Эрнст Портнягин

Эрнст Портнягин

Все стихи Эрнста Портнягина

Возвращение

 

Возвращение блудного сына,

возвращение дальнего внука

в материнский и дедовский свет...

Нету больше гумна и овина,

всё тесней от машинного звука,

пешеходного воздуха нет.

Вся родная деревня грохочет.

Пыль столбом. Трактора и комбайны.

Свист уборочной. Сроки горят!

Но приезжий смириться не хочет:

в одиночку, украдкою, тайно

норовит оглянуться назад.

На просторные детские годы,

где природа и предки живые

связь времён открывали ему.

Там бездонны озёрные воды,

тропки еле видны луговые,

и волшебник в пчелином дыму.

Знает старец какое-то слово,

причитает, гудит тем же тоном,

что певучий клубящийся рой.

Дарит сладкого воска осколок,

раздвигает рукой золочёной

пелену голодухи сплошной.

Всё припомнилось первой же ночью,

я по дому брожу и воочью

вижу горницу, сени и клеть,

рядом с русскою печью – залавок;

неизменен великий порядок,

и не с нами ему умереть.

Но со мною уйдёт, угасая,

свет озёрный, осока сырая,

запах сена в потёмках сарая.

Перечёркнута пряслом луна –

на холодном светиле искусства

три черты беззащитного чувства:

мать... разлука... родна сторона...

 

Завещание

 

Ведь сомкнётся все-таки земля,

ляжет надо мною плотным слоем.

Если живы будете, друзья,

подыщите место под сосною.

Чтобы мой пригорок или холм

весь на солнцепёке золотился,

чтобы шёл просёлок на подъём,

за увалом где-то расходился.

Чтоб дробилась надвое струя

вечного родного раздорожья:

до развилка – верная стезя,

ну, а там, что будет, – воля Божья!

В этой вере нету тайных сил:

Родина молиться разучилась...

Ничего при жизни не просил –

после жизни подарите милость:

чтобы я лежал у колеи

и дожди проваливались в хвою,

сквозь песок легко текли, текли,

как при жизни, их ловил рукою...

Тишина покорная моя,

как тебя при жизни не хватало!

Я летел, а отчая земля,

где остановлюсь я, ожидала...

 

 

* * *

 

К опасной работе приучен давно,

я знаю: привычка надёжней отваги.

За друга тревожусь. В долине темно,

луна задыхается в облачной вате.

А я задыхаюсь в табачном дыму:

«Неужто в потёмках он сбился с дороги?»

Курю и гляжу в непроглядную тьму

и скоро отряд подниму по тревоге.

За друга боюсь, потому что люблю

и помню себя новичком оглашенным,

сто раз рисковал, искушая судьбу,

пока не увидел цены искушеньям.

Покуда своим леденящим крылом

лавинное горе меня не задело.

Мой спутник остался под белым холмом.

Беспечность осталась под саваном белым.

Покуда весёлую лошадь мою

не снёс водопад, а мальчишку отбросил...

Но я не просил, а сегодня молю,

берёг до сегодня единую просьбу.

Других не найти. Он — единственный друг.

Храните поэта, Небесные Горы!

Он первый заметил, как сузился круг

такой необъятный в недавние годы.

 

Лебеди в парке

 

Бредит лебедь озером лесным,

запредельной облачною пылью…

Даже мы и то во сне летим,

так зачем же подрезаем крылья

птицам, без которых нем простор

и мертво сентябрьское небо…

«Что ж вы ждёте холода и снега!» –

слышен сверху родственный укор.

Пруд зеркальный. В нём видна стрела

стаи, заострённой прямо к югу.

«Отзовись!» – но мечется по кругу

горе заземлённого крыла.

Белой тряпкой о стекло воды

бьются лоскуты знамён небесных…

Даже для предсмертной вечной песни

не набрать им нужной высоты.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Мне – двадцать три.

Мне – двадцать три.

Откуда взяться мудрости.

– Давай, начальник, говори! –

– ждут работяги хмурые.

Чужой души потёмки, тьма

печатями закреплена,

прикрыта документами:

лишенье прав, побег, тюрьма,

Алдан, Печора, Колыма –

огонь и трубы медные.

– А ты зови меня Стальным,

прозвали так за то, что я

был понадёжней остальных,

был молодым и был шальным,

но это дело прошлое.

Я понимаю, помогу,

твоя наука строгая,

сухой закон, тайга, Амур –

ну, в общем, геология!

Мне – двадцать три.

Их – двадцать три.

Погрузка, утро раннее,

плывёт баржа на край земли.

Учителя, поводыри,

о, если б видеть вы могли,

как этим летом «год за три»

мне шло образование.

Дробилась сталь, редела мгла

отчаянного ремесла,

всё реже мучила и жгла

привычка окаянная.

В тепле осеннего костра

осколки льда, остатки зла...

И листопадом замела

свобода долгожданная.

 

* * *

 

Степь дотянулась до самой черты снеговой,

мне подарила частицу забытых просторов.

В этом году я не раз был одёрнут судьбой,

в этом сезоне достаточно ран и проколов.

Только и сил, чтобы тело забросить в седло

и, припадая к горячей и пляшущей холке,

видеть, как чёрный клинок – вороное крыло –

небо рассёк, и посыпались солнца осколки.

То ли мне чудится после знобящих ночей,

то ли мерещится после трёхдневного жара:

вещая птица нависла над долей моей,

конь вороной охраняет меня от удара.

Зубчатой тенью в дорогу впечатался мрак,

ворон летит и грозит непроглядною мглою.

Я отпускаю поводья, а друг – не дурак:

тоже ведь знает, что рано прощаться с землёю.

Тоже ведь знает, что рано прощаться со мной:

время приходит судьбе и недугам перечить...

Ворон свернул и пропал в ущелюге глухой,

синий чабрец и полынь полетели навстречу.

 

Три озера

 

Все разветвленья древа родового

запечатлели эти зеркала,

три озера, бессмертные три слова,

где воедино глубь и облака:

 

Песчаное, Карасье, Травяное...

Всё тише плещет в камышах вода,

но память неслабеющей волною

рождается у сумрачного дня.

 

К скитальцу, разорённому потомку

вновь хлынуло богатство с трёх сторон,

и шепчут воды – Славою негромкой

бродяжий род по праву озарён!

 

Тому два века, как а тайге глубокой

по крику птиц твой прадед угадал

три озера, три жизнетворных ока

среди слепых болот и мёртвых скал.

 

Я ремесло воспринял путевое,

но недоступны с тех далёких пор

свобода слов, дыханье и простор:

Песчаное, Карасье, Травяное...

 

* * *

 

Я вхожу в камышовую зябкую тишь,

край залесный, о чём на закате молчишь?

Повисят над водой и ныряют нырки

в сине-розовый отсвет осенней зари.

Замолчали в лесах навсегда глухари,

высыхают ключи и озёра мелки...

 

Даже самый живучий прибрежный пырей

удручённо качает головкой своей.

Переделав природу, её покорив,

победитель не думал, чем будет он жив.

Чередой механизмов, волной новизны?

Да, но если в них есть острова тишины

где прицепом пустым не гремят трактора,

не казнит побеждённых удар топора.