Евгений
Королецкий

Хроническая усталость

По щекам домов сентябрь размазал слёзы.
В обречённом парке на клёнах желтеет старость.
Ты стоишь посреди прихожей, всем видом позы
демонстрируя хроническую усталость.

Посреди прихожей, увенчанной чемоданом.
И чего-то сквозь зубы, про то, как гулять с собакой.
Осень льётся из форточки на пол сырым туманом,
пробираясь в глаза своей бессовестной влагой.

И уже вот-вот через край, но нельзя, не нужно.
Ты стоишь посреди прихожей, звенишь ключами.
Отдаёшь мне свой. Прощаемся. Душно.
Ты уходишь. Я пью. Посредственно сплю ночами.

Сочиняю дурные стихи. Набираю в весе.
Отвожу собаку к родне. Курю в постели.
Осень тонет в зиме. Салатницы – в майонезе:
Новый год. Январские пролетели.

В феврале встречаю тебя. Не одну, конечно.
Тянет руку – Сергей. Красив. На голову выше.
Я пытаюсь сбежать. Он что-то на ухо нежно
тебе шепчет. Смеётесь. Почти не слышу

ваших слов. Сбегаю. Господи! Ненавижу!
И не то, чтоб зависть, а только самую малость
огорчает, что больше в тебе не вижу
ту проклятую хроническую усталость...

О тебе, родная...

О тебе, родная,
не говорил Заратустра,
не баритонил Шаляпин,
не кипятился даже
чайник,
не вспыхивала, перегорев, люстра,
не упоминалось
в экстренном репортаже.
И если все книги до корки
перечитать –
о тебе
ни запятой, ни предлога.
Отчего же я, задыхаясь,
хочу вкричать
имя твоё
в нутро каждого слога?!
Наколоть
на всякую, без разбора, литеру
вечной татуировкой
линию профиля
твоего,
чтобы от вола и до Юпитера
и от самого Бога до Мефистофеля –
всюду,
где тень разума моего ляжет,
в каждом слове,
от конца до начала
и в последнем стоне моём даже
ты, родная, звучала.

Вы учили меня...

Вы учили меня говорить «спасибо»,
уважать отца, подстилать соломку...
Но забыли сказать, что незнание – сила,
что сильнее любого диплома – ксива,
и как мокрая простынь воняет псиной,
напитавши ночную ломку.

Говорили, что коль не рождён в рубахе,
лучше так: потише да поскромнее –
и Ахилл не проворнее черепахи,
и что лучше на пенсии, чем на плахе,
и что галстук вяжут до центра бляхи,
а не в ванной на батарее.

Я до кончиков пальцев впитал науку,
что святая правда всего дороже.
И когда других пускали по кругу,
отводил глаза и шептал с испугу,
что коль скоро щека заслужила руку,
то другая, пожалуй, тоже.

Гражданин третьесортной эпохи, ёмко
провонявши потом и валидолом,
я срезаю крылья в одну гребёнку,
и мечтаю хотя бы не слыть подонком,
а сидеть, на коленях держа ребёнка...
Но колени заняты полом.

Фонарь

И когда, разбуженная неловкостью фонаря,
за тобою жадно подсматривающего в прорехи
штор и также предпочитающего, как и я,
всякой праведности – небольшой, но грех, и

тот, в особенности, что тебе был столь
по душе, делимый нынче со мной в убранствах
спальни и в других напоперёк и вдоль
огреховленных поверхностях и пространствах,

не испросишь с меня ни ЗАГСа, ни алтаря,
ни венчанья, в связи с помянутым атеизмом,
впрочем, бывшего, что предсказуемо, до фонаря
(за окном страдающего вуайеризмом),

ни хотя бы кофе к постели, ни телефон,
ни фамилию даже... парадной твоей лепнину
созерцая, влеку себя в направлении – вон
и, по-моему, слышу фонарь, хохочущий в спину...

Все люди – хорошие

все люди – хорошие
за исключеньем плохих
я тоже
один из таких
каких-то один из
главное – не из этих
только бы – не из этаких
не из крыс
не из
не из извинись
не из впишись
не из прогнись
ниже
в самый низ
где дно
откуда стук
копыт?
откуда стучат в
откуда стучат на
откуда стучат но
замок закрыт
вечно переучёт
разбитых
корыт

Был бы псом...

Дома сидел один. Уныл.
Обрыдло. Выскочил в ночь.
Видел луну. Был бы псом – выл.
К слову, и так не прочь.

Коли бы был псом – пил
звёзды из луж – сласть.
Выпивши, рычал и грубил,
скалился во всю пасть.

Бегал за юбками кобелём,
свесив язык... Обаче,
нет. Лучше уж бобылём.
Ну их к чертям собачьим!

Не человеком – псом жить
стал б, – а не век хаять...
А так охота одна – выть
и лаять, лаять, лаять...

В спальне...

В спальне у нас всё по-прежнему, только перегорела лампочка,
и пропитое радио о чём-то, что не сбылось,
хрипит. И с немым упрёком косятся со стен из рамочек
лица, с тех пор, как мы с тобой стали ложиться врозь.

В экране над подоконником всё та же кинотрансляция:
первым сеансом – солнце, вторым, обычно, – луна.
И в нашем алькове складывается привычная инсталляция,
лишь с тем формальным различием, что подушка – одна.

В остальном же никто не против. Как минимум – не заявлявши.
Пыльно молчат занавески и безразличен утюг.
Разве что наш оксалис, в немом протесте завядший,
да журавли что-то в форточку крикнут, сбежав на юг.

И я бы тоже сбежал. Куда-то под Бреннгамдален.
Выкопал бы берлогу и затаился в снегу,
предварительно завещав эту бессмысленнейшую из спален
в вечное равнодушие занавескам и утюгу.

Вы устали где-то в начале осени...

Вы устали где-то в начале осени,
когда сентябрь только схватил желтуху.
Помню, долго ждали трамвай на Мосина.
Я что-то спрашивал, Вы отвечали сухо.

Вы уже знали. Я понемногу догадывался.
Ранняя осень щедро поила лужи.
Вы возмущались. Я зачем-то оправдывался.
Трамвай опаздывал. Замерзали уши.

Когда доехали, у парадной стоючи,
Вы твердили что-то про «так случается».
Я кивал и думал, что время к полночи,
и обратно теперь пешком, получается...

Ничего. В жизни бывает и хуже.
Вчера – сентябрь. Завтра наступит май.
Вот только с тех пор не люблю, когда мёрзнут уши.
И ещё когда опаздывает трамвай.

Я, в общем, хотел бы просто...

Я, в общем, хотел бы просто
не выходить из комнаты,
слиться лицом с обоями,
не совершать ошибок;

выше своего роста
не лезть; перейти на «ты»;
спиться потом с тобою и
вместе кормить рыбок...

Не хитрое, вроде, дело,
казалось бы, ей-богу.
Но, с наступлением вечера,
ты лыжи востришь шибко.

А я, на голое тело
в пальто и на босу ногу
в туфлях, стою изувеченный;
стою и курю «Шипку»...

Голова-телевизор

Уснул подпивши. Снилось – приехал в Крешель.
Болтался без дела. Глодал чоризо.
Проснулся злой. Взглянул в зеркало и опешил:
Вместо головы – телевизор!

Решил – сон. Думал дёрнуть себя за волосы.
Потянулся – угодил в регулятор звука.
И, заместо побудки, не своим голосом
завещал эфиром на всю округу!

Что-то про народные промыслы, глазурь и керамику
возопил, в исступлении задыхаясь,
изо всех своих новоприобретённых динамиков,
шарахаясь по квартире и спотыкаясь.

Чуть успокоился. Снизил громкость. Пощёлкал программы.
Включил что-то тихое, вроде киноновеллы.
Сел перед зеркалом, глядя в лицо-экран, и
отметил – по крайней мере, не чёрно-белый!

Засмотрелся фильмом. Решил попозже
спуститься в дежурку, за советом к провизору.
Было собрался, но тут подумал: а может,
не так-то и худо оно – с телевизором?

Отбросив помехи и некоторую квадратуру висков,
подобный аксессуар – это даже здорово!
И, позвольте, если совсем без обиняков:
у кого в наше время не такие же головы...