Евгений
Курочкин

* * *

А весна не придёт. Передумала, видно, а может

Разозлилась на что-то, хоть воздух был томен; и свеж

Был лысеющий тип, на клоуна в чём-то похожий,

Ожидавший её с букетом увядших надежд.

Он был явно поэт, убедительный и беспощадный,

В его сети легко и, конечно, приятно попасть.

А она – не пришла. Значит, звёзды сегодня нескладно

В гороскопе легли. Под ногами протяжная грязь

Свою песню поёт, когда он, возвращаясь сутуло,

Чертыхаясь и падая в ранневечерний коньяк,

Возмущается небу: «Позвольте, весна обманула!».

Солидарное небо, вздыхая, качается в такт

Его крику и гневу. А кто-то заботливый очень

Аккуратно снимает с уставшего тела часы.

Он проснётся – опять. И, конечно, чего-то захочет:

Может, пива глоток. А быть может – дожить до весны.

* * *

Будет ночь без снов, в ней закончится

Моё людное одиночество.

Не по имени, так по отчеству

Позовёт меня Полуночница,

Перепутица, Пересмешница;

То, что знаю я – в ней поместится.

И не важно уж в каком месяце

Обернётся гладь долгой лестницей,

Переливною, филигранною –

То ли к демонам, то ли – к ангелам.

Звуки скрадены расстоянием:

Поделом ему? По делам его?

* * *

В Ханты-Мансийске белые ночи.

Делай, что хочешь; думай, что хочешь:

Белые ночи (хоть и не Питер) –

Лучшие в мире, сами смотрите.

Белые ночи в этих широтах –

Северной песни тихая нота.

Белые ночи, белое небо –

Белого края белая небыль.

Белые ночи в Ханты-Мансийске.

Синие буквы в белой записке,

Белого танца синие взгляды;

Белые ночи – значит, так надо.

Значит, так нужно; значит, так важно.

Белый, как ночь, журавлик бумажный:

Для синеглазой на краю света

Синие строки с белым приветом.

* * *

Вечерней электричкой обратно в Подмосковье,

По внешности – столичный, а по душе – посконный,

Колючий, домотканый, привязанный к осине,

Дрожащей возле бани от неизбывной сини,

Обрушившейся с неба на дедову деревню –

Ещё нигде я не был, и дед ещё не древний;

И живы все соседи, и родственники рядом,

Ведь смерти нет на свете; и карамель – награда

За помощь, от которой есть прок ли – я не знаю;

И высятся, как горы, стога, что дед сметает,

Стоят заговорённо, как дед – прямой и строгий;

Я – маленький ребёнок, а впереди – дороги…

* * *

Вольному – воля, верному – вера,

Крепкая, на века:

В окна стучал мне северный ветер,

Болью засев в висках.

Лирнику – лиру, лирику – музу,

Тёплою чтоб была.

Северным ветром поздно разбужен,

Из дому прочь стремглав.

Тёмному – тени, светлому – света,

Чтоб опрокинуть тень.

Северным ветром сердце раздето

Донага да в метель.

Новому – радость, мудрому – повесть

О пережитых днях.

Мне – о любимой светлую новость,

Чтоб её петь в стихах.

Дай же надежду, северный ветер,

Большего – не хочу.

Вольному – воли, верному – веры,

Милости – палачу…

* * *

Вот скажи, к чему мне Москва?

Бросить всё, вернуться домой.

Там, в селе – под утро роса,

И туман встаёт над рекой;

Там по осени – журавли,

И грачи за плугом – весной;

Подымается из земли

Рожь зелёной сплошной стеной,

Там во ржи заблудился «Дон»;

Там скотина бредёт на луг,

И пугает коров кнутом

Однорукий с войны пастух;

Там на ферму народ спешит,

Там старинный гудит завод,

И стране моей жить да жить:

Там идёт мне десятый год…

…Верю я, однажды умру,

Бог не будет строгим судьёй –

Однорукий с войны пастух

Отведёт бродягу домой…

* * *

Горькие травы в бокале моём –

Как их прекрасен яд!

Дарят видения: горы и дом.

Девушка рвёт виноград,

Песню поёт, улыбается мне,

Тонкою машет рукой.

Пёс у калитки, цветок на окне:

Странник вернулся домой.

Горькие травы! Каменных плит

Вы мне сейчас тяжелей:

Девушка в доме, но дом тот закрыт.

Мне до скончания дней

Не развернуть предначертанных троп,

И не вернуться назад…

Горькие травы расскажут мне, что

Девушка рвёт виноград…

* * *

…И вновь понимаю напрасность попыток:

«Чужая! Чужая!» – что толку от крика,

Ведь даже услышав – слегка улыбнётся.

Но разум уж дрогнул под мощью эмоций,

И флаг белый поднял. И логика пала,

И снова кричу, только крика мне мало:

Сигналом о бедствии – рваные строки.

Когда зацветает заря на востоке,

И город гудеть начинает сильнее,

Сквозь гул все же слышатся редкие трели:

Случайная птица, отбившись от стаи,

За мною о ней в унисон повторяет…

* * *

Идёт ребёнок с душою чистой,

Он собирает искусных красок

Хитросплетенье на падших листьях,

Но сохранить их, увы, не властен.

Листок на ветке, на тонкой жиле

За жизнь цепляюсь, попеременно:

То по привычке, то что есть силы,

Хоть точно знаю, что будет время –

Листом осенним, не удержавшись,

Сорвусь с Земли я, и буду падать,

И Бог-ребёнок поймает в пальцы,

И в книгу вложит меня на память.

* * *

Любить тебя – безумие, а не любить не можется…

В оконце смотрит лунная сияющая рожица;

И мнится мне, и кажется – с влюблённости, с усталости,

Как будто что-то важное она сказать пытается

О той, что мне обещана (чужие люди видели!!!),

Наполовину женщине, наполовину – гибели;

О той, почти красавице с глазами как две пропасти,

В которые, отчаявшись, я умудрился броситься;

О той, кем в год, наверное, лишь раз о мне и спрошено…

Колючая, неверная, но всё равно – хорошая,

Пусть не напишешь ты ответ, я сам его придумаю:

Любить тебя непросто мне, но не любить – безумие.

* * *

Не стоит думать обо мне в прошедшем времени –

Я даже в лютом декабре живу апрелями,

Я слышу песню соловья и в крике ворона:

Не стал я беден без тебя – бедны мы поровну.

Не стоит думать обо мне в прошедшем времени –

Зима не ведает тот день, когда капелями

В окно ей постучав, весна, попросит – в сторону:

Не онемел я без тебя – мы немы поровну.

Не стоит думать обо мне в прошедшем времени –

Я – у тебя, ты – у меня, мы оба – пленники,

Замки с ларца запретных чувств весною сорваны:

Я не безгрешен без тебя, грешны мы – поровну…

* * *

Подари мне весну, а в ответ:

Я открою тебе тайны лета.

Скажут люди: наверно, с приветом;

Ну, а я – пошлю людям привет.

В моём лете тепло и покой;

В моём лете не надо о грустном:

Живут мирно коза и капуста,

Сытый волк просто дружит с козой.

В моём лете и солнце встаёт

Там, где нужно, где нужно – заходит;

И запреты там не хороводят –

Там русалки ведут хоровод.

В моём лете нельзя одному,

А одной – вообще невозможно;

В моё лето поверить не сложно,

Только знать нужно, верить кому.

В моём лете чудесные сны

Воплощаются в жизнь не случайно.

Я дарю тебе первую тайну –

Начинается лето с весны.

Подари мне весну, а в ответ:

Я тебе подарю своё лето.

Скажут люди: «Конечно, с приветом».

Ну, а я скажу: «Люди, привет!»

* * *

Рассыпают хрусталь апрели

Перезвончатою капелью;

Нечитаемым нонпарелем

Всё рифмуют «люблю» и «верю»…

Отвечают стихам июли

Пыльным гамом спешащих улиц;

И читается в этом гуле:

«Мы служить любви присягнули…»

Октябри увяданья силой

Превращают дары в немилость;

Шепчут тихо в тумане стылом:

«Мы любовь не раз хоронили…»

* * *

Танцуй, Саламандра, раз уж сгореть

В огне тебе не дано.

Пряха слепая по имени Смерть

Крутит веретено.

Пряха слепая, но пальцы верны,

Не дрогнет её рука.

Взвизгнув, затихнет голос струны,

Не спетой станет строка.

Рухнет на землю уснувший певец,

Взамен не придёт другой.

Пламя костра – терновый венец –

Дальше нести одной.

Танцуй, Саламандра! Слепая следит,

И взгляд у неё остёр.

Пеплом горячим рассыплешься ты,

Едва догорит костёр…

* * *

У моей любимой тысяча имён,

У моей любимой десять тысяч лиц.

Конь пасётся в поле, да стреножен он,

Может только слышать вольных кобылиц.

У моей любимой сладкое вино,

У моей любимой на плите обед.

Рвётся конь на волю, да стоит клеймо:

Есть коню хозяин, воли ему нет.

У моей любимой в голосе тоска,

У моей любимой в сердце боль и стыд.

Смотрит конь на небо, видит облака,

Расправляет крылья – и летит, лети-и-ит…

* * *

Этот полдень был явно холодным.

Бабье лето – не лето совсем.

Вы дрожали в прозрачно-неплотном

Платье цвета «грущу по весне».

А вокруг все куда-то спешили.

Ветер листья с деревьев срывал.

Вы стояли на площади… Или,

Вы спешили, а город стоял!

Вы спешили за солнца лучами,

За сбежавшим из дома теплом,

В этом платье – нелепом, отчаянном,

Цвета грусти, подёрнутой льдом.

Вы спешили, назло и не вместе:

«Поднажать, торопиться, а то…»

Ну а город – топтался на месте

В своём сером дерюжном пальто...

Югорское

Говорят, было так всегда:

Над землёй здесь царит вода.

Справа, слева – сплошная топь,

Где-то в центре – крадётся Обь.

Десять тысяч её проток

Заплетает мансийский бог,

И, на семь поделив частей,

Одаряет своих людей.

Только я ему не родня,

Ждут другие пути меня.

Хоть не так уж мой долог век,

Я – своей реки человек.

У неё и прозванья нет,

И на карте невзрачен след,

Но она-то меня несёт

От заката и на восход,

И с любой стороны земной

Возвращает меня домой,

Не к могучим богам чужим –

К незатейливым домовым.

* * *

Я приду в этот дом, в это сад:

По весне, когда вишня в цвету,

Или позже, когда листопад

И дожди моросят, моросят –

В этот сад, в этот дом я приду.

Я скажу старику у ворот:

Я сюда шёл не годы – века,

Но вели все дороги вперёд.

Та, что в доме, она меня ждёт? –

У ворот я спрошу старика.

Мягкий свет загорится в окне.

Я застыну в тревоге. Да? Нет?

И уже наяву, не во сне

Улыбнётся любимая мне

Из окна, где горит мягкий свет.

* * *

«In vino veritas multum mergitur.

(Истина в вине не раз тонула).»

Я сочинил весну, и даже дал ей имя;

Но глядя мне в глаза, и улыбаясь – мне,

Придуманная мной, весна жила с другими,

Что истину искать пришли в её вине.

И каждый из других забрал себе частицу

Её, моей весны, а я мечту и крах

Найдя в её лице, сам растворился в лицах,

Мелькающих в её насмешливых глазах...