
если движение вниз упирается в стену
значит ли это что правилен выбор дороги
радуйся тёплому воздуху в тонких ладонях
это простой матерьял

символы смерти сухие древесные корни
линии страхов струятся меж них и над ними
для птицелова холодные птичьи рассветы
время проверить силки и раскрыть свою сеть
радуйся тёплому воздуху в тесных ладонях
это простой матерьял

* * *

И всякий свет, дарованный мне жизнью,
Я выключил; и жидкий хлеб вкусив,
Я, вверх поднявшись, сколь хватало сил,
Пел песнь-словарь.

* * *

Местами Питер рос не из-под ног – из воздуха,
На каждый новый вздох – этаж за этажом.
Казалось, в тех местах – схвати за кнут извозчика,
И он ответит: «Что ж – и ветер запряжём,

И сможем полететь над городом, и площади
Увидим свысока, как блюдца на столе.
Но в этом никогда нам не помогут лошади –
Оставим их пастись на каменной земле».

* * *

И. Б.

Кто обречён на бессмертие, кто обречён на забвение?
– Общее наше усердие, долгое наше терпение!
Что впереди? – поле зыбкое или зелёное пастбище?
Я наблюдаю с улыбкою, как примеряет он кладбище.
Как чужеродные, чёрные воды качаются медленно –
Зыбкой земли заключённые, мы умираем, как велено,
Сумрачным светом рассыпчатым или сиянием истинным.
Медленным воздухом взрывчатым вывернет стопы и кисти нам
Так, что с минувшими предками и предстоящими внуками
Будем – корнями и ветками, музыкой, сотканной звуками.

* * *

Па, предл. слитный, образовавшийся (?) из по;
выражает: под, недо-, последствие или унижение,
низшую степень и всегда берёт на себя ударенье.
В. Даль. Толковый словарь живого русского языка.
Изд. 1903–1909 под ред. И.А. Бодуэна де Куртенэ

Нет уже в душе былого праздника,
Ибо разве похороны – праздники?
Вынул бы иконку из запасника,
Да пустые заперты запасники.

Песенка моя ужели пропита?
Лесенка ужель крутая пройдена?
Слышу эхо хохота да посвиста,
Вижу – как вокруг сомкнулась Родина.

Всё сильней её объятья жаркие,
Небо опрокинутое скомкано...
И толпятся немощные, жалкие
Нищие – куда ни кинешь взгляд – с котомками.

Бессловесно опуская головы,
Медяки протягивают палюди,
У реки с водою цвета олова
Собранные, точно как на паперти.

Что же я? Подглядывать украдкою
Не хочу... я с вами, люди добрые,
Горькую лакал, как воду сладкую,
Время измерял шагами дробными.

И теперь моя настала очередь:
Молодым – дорога, старикам – почёт.
Господи, помилуй меня, – очень ведь
Страшно, когда небо под водой течёт.

* * *

Я здесь уже был, не лови меня в прежние сети,
На влажном песке оставляя смешные следы.
Несите меня, полнолунные воды. На свете
Достаточно тёмной студёной подземной воды.

И коль повезёт, то, работая только руками,
Рывками я выберусь, вырвусь на берег мирской,
И время меня поведёт за собой на аркане,
Подобно тому, как скотину ведут на убой.

* * *

О.П.

Ксения едет в деревню, чтобы сидеть там на пне,
Чтобы вдыхать ароматы природы и копошиться во сне,
То есть в овсе, то есть в сене сермяжном,
В поле ржаном, в огороде оттяжном,
В жёлтых цветках и болотных травинках;
Сплюшек ловить, горевать об осинках,
То есть о санках, точнее, осанку
Выправить чтобы, точнее, косынку,
Чтобы вкруг гордого лба повязав,
То есть под вязами, зяблыми взяв
Пальцами прутик – себя щекотать.
Ксения тесто спешит раскатать,
Но раскатать успевает пелёнки,
Тесто съедает сырым... и в кровать
Падает с тихой мечтой о ребёнке,
Коего спрячет в сырые попонки,
Запеленает паучьей слюной...
И возвратится в свой город родной.

* * *

Я начинаю понимать –
Зачем, подъемля тяжесть, город
Под брюхо пробует подмять
Растерянность окраин голых
И голод медленных равнин,
Болотистых низовий жижу,
Рек сыромятные ремни.
И, понимая, ненавижу.
И если время – только сеть,
То мы – его рабы и рыбы –
Способны в воздухе висеть
И видеть рытвины, нарывы,
Разрывы связей, глубину
Пустот и, двигаясь по кругу,
Единственно – глотать блесну,
Поддавшись лёгкому испугу.

Футбол

Как оторваться футболисту
От поля плоскости плешивой
И полететь, расправив крылья,
Прочь от игры и жизни лживой
Сквозь день ленивый и морозный
Навстречу женщине младой?
Но он бежит, как жук навозный,
Толкая шар перед собой.

В сыром капкане стадиона
Пылают страсти, как солома.

Вратарь под сетчатой дугой
Дрожит и плавится, как студень.
Да будь он трижды неподсуден –
Он ловко прыгает ногой.

Судья не мстительный, но строгий,
С прозрачной дудкою во рту –
Мелькнёт то здесь, то там – стоногий,
Слегка качаясь на ветру.

Надуты ровным ветром флаги.
Исполнен счастья и отваги,
Гол забивает футболист,
И взор его блуждает – чист,

И натыкается в смятенье
На света горнего объём;
Тотчас вздымаются растенья
И возникает водоём:
В оправе трав – прохладный, глыбкий,
Он в небо опрокинут, зыбкий,
Полупрозрачный, вкруг сполна
Сквозится поле, и волна
Колышет спелые колосья;
Поодаль – лес и тропка лосья.

В лесу прозрачные и злые
Лягушки длинные снуют,
Гнилушки тлеют золотые
И птички тонкие поют.

Шумят, как умершие, ели
В земле корнями шевеля,
Лесник в распахнутой шинели
Поймал и мучает шмеля.

Уже и страсти не горят,
Кузнечик лишь ногой щебечет,
В высоком небе длится кречет,
И вдалеке, средь спелых гряд,
Крестьянин твёрдою рукою,
Стремясь к достатку и покою,
Сбирает крупный виноград.

Настойка любви

Е.В.

Настал сегодня день шестой – я не отправился в загул,
Любви целительный настой помог свернуть мне в переул,
В котором в домике одна сидела женщина в ночи,
Зияла полная луна, стояли две, нет, три свечи
На склизкой плоскости стола. И в той волшебной полутьме
Сидела женщина. Скала доступнее казалась мне,
Чем плеч, желанных мной, изгиб, овал бедра, излом руки.
И я сказал: «Сидишь, как гриб, средь паутины и трухи,
Грибница бледных квёлых чувств едва пульсирует, струясь!
Я в суть твою проникнуть тщусь!» Она ответила мне: «Князь
Сырого Вяжущего Сна – заколдовал меня навек,
И потому я холодна, но ты – свободный человек!
Ступай за тридевять земель – там, меж еланей, есть утёс;
Под елью лаз... вокруг щавель, кислица, горечь тубероз,
Попона мха... проникни в лаз и Князя Вяжущего Сна
Поганкой бледной тукни в глаз, но берегись – его слюна,
Коснувшись брызгами телес – тебя в гнилуху обратит!
Он защекочет, сглазит, съест... и лишь того не победит,
Кто беден златом, но богат Сознаньем Длинного Меча,
Кто ветру – свет и Солнцу – сват...» Тут я подумал, что врача
Смешного нужно пригласить, а вслух промолвил: «Встань, сестра,
Я смог поганца загасить поганкой бледною вчера!
Исчезни, плесень, сгинь, труха, развейся, смрад-дурман травы,
Очистись, комната, от мха, и станьте прямы, кто кривы!»
Привстала женщина, в мои объятья пала, словно сноп,
К моим губам прильнула, и... по телу побежал озноб!

* * *

Анита, мы встретились в точке зенита –
Точнее, на Невском проспекте, в июле.
Была ты свежа, в волосах твоих гниды
Отнюдь не водились. В заплечном бауле
С собой не несла ты по жизни – пожитки,
А плавно струилась над мягким асфальтом
Сама по себе – не в стеклянной кибитке,
Не с фраером стрёмного вида, не с франтом!
С тобою мы были предельно правдивы
На собственных – в целом неровных орбитах,
Где луны свои вызывают приливы,
А солнца – свои. Так бывает, Анита.
И я осторожно спешу приобщиться
К искусству высоких полётов сознанья,
А вовсе не просто хочу протащиться
Посредством фигуры твоей осязанья...
Качнётся ль, как флюгер, мой жизненный вектор
На питерском небе с оттенком гранита,
И точки зенита над Невским проспектом
Сместятся ль? Быть может. Кто знает, Анита!

* * *

Всех, кто знал меня и помнит наши радостные встречи,
Кто, страдая ностальгией, пьёт мучительное зелье,
Кто не может спать ночами, – обнимаю тех за плечи
И спешу напомнить: «Скоро к вам, друзья, придёт похмелье:
Отходняк такой неслабый, что настанут в теле ломки,
А в мозгу роиться будут мысли гадостного свойства.
Ждут вас скрюльки и оскретки... словом, всякие обломки.
Но не это вызывает к жизни призрак беспокойства.
Огорчительно другое – в схемах наших отношений
Есть досадные чуланы и обидные ловушки.
Есть капканы для печали и силки для сожалений,
А волшебный воздух портят лишь поганые гнилушки –
Те, что тлением тлетворным, освещая суть пространства,
Всё рисуют в гиблом свете бесконечных повторений,
Открывая перспективу для мучительного пьянства,
Ежедневного похмелья и холодных озарений.

* * *

Л.М., но Г.С.

И я скучаю по тебе, и ты меня не забываешь,
И ты печалишься, и я пою опять тебе одной,
И ты растерянно молчишь, и не поёшь, и не летаешь.
И ничего не говоришь, и не встречаешься со мной.
Но оглянись... и за спиной ты нас увидишь – и узнаешь –
Простых, как воздух, – мы летим и улыбаемся с тобой –
И я скучаю по тебе, и ты меня не забываешь,
И ты печалишься, и я пою опять тебе одной.

* * *

Аните

Где нити событий имеют неясные свойства,
А время струится, слегка спотыкаясь, по кругу,
Где новые встречи приносят одни беспокойства, –
Я встретил случайно, не рыбу, допустим, белугу,
Не скользкого гада, животного зверя, не птицу,
А странную девушку, стройную, среднего роста
И, как подобает поэту, облапал девицу
Достаточно нежно. Она от такого проворства
Не сделалась бледной, как гриб ядовитый на срезе,
И краской стыда не покрылась, как ягода волчья,
А скромно сказала: «Общайся со мной – сколько влезет...»
Двусмысленно, в общем. И вот я, растерзанный в клочья,–
Как лёгкий туман над Маркизовой лужей тайфуном,
Слегка призадумался: как мне избегнуть крушенья?
Будь я не таким неизменно зелёным и юным,
Решил бы шараду я нашего с ней отношенья
Достойно и просто. Но я, моложавого вида,
По внутренним качествам – добрый, послушный ребёнок!
Блин! Будь я по жизни подонок и склизкая гнида,
Злодей и насильник – я смог бы... Но запах пелёнок
Ещё у меня сохранился – под мышками, скажем,
И взор непорочен мой, и молоко не обсохло
На пухлых губах. Я, конечно, силён и отважен...
Но стоит ли вдрызг разбиваться с разбега о стёкла –
И так мне понятно, что женщины в сердце могильник
Несут, спотыкаясь, тяжёлые розы забвенья
Сквозь ельник коварства, чрез гибельный – страсти – багульник,
И сонмы неясных растений совсем без названья?!

* * *

Кончается зима. Сливаются сосульки.
Приходит горний стыд – круговорот воды.
Побереги себя, играя на свистульке
мелодию смешной вселенской ерунды.
Когда к тебе придут безглазые и злые
властители пустот из полной темноты...
Базлай, блажи, вяжи узоры удалые,
покуда жив язык – не растворишься ты.

Ангел

Нет у меня, блин, способностей к бизнесу,
К музыке, к спорту, к наукам... Увы.
Часто текут у меня сопли из носу,
Слюни – из прочих частей головы.
В зеркале я наблюдал отражение
Собственных, в целом унылых телес.
Я понимаю, что Мякишев Женя – я –
Ангел, серьёзно упавший с небес.

От редакции:

Публикация второй части стихов Евгения Мякишева, предоставленных его вдовой Еленой Ворсулевой, планируется в ближайших номерах «45-й параллели» совместно с рубрикой «Из первых рук» (с воспоминаниями о поэте и другой дополнительной информацией, связанной с его творчеством).