Эсфирь Коблер

Эсфирь Коблер

Новый Монтень № 32 (560) от 11 ноября 2021 года

Леонидис и Хлоя

Самое жаркое время, – середину лета, – Леонидис, наконец, решил провести на одном из островков, разбросанных во множестве в Эгейском море, где у его родителей была, как они со смехом говорили, загородная вилла. На самом деле –  всего лишь скромный деревенский дом, окружённый небольшой садом, издавна принадлежавший семье отца Леонидиса. Когда дедушка и бабушка были живы, Леонидис проводил там почти каждое лето, но после их смерти он «в поместье» не появлялся: сначала учеба в старших классах колледжа, потом поступление в Школу кинематографии в Афинах, в общем, некогда было. Родители его, люди занятые, – отец архитектор, мать – модельер, – мало имели времени для досуга и всегда проводили его в Европе. Отцу нравилось путешествовать, а мать должна была часто появляться в Милане и Париже на показах моды.

Старый дом с чудным, но запущенным садом, вновь очаровал Леонидиса и напомнил детство. Сейчас он вёл отшельнический образ жизни: часами слушал Моцарта и Баха, и всё время фотографировал и снимал на камеру свой сад с многовековыми оливами, кипарисами, лавром; деревьями, искорёженными временем, или густые заросли травы; многообразие цветов, название которых он не знал, посаженных ещё бабушкой, но выживших в благодатном климате. Всё это – великолепие буйной природы, прекрасная музыка, тишина, море – давали ему чувство покоя и гармонии. Он изредка вспоминал шум и суету столичных Афин, и ему казалось, что теперь у него другая жизнь, которой, как это ни странно, он готов отдать предпочтение. Он много читал. Принципиально решил летом насытиться классикой: Гомер, Шекспир, Гёте, трагики – Эсхил, Еврипид. Отдых и работа – постоянные съёмки – переплелись в эти дни. Чем больше он работал, тем сильнее ощущал радость бытия, свободу быть самим собой, заниматься любимым делом.  В глубине души он гордился собой. Единственное, чего ему не хватало, – он остро чувствовал, – любви. «Но, – думал он, – в этом богом заброшенном краю вряд ли можно найти достойную девушку. Если только непритязательную пастушку для лёгкого флирта», – смеялся он над собой. Правда, несколько раз он замечал вдали девушку в белых джинсах и белой летящей рубашке, которая сопровождала пастухов со стадом овец, и никак не мог понять, что она делает здесь. Однажды он разглядел у неё этюдник и мысленно улыбнулся: «Местная художница запечатлевает местные красоты», – ехидно подумал он.

Леонидис забыл бы о ней, если бы не встретил девушку возле своего дома. Она непринуждённо устроилась за оградой и, чувствуя себя хозяйкой всего острова, спокойно писала этюд сада, его, Леонидиса, действительно живописного, сада. Это рассмешило Леонидиса, и он вышел к девушке.

– Позвольте пригласить вас в мой сад, если он вам так интересен, – весело сказал он, широко распахнув калитку. Внимательно посмотрев на неё, остолбенел.  Девушка напоминала Афродиту с картины Боттичелли: та же вытянутая стройная летящая фигура, те же золотистые волосы, падающие вдоль спины до колен; открытые, огромные глаза, синие, как небо, внимательно и вопрошающе смотрели на него.

Леонидис смутился.  Но девушка неожиданно улыбнулась.

– Я вам очень благодарна. Ваш сад – приманка для художника. – И она вошла в сад, ища место для наиболее интересного обзора.

Леонидис, как заворожённый, поплёлся за ней. Он, правда, успокаивал себя тем, что, наверное, она рисует примитивные, открыточные пейзажи. Спросив разрешения, он встал у неё за спиной и вновь был потрясён. У этой девушки рука настоящего мастера, сразу понял он.  Леонидис почувствовал, что пропал. Такое сочетание красоты и таланта оглушило его.

Девушка бросила через плечо:

– Меня зовут Хлоя, а вас?

– Леонидис, – еле выдавил он.

С этого дня Леонидис внимательно следил, куда направляется Хлоя. И, едва завидев её, хватал кинокамеру или фотоаппарат и спешил за ней. Часто он снимал, а она писала одни и те же пейзажи. Леонидис, несмотря на небольшой стаж, – он учился на третьем курсе в Школе кинематографии, – подавал большие надежды. Он уже дважды завоевывал гран-при  на разных фестивалях. Он прекрасно разбирался в живописи. Работы Хлои завораживали. Они были неожиданными. Они никогда фотографично точно не передавали окружающее. Пейзаж: море, горы, деревья – всё оживало, дышало; в них жила душа. Она по наитию – Леонидис понимал это – делала то, к чему ему придётся стремиться всю жизнь.

Вскоре Леонидис узнал, что Хлоя – дочь местного зажиточного крестьянина. Большая часть острова и стада овец принадлежат её отцу. Мальчики, которые вместе с пастухами пасут отары, её братья, – отец хочет, чтобы дети приучались к труду, и летом, когда заканчиваются уроки в школе, заставляет их работать вместе с пастухами. Её, Хлою, никто не заставляет ходить вместе с ними, но так ей удобней – весь остров в её распоряжении, а красоты здесь столько, что впечатлений хватит на всю жизнь.

– У кого ты училась живописи? – как-то спросил он девушку.

Хлоя удивлённо посмотрела на него.

– Странно, ты же сам знаешь: в Греции живописные пейзажи на каждом шагу. А древние скульптуры и рисунки на амфорах – лучшие учителя. Правда, учитель рисования в школе преподал мне основы рисунка, но, в конце концов, сказал, что ему нечему меня учить.

«Ещё бы, – подумал Леонидис, – такая врождённая способность к живописи нуждается только в хорошей огранке и постановке руки».

– Ты бывала в Афинах?

– Нет. Искусство Древней Греции я изучала только по иллюстрациям, и по обломкам керамики в местном музее.

«Слава богу, – подумал Леонидис, – ничто не затуманивает её взгляда».

  Хлоя продолжала:

– Мы с родителями решили, что эту зиму я проведу дома, а на следующий год поеду в Афины поступать в Академию живописи и ваяния.

– Даже не знаю, что тебе сказать. По-моему, тебе нечему учиться у профессоров. Скорее, это они должны учиться у тебя свежести восприятия.

– Какой ты странный, – засмеялась Хлоя, – надо всё время совершенствоваться, иначе потеряешь то, что имеешь.

«Да, – подумал Леонидис, – ни разу не встречал я её сверстниц столь талантливых и столь серьёзно относящихся к своему дару. Наверное, провинция сохраняет что-то чистое в человеке».

Действительно, островок стоял в стороне от туристических дорог. Здесь не бродили толпы туристов, не выставлялись напоказ бесконечные древности, которых немало осталось в Греции, несмотря на века уничтожения и ограбления. В тишине и простоте больше чувствовался дух Древней Эллады, чем в суете Афин или на курортах.

Островок был настолько небольшой, что, забравшись на холм повыше, со всех сторон увидишь море. Солнце вставало, вернее, выплывало из моря на востоке, сразу, освещая морскую гладь, заставляя всё вокруг светиться бесконечным золотистым переливом, и садилось в море, долго, розовым шаром вися на западном горизонте, наполняя морскую гладь красно-оранжевым светом, а потом резко падало в воду, и мгновенно наступала ночь с яркими звёздами и долгожданной прохладой.

Леонидис и Хлоя стали неразлучны. Он, правда, не решался побывать у неё дома. Ему казалось нетактичным беспокоить родителей Хлои. Достаточно было того, что они виделись каждый день: она делала наброски, он снимки, потом они обсуждали то, что их волновало. Леонидису было спокойно и приятно с девушкой. Он даже не задавал себе вопрос, влюблён ли он. Ни разу не пытался её поцеловать или обнять, но не видеть её хотя бы один день он не мог. Лето пролетело незаметно. Леонидис собирался в Афины. Он был доволен отснятым материалом, временем, проведённым с Хлоей, встречей со старым домом. Улетая, он просто сказал Хлое, что встретятся они, вероятно, следующим летом.

Но Хлоя точно знала, что она влюблена. Ни разу не позволила она Леонидису посмотреть на неё более, чем дружески, но в её душе бушевала буря. Она влюбилась первый раз, влюбилась искренне и страстно. Мир засветился для неё каким-то невиданным светом, заиграл новыми красками. Она видела, что Леонидис увлечён ею, но его отстранённость не давала ей возможности выказать свои чувства. Её переживания изливались лишь в новом свечении красок, более жёсткой чёткости рисунка, бесконечной упорной работе.

Леонидис   не мог понять, что с ним происходит. Он был красивым парнем: высокий, спортивный; чёрные волосы, тёмные глаза, весёлая улыбка, талант – всё привлекало девушек. У него было много лёгких романов, но то, что он испытывал к Хлое, иначе, чем восхищением, он назвать не мог, и потому был сдержан.

Первое время, после возвращения в Афины, встреча с родителями, с друзьями, монтаж отснятого материала притупили воспоминания о Хлое. Но потом, когда жизнь вошла в обыденную колею, лето, проведённое на острове, стало казаться ему каким-то волшебным сном. Он остро почувствовал, что ему не хватает Хлои, что он не просто увлечён, а любит, глубоко и сильно. Поэтому, когда пришло время Рождественских каникул, Леонидис, сказав родителям, что ему надо доснять материал, вернулся на остров.

Зимой в старом холодном доме становилось неуютно. Он брал лыжи, поднимался на холмы, вершины которых были покрыты снегом и прокладывал лыжню. Он всё время думал, как ему попасть в дом Хлои, и ругал себя за то, что не удосужился познакомиться с её родителями. Увидев, что склон холма недалеко от дома Хлои подходит для спуска, с утра отправился туда. Леонидис провозился до вечера, прокладывая лыжню, промок и продрог, но с удовлетворением решил, что и лыжня готова, и повод постучаться в дом Хлои тоже нашёлся.

На пороге его встретил статный пожилой мужчина, отец Хлои, как догадался Леонидис.

- Простите, я Леонидис, ваш сосед. Прокладывал лыжню и совсем промок. Не позволите ли мне обсушиться у камина?

- Входите, входите, Леонидис.  Конечно, вот идите ближе к огню. Мы заочно знакомы с вами.  Я Дриас, отец Хлои и тех двух сорванцов, что выглядывают из комнаты.

В глубине коридора Леонидис увидел Хлою, сияющую радостной улыбкой, и всем существом потянулся к ней.

За столом весело болтали. Мать Хлои, Напа, моложавая и подвижная женщина, всё время подкладывала ему на тарелку мясо в остром соусе, отец приготовил специально для Леонидиса горячий пунш, чтобы он, не дай бог, не замёрз, после целого дня на снегу. Братья Хлои притащили журналы с изображением последних автомобильных новинок, а узнав, что дома, в Афинах, у него есть спортивный автомобиль, с визгом накинулись на Леонидиса с расспросами и просьбами. За окном поднялся ветер; мокрый снег с дождём, темнота, холод – всё неприятное сгустилось там, на улице, а здесь, в доме Хлои, царили покой и уют. Его оставили ночевать. И, сидя у камина и попивая свой пунш, Леонидис просто блаженствовал. Он смотрел на Хлою, на её светящиеся глаза, нежное лицо и не понимал, зачем ему возвращаться в Афины. Он был счастлив, как никогда.

– Знаешь, – говорил Дриас, – мы ведь были знакомы с твоими дедушкой и бабушкой. Островок-то небольшой. Они много рассказывали о тебе, гордились тобой. Ты, действительно, красавец. А если ты также талантлив, как говорили они, то пусть судьба тебе улыбнётся. – Отец весело посмотрел на Хлою.

- Ну что ж, пора спать, - сказала Напа. Два часа ночи.  Дочка, отведи гостя в верхнюю спальню.

Когда Леонидис и Хлоя поднялись наверх, он не выдержал и крепко поцеловал её. Влажные нежные губы перевернули всё его существо. С этого момента он не принадлежал себе. Быть рядом с Хлоей, фотографировать её, снимать на камеру всё, что делает она, казалось ему самым важным в жизни.

Каждый день он приходил в дом Хлои и не скрывал, ради кого и ради чего он приходит. Дом был небольшой, и им редко удавалось уединиться, чтобы поцеловаться и обнять друг друга, но каждый поцелуй доставлял Леонидису новое наслаждение.

Перед отъездом, сидя за общим столом на прощальном ужине, Леонидис, наконец, решился.

– Вы все знаете, конечно, – сказал он, поднимая бокал вина, – почему я так часто, просто неприлично часто, бываю у вас. Так вот, – замялся он, – я хотел бы, если Хлоя согласна, а вы не против, я хотел бы, чтобы Хлоя стала моей женой.

Все зашумели, посмотрели на Хлою, которая побледнела и молчала, но глаза говорили за неё.

– Я согласна, – тихо сказала она.

Начались поздравления и обсуждения будущей жизни.

– Я, – сказал Леонидис, – должен поговорить с родителями. Уверен, они возражать не будут. Но они возлагают на меня большие надежды. Я многим им обязан. Я хотел бы летом забрать Хлою в Афины, познакомить её с родителями, объявить о нашей помолвке и, – он хитро взглянул на Хлою, – устроить выставку работ Хлои. Но в следующем году у меня диплом. От того, насколько удачной будет моя картина, зависит и работа, и наше с Хлоей будущее. Мне хотелось бы сыграть свадьбу после защиты диплома.

Родные Хлои одобрили этот план, посчитав его благоразумным.

Радостный и окрылённый Леонидис вернулся в Афины.

 

Как он и предполагал, родители были тактичны, и сказали, что согласятся или нет с его выбором, когда познакомятся с Хлоей. О! Он не сомневался в их согласии! Ему казалось, что не любить Хлою просто невозможно. Теперь Леонидис работал по 10-12 часов, стараясь как бы спрессовать время, приблизить летние каникулы, когда Хлоя приедет к нему. Он снял большую студию, где рассчитывал устроить выставку работ Хлои. И, действительно, к её приезду студия была отремонтирована и готова к показу картин. Леонидис чувствовал, что среди огромных окон, из которых видно море и Акрополь, на фоне белых стен, работы Хлои будут смотреться особенно хорошо. Её пейзажи были воплощением мечты, ожившим представлением о мечте. Живые деревья на картинах Хлои, летящее и сверкающее море, бездонное в своей глубине небо – это та Эллада, которая живёт в душе каждого грека, и о которой он мечтает, как о стране обетованной.

Встретив Хлою в аэропорту, Леонидис сразу повёз её домой, чтобы познакомить с родителями.

– Вот увидишь, они тебе понравятся. Они добрые, умные, творческие люди. Отца зовут Костос. Он архитектор. Старается примирить современную архитектуру и традиции Эллады. Моя мать, Карина, модельер, она армянка. Но её семья уже два века обитает в Афинах.  Они в меру религиозны. Оба православные. Я показывал им снимки твоих работ, и, насколько снимок может передать живопись, им понравилось.

Хлоя слушала его и улыбалась. Ей было хорошо. Афины, Леонидис… Но встречи с его родителями она всё же побаивалась. Конечно, на чувства Леонидиса ничто не повлияет, однако хотелось бы, чтобы всё прошло благополучно.

Приняв ванну и отдохнув, Хлоя вошла в гостиную, где уже собралась вся семья.

Леонидис вновь восхитился, увидев девушку в розовом платье, из легкого шелка, струящегося вдоль ее стройного тела, и в простых, но изысканных туфлях. По тому, как заулыбалась его мать, Леонидис понял, что она оценила благородство и вкус Хлои.

Очень церемонно – он явно волновался – Леонидис, взяв Хлою за руку, подвёл к родителям.

– Мама, отец, я хочу познакомить вас с Хлоей, девушкой, которую я считаю своей невестой, и которую мечтаю назвать женой.

Костос, высокий седовласый красавец, церемонно поцеловав руку Хлои, сказал, что очень рад такому выбору сына, мать Леонидиса, хрупкая обаятельная женщина, обсуждала с Хлоей конструкции новой коллекции. Леонидис понял, что его невеста понравилась.

 Решили, что два месяца Хлоя пробудет в Афинах, а потом Леонидис отвезёт её к родителям.  В этом году он защитит диплом, – возможно участие в числе дебютантов на Венецианском фестивале, – а Хлоя поступит в Академию живописи следующим летом. Весной же, когда выпускная работа будет готова, они сыграют свадьбу.

 Пока же Леонидис готовил выставку работ Хлои, а она без устали ходила по многочисленным музеям Афин и рисовала, рисовала…

 

В начале августа в студии, арендованной Леонидисом, выставка Хлои открылась. Леонидис, в силу своего положения в обществе, имел связи со всем художественным и кинематографическим миром Греции. Он пригласил на вернисаж известных критиков, художников, репортёров. По почтительному молчанию и внимательным взглядам, по тому, как долго задерживались критики у каждой картины, у каждого рисунка, он понял, что работы Хлои произвели впечатление, что она, несомненно, стала открытием, – его открытием, – может быть, лучшим греческим художником последних лет. Он очень гордился Хлоей.

Один из самых известных и влиятельных обозревателей художественной жизни Афин подошёл к нему со словами:

– Поздравляю. Давно не видел я работ столь значительного художника, такой твёрдой руки, таких одухотворённых пейзажей. К тому же, – он лукаво улыбнулся, глядя на Хлою, – она прелестна.

Леонидис чувствовал себя самым счастливым человеком. Он видел восхищение мужчин и завистливые взгляды женщин. Хлоя выделялась естественной природной красотой.  «Ботичелливской», – как думал он про себя. Одета она была в простой белый, на древнегреческий манер перехваченный на плечах, хитон, и стилизованную под старинные сандалии обувь.  Длинные золотистые волосы обвивала во всю длину, до пояса, лёгкая лента. Единственным украшением стали старинные золотые серьги, спускавшиеся до самых плеч. Это была семейная реликвия Карины, хранившаяся в семье 200 лет. Если мать решила подарить их Хлое, это значило, что она не просто одобряла выбор сына, а считала его наиболее удачным. Он видел, что отец и мать, стоя в отдалении и беседуя то с одним, то с другим знакомым, счастливы не меньше, чем он. Леонидис был им благодарен.

Самой спокойной была Хлоя. Она, действительно, мало заботилась успехом или неуспехом.  Картины и любовь Леонидиса – вот что волновало её.

 

На следующий день почти во всех Афинских газетах, в колонке «культура» писали о выставке Хлои и её необычном даре. Народ потянулся в студию. Леонидис проводил там все дни, снимая и фотографируя. Хлоя же не хотела терять ни минуты своего пребывания в Афинах. Она каждый день ходила в музеи, на Акрополь, Парфенон и бесконечно делала наброски.

Через две недели Леонидис и Хлоя отправились на остров. Оставшиеся до занятий дни Леонидис хотел провести с любимой, а поскольку она не могла не рисовать, постоянно бывал с ней, наблюдая, как она пишет.

Манера её письма изменилась. Тона стали более мягкими, пастельными, и почти в каждом пейзаже появились фигуры греческих богов. То дриады водили хоровод среди деревьев, то нимфы неслись по волнам, то охотница Артемида со своей свитой останавливалась отдохнуть где-нибудь в роще, а иногда среди облаков появлялась вдруг голова Зевса-Громовержца.

Такой новый подход даже пугал Леонидиса. Уж очень натурально боги выглядели на картинах Хлои. Здесь не было стилизации, но простор и свобода воображения. Леонидис старался всё заснять на пленку. Он решил представить в Венеции фильм о молодой художнице, которая в своём творчестве воскресила Древнюю Элладу.

 Молодые люди жили вместе в доме Леонидиса, но все вечера проводили у родителей Хлои, беседуя и веселясь. Они предавались и труду, и отдыху, и любви, и были счастливы.

В начале сентября Леонидис вернулся в Афины, а Хлоя в дом родителей. Каждый день они связывались по Интернету и, глядя в камеру, рассказывали друг другу очень подробно о том, как прошёл день. Им хотелось создать иллюзию нерасставания. Но у Хлои появилась тайна, которой она не могла поделиться ни с кем. Леонидис почувствовал, что что-то произошло, а Хлоя не хочет его волновать. Он беспокоился и хотел, как можно скорее увидеть Хлою. Он уже сожалел, что решился оставить её.

У Хлои действительно появились тайна. Дело в том, что изображения богов на её рисунках и картинах не были плодом воображения. Она видела их, говорила с ними. Они пришли к той, которая, как древние греки когда-то, могла разговаривать с богами. Девушка понимала, что рассказывать об этом в современном мире невозможно. Её сочтут сумасшедшей. Но счастье, которое она получала, общаясь с теми, кто одухотворял прекрасную природу Греции, переполняло её. Артемида, например, попросила нарисовать любимую собаку. Получив рисунок гончей, прыгнувшей за добычей, обрадовалась и, умчавшись вдаль вместе со своей охотой, в знак благодарности долго ещё парила в небе, давая возможность запечатлеть себя. Прекрасная Афродита постоянно хвасталась красотой. Видимо, ей надоело молчание, и теперь она часами могла говорить о себе, распускать волосы и придумывать всяческие невероятные истории. Но больше всего Хлоя любила сидеть у Прохладного Грота. В том месте среди прибрежных скал, где местная речушка впадала в море, образовался много тысяч лет назад огромный грот. Он издавна почитался пастухами как обиталище нимф. Сюда уже три тысячи лет назад приносили дары: флейты, ленты, светильники, обувь и многое другое. До сих пор жители острова, забредая в грот, находят там старинные предметы. На стенах грота, если осветить его поярче, можно увидеть изображение танцующих или летящих по волнам нимф и морских богов. Поговаривали, что одна нимфа живёт там до сих пор. Её так и прозвали – Нимфа Прохладного Грота. Хлое так нравилось сидеть здесь и делать зарисовки, не только потому, что вечно изменчивое море всегда было ей интересно, но и потому, что Нимфа Прохладного Грота приходила к ней и была нежна. Она обычно садилась за спиной Хлои, смотрела на её работу, расчёсывала её волосы, ласково гладила их. Однажды Хлоя услышала тихий плач Нимфы, она не выдержала и спросила:

– Почему ты плачешь?

– Я тебя очень люблю!

– Любовь заставляет тебя плакать? Ведь я часто прихожу к тебе в гости, что же печалит тебя?

– То, что я не могу быть рядом с тобой. Это опасно.

– Почему?

– Потому, – печальным шепотом сказала Нимфа, – что я твоя мать, а Зевс твой отец.

Она старалась говорить, как можно тише, чтобы не услышала мстительная Гера. Но лучше бы она этого не говорила, Гера всё равно услышала!

Потрясённая услышанным, Хлоя посмотрела в глаза Нимфы, и встретила взгляд таких же, как у неё, пронзительно-синих глаз.

Нимфа с плачем убежала. А Хлоя медленно побрела домой, задумчиво глядя перед собой. Вечером, дождавшись, когда мальчики пошли спать, а родители сели с книгами в кресла, Хлоя спросила:

– Папа, мама! Я не ваша дочь?

Родители переглянулись.

– Откуда ты знаешь? – осторожно спросил отец.

– Мы ни одной живой душе не рассказывали эту историю, – добавила мать.

– Вы нашли меня в Прохладном Гроте?

– Я не пойму, как ты узнала, – вздохнул Дриас, – но придётся тебе всё рассказать.

Двадцать лет назад, когда мы с твоей матерью поженились, я был беден и сам пас своё небольшое стадо овец. Однажды овца, у которой только что появился ягнёнок, исчезла. Я пошёл её искать и нашёл в Прохладном Гроте. Она лежала возле прелестной новорождённой девочки и поила её своим молоком. Этой девочкой была ты.  Рядом не было никаких знаков, никаких крестиков или амулетов, лежала ты на белой ткани необыкновенной красоты. Она до сих пор хранится у нас в сундуке. Мы подождали неделю, но никто не заявлял о пропаже ребенка. К тому времени мы были женаты почти два года, но детей у нас не было. Вот мы и решили, что какая-то богатая туристка, приехала сюда, чтобы тайно родить и оставить ребёнка. Мы не стали заявлять в полицию, а объявили, что у нас неделю назад родилась дочка. Поскольку мы нашли тебя как в старинном романе, в пещере, то и назвали тебя – Хлоя. Но откуда ты узнала об этом? Ведь мы никому не говорили, а тебя любим, как родную дочь, даже больше.

– Просто, – тихо сказала Хлоя, – я вспомнила Прохладный Грот.

 

Могучая богиня, великая Гера не могла забыть того, что подслушала.

Как?! Ей казалось, что за последние две тысячи лет она пришпилила Зевса к своей юбке. А, оказывается, он опять изменяет ей и делает детей. Она этого так не оставит! Она сумеет отомстить.

Гера знала, что грозный Посейдон, бог моря, возненавидел людей, что он давно вынашивает план мести за то, что они испоганили воду и землю, и возомнили себя полубогами. Он мечтал, когда настанет его час, огромной волной накрыть землю и смыть недостойных, глупых людишек с лица земли. Он хотел, чтобы все боги, все нимфы, нереиды, его дочери, все морские божки были на его стороне, и оттого запрещал им общаться с людьми, а своим дочерям велел оставаться девственницами до тех пор, пока не придёт их час, их время заселять землю. И вот одна из дочерей тайно ослушалась Посейдона, предала его. Более того, плод своего греха, девочку, она отдала на воспитание людям, тем самым сделала её человеком.

Всё это Гера змеиным шёпотом изложила Посейдону, и вызвала в его душе такую ярость, что ничто, кроме гибели Хлои, не могло успокоить его.

Посейдону не пришлось долго ждать. Наступила глубокая осень. Мало кто выходил теперь к морю, особенно здесь, в северной части острова, где стояло всего несколько домов, разбросанных вдали друг от друга. Однажды, ближе к вечеру, Хлоя гуляла в одиночестве вдоль берега моря, откуда долетали холодные брызги. Он шла к Прохладному Гроту и о чём-то задумалась. Она даже не увидела, как огромная волна взвилась над морем, одним махом охватила весь берег, поднялась до вершин холмов и схлынула, утащив Хлою на дно. В последний миг ей показалось, что Нимфа Прохладного Грота пытается спасти её, но Посейдон, восстав, как чёрная могучая туча, с грохотом выбросил Нимфу на скалы, и, если бы не бессмертие, данное ей, она бы погибла. Страшным стоном проводила она смерть своей единственной дочери.

Рыбаки, бывшие поблизости, едва удержались на своих судах. Позже, рассказывая Дриасу и Напе, что произошло, крестились, и благодарили Бога, считая, что только чудо спасло их, ибо море мгновенно успокоилось, как будто приняло долгожданную жертву.

Родители Хлои горевали до конца своих дней.

Леонидис выкупил студию, в которой проходила выставка Хлои, создал там музей, где выставил все работы безвременно погибшей молодой художницы. Фильм Леонидиса о Хлое и её творчестве завоевал первый приз на Венецианском кинофестивале в разделе «Дебют», что помогло его блестящей карьере.

 Он женился через много лет после гибели любимой, а свою дочку назвал Хлоей. Каждый год Леонидис приезжает на остров хотя бы на неделю, подолгу гуляет возле Прохладного Грота, и, глядя на море, никак не может понять, почему именно Хлою, юную, прекрасную и талантливую, море выбрало своей жертвой.

Нимфа Прохладного Грота исчезла. Во всяком случае, никто её больше не видел.  

 

Иллюстрации:

картины Джона Уотерхауса «Душа розы», «Судьба», «Миранда и буря»

и Джона Милле «Офелия».