Тихий снег
Дело не в том, что февраль на горле,
дней несмыканье и мерзостей шестерни...
Тихий снег поглощает город,
словно тихое
сумасшествие.
Дело не в том, что почти не светит
хэппи энда вселенскому фильму...
Тихий снег настигает, как сети
предпоследнюю
пару дельфинов.
Даже не в том беда, что искомое –
правда, которой приделали ноги...
Тихий снег обещает куму
очень тихую
очень многим...
Небу плевать на интриги и шашни
тонущих, пьющих, вмурованных в комнаты:
снег спускается – наитишайший –
ближе к полночи
в тихом омуте...
17 февраля, 97
Сага о личном
У тумана – контуры тела
твоего... Тебя я хотела
ещё тогда, в эСэСэСэРе,
Где не было секса, и север
доступнее был, чем курорт...
Мой Искариот
(а дуре казалось, что Эрос),
во имя какой-то там эры
меня отымев по ночам,
сдавал стукачам
на завтрак, под стопку к обеду...
Дворняга мой бедный
исправней легавой служил,
а виделся джинн
в обличье лукаво-слащавом...
(Тюльпаны и щавель
небрежно бросались на стол.)
Хотелось не столь
словес веселящего газа, –
хотелось свободы и сразу,
как только и вдруг!..
Но стрелки от брюк
вели в направлении ложа,
и вопль атеиста «о боже!»
прослушку бодрил
(и слюни, бежавшие с рыл,
по трубкам стучали капелью)...
...А в небе апреля пропеллер
вовсю про субботник ревел,
и шлёпал отцовский ремень
опять по нашкодившим попкам,
и снова какую-то польку
спрягал на баяне сосед, –
казалось, что весь этот свет
блаженно незыблем...
А мне от шестерки козырной
хотелось на волю удрать, –
туда, где шпионская рать
борщами не дышит в затылок...
...Похмелье текло из бутылок –
апрельское – в май,
ты дань собирал, как Мамай,
всё чаще и только натурой,
но пала цензура,
осыпались звёзды с погон,
к усам пригвоздился жаргон
и джинс водрузился на плечи.
И вдруг оказалось, что нечем
закончить роман...
Ушёл – из тумана в туман, –
таща за собою эпоху,
как пса на верёвке, и похоть
цепляла по ходу кусты...
Я жестом простым
тебя отослала подальше:
отдавшись, себя не отдавши,
нет смысла жалеть, –
ведь сердца безмерная клеть
просторнее камер наружных...
Но если вглядеться поглубже
в бездонную мглу,
в пасьянсы теней на полу,
в тумана расплывчатый контур, –
привидится кто-то
в далёком своём далеке
с тюльпаном в руке.
* * *
Не получается любви:
душа-вампир с душой-калекой
исходят боем лобовым...
А музы от безделья блекнут:
без лирики понятен жест –
милей бронежилета панцирь,
когда кого-то кто-то ест,
причину высосав из пальца.
Не получается добра –
ни просто так, ни с кулаками:
особо тяжкие с утра
попазушно томятся камни,
и каждый, даже небольшой,
ждёт повода пристукнуть жертву.
Добра победа? – Шов на шов
наложен и подпёрта жердью;
скрипя протезами надежд,
покорно подставляет вены –
пусть даже скопищу невежд,
но лишь бы с капельницей веры!
И вновь не то. Щекочет месть,
на ладан дышит благочинность...
Но кто-то же на свете есть,
довольный тем, что получилось?!
Игра
Попытка, вторая...
Волненье на пальцах играет
мелодию «Феи Драже»...
А вот и душа в неглиже!
(О, с кем не бывает?)
И просится страха кривая
рвануться на волю из глаз –
не жмите на газ,
рискуя устать от итога! –
Не то изобилье из рога
у сердца на красном сукне:
бездарные ставки. И мне,
случайнейшей в этом угаре,
на этом заигранном шаре
(уже далеко не земном)
не сбыться звеном
цепочки с удачливой шеи...
...Как много бессмертных кащеев
над златом зачахнуть взялось!
Попробуйте злость,
почувствуйте разницу – или
сметайтесь лохмотьями пыли
на ветер, в канаву, на дно...
ВЕЗДЕ КАЗИНО.
День рождения
На душе и на улице – тьма да стынь,
замерзает плевком на лету «прости»,
ни надсадных фронтов, ни тыла,
что не вымерзло – то простыло...
А поверх всего – гололёда лак:
что ни шаг, то опять не туда, не так,
словно здесь, в декабре убогом,
гравитации слишком много...
И мечту наркомана – в тепло, в балдёж –
понимать начинает, впадая в дрожь,
кровожадина бронзоголовый,
истукан на Большой Садовой.
Мы на равных? Едва ли.
Разверзнись, мгла,
мне согреть бы ближайшего!..
Не смогла.
Я уже не попутчица даже,
а намёк на деталь пейзажа.
И давно без претензий.
Гуляй, борей!
Не случилось отдаться теплу морей,
где ни бронз,
ни вождей,
ни стужи...
Впрочем, северней было хуже.
Ростовский рэп-92
В небо не хочется,
в землю не верится...
Время без отчества
без толку вертится:
дни хладнокровные
заметью мылятся, –
спой, зимородочек,
оду бессмыслице –
вдруг подыграется
или запляшется,
властью облается,
матом облащется...
Славы не жаждется,
чувствам не вьюжится...
Это не задницы –
головы тужатся,
бредом не давятся
глотки дюймовые, –
вот и рождается
сущность дерьмовая...
В бездну не хочется,
в храмы не верится...
Время без отчества
черепом вертится,
к сердцу на подступах
с болью венчается –
славно господствует! –
и не кончается.
Предновогодний этюд
Какая блажь, весь этот Новый год!
Провинция у Бега просит льгот.
Алкаш мусолит ценник взглядом рачьим,
не в силах осознать, кем одурачен.
Какая муть! В рассрочку снегопад,
тоска, что год и тридцать три назад...
Свербят в очередях свекрови-тёщи,
торгаш ныряет в собственную толщу –
от холода, от совести, от глаз
гвоздящих и просящих. Ловелас
поглаживает ляжку, дело зная, –
не женскую – свиную! Жизнь иная
оспаривает ценностей шкалу...
Ветра сверяют списки на углу
простуженных и отрезвлённых ими.
Ворона произносит чьё-то имя,
обхаживая праздное окно, –
то самое, что камня просит, но...
Ты спи, оружье пролетариата,
в честь праздника, любимого когда-то,
в честь дефицита стёкол и тепла,
и в честь меня, которой не до зла.
А дома – серпантин из паутины,
и дом – не дом, творение кретина,
панельное хранилище зевот...
Какой урод, весь этот Новый год!
декабрь, 92
* * *
Это зима, а не то, что мне хочется...
Чавкает слякоть, хлюпает морось,
кажется, что никогда не отмоюсь
от грязевого настырного зодчества.
Это не то, что слывет очищением:
веком загажен, ветром испорот,
словно чужой, погружается город
в липкую, наглую темень пещерную...
Это Январь, но не ладятся Святки.
О, дефицит чистоты подвенечной! –
небу фригидному выбелить нечем
скользкие стены и улицы всмятку.
Это не то, что для кисти пригодно:
быта мурло и погоды гримаса –
словно когда без муки и без масла
печь предлагают пирог новогодний...
Зря патриотик на паперти сердится,
гробя кирзу на коллаже колдобин:
наш он, родимый! – но как неудобен
этот шедевр всеобъемлющей серости.
январь, 93
Три досье на февраль
1. Досье феминистки
Недоделок-Февраль!
Мужичок-с-ноготок, одинок,
альбинос, забулдыга и враль;
краснонос и прыщав, кривоног;
зол, плечист в животе, ретроград,
кое-как приодет;
щиплет женские ножки, гад, –
сам же сплошь импотент;
неудачник-игрок, аферист,
властоимец транзитный! хам!
недоучка, но как фраерист! –
расположен к мехам
и карманам – опять же, к чужим;
напоследок слезлив и соплив:
не приемля весенний режим,
удаляется в слив
на одиннадцать месяцев.
2. Досье первокурсницы
Милый мальчик-Февраль:
бледноликий хрусталь-недотрога,
в серебро и эмаль
облачённый рукой полубога, –
хрупкий символ конца
на пиру волшебства ледяного...
(О, судьба леденца
под хрустящей обёрткой обновы!..)
Мимолетность ничья,
лунный пасынок города-ада,
архитектор капели, ручья,
ледохода, подснежника, взгляда...
Обречён исчезать,
истекать, испаряться, сдаваться –
до поры! – как исконная знать
при дворе упыря-самозванца –
до лучших времён...
3. Досье пессимистки
Бард мычит про Февраль,
а февраль не мычит и не телится...
Не похож, ни на белый рояль,
ни на вьюжно-жемчужную мельницу,
ни на сказку взаймы
для души с отрицательным резусом.
Просто это обмылок зимы.
Просто фраза с концовкой обрезанной –
недосказ, недопев.
Да и надо ли что-то досказывать?
Не попрёт он, тоской заболев,
против Марта с баллончиком газовым!
Что ему пара дней? –
серебро именное прогуляно.
...Только барду, конечно, видней,
где сады с ледяными фигурами
и Февраль круглый год...
* * *
Скрипели качели.
Душа с пустотой Торричелли
соперничала в ночи –
пустыня, кричи не кричи...
Не виделось завтра.
Зелёненький транквилизатор
мерцал светофору сродни,
пророча безбольные дни
средь зимних фарфоров...
А сколько таких «светофоров»
толпой сквозь меня пронеслось?
И вроде спалось –
по плану, согласно кошмарам...
Зато не икалось Икарам,
пропившим второе крыло...
До самого марта мело.
На крышах не пелось капели.
И только качели скрипели,
как будто свершали обряд...
Что дальше? Поныне скрипят.
февраль, 93
Родиону
(Акростих)
Рондо моё роковое, прости
осень мою на запястье апреля...
Длится скрипичный надсад застарелый
и не даёт пустоту обрести.
Оргия пальцев, смычка и души
на в небеса убегающих струнах –
устье предчувствий моих многоструйных,
Завтрашний день, озаренье в глуши...
Азимут мой на пути по стерне,
можешь принять хоть святого обличье –
умалишённой стране безразлично,
ржавь или кровь у тебя на струне!
Умных не любят. От умных сквозит
если не болью, то правдой нагою.
Вот и общаемся, словно изгои,
устно и редко: духовный транзит.
После бала
Рассыпан бисер перед свиньями,
а им бы тёплые помои...
Тоска с глазами тёмно-синими
и та не восхитилась мною:
старым-старо сиё занятие,
и свиньям – не до эволюций...
Всесильны племенные, знатные,
живьём и холодцом на блюдце.
Всемощны чуханьем и чавканьем,
и неоправданно клыкасты –
хрустит не бисер, а отчаянье
меж челюстями жрущей касты.
Хрустят созвездья безымянные,
хрустят стихи, балеты, оперы...
(Извозом туш свиных измаяны,
под грузом проседают «опели»...)
Стада – увы! – несокрушимы:
то во дворцах, то у камина
в дезодорантах с крепдешинами
видна отчетливо свинина.
ноябрь, 93
Октябрь-93
Безрадужье – не по судьбе итог.
в погонах небо, в генералах Бог,
в придурках друг, в чужих заботах рот,
нет окруженья – есть круговорот
в углах провинциального котла.
...А зритель жаждет, чтоб опять дотла,
чтоб на «ура» и шашки наголо...
(Ах, мальчик, неужели то мурло,
что в зеркале, – не ложь, не маскарад?..)
Банкует Осень имена утрат,
фамилии агоний, клички бед...
И только прах надежды не отпет –
всё некогда...
Душа почти что бомж –
ей не до клёнов, из которых борщ
сварил мороз: и без того красно!
(Пора бы навестить гадалку, но –
всё не за что...)
Постой, зима, не вьюжь!
Ещё не вся эпоха в бездну луж
скатилась по откосу октября.
Пусть катится. Дай Боже, чтоб не зря.
Покаяние
На правую руку надела
перчатку с левой руки...
Анна Ахматова
Заступница-Осень, не надо вендетт,
сойдёмся на самоотраве!
...На левую ногу пытаюсь надеть
ботинок – чужой и правый.
Почти что не давит колпак шутовской
на темя. И публика рада.
Не важно, что голос облеплен тоской
и сердце не слева. Так надо.
А с правой руки не отодранный стих
саднит под перчаткой прозы...
Что с левой? Ах, пальцы – и кукиш из них
недавно зачислен в розы.
А левой ногой оставляемый след
опять не того размера...
(Мой глупенький снайпер,
меня уже нет,
на мушке твоей – химера!)
С утра надеваю мешки под глаза...
(Не надо, мадам, про жалость!)
Ещё бы не помнить,
кто «против», кто «за»,
и что невзначай воздержалось.
октябрь, 93
Стихи отчаянья
Яростным матом полощет по рации
мальчик-омоновец – помощи просит...
Время, банальны твои декорации,
и предсказуем сценарий, как Осень.
Яростным шквалом полощут оплошности
артоктября над безмозглостью зрящих:
вот вам единство противоположностей,
с лёгкостью странной играющих в ящик!
Яростным залпом продуты извилины
псевдо-Олимпа. Но вещим кошмаром
сквозь арматурины прошлое с вилами
сунуло рыло, смердя перегаром.
Боже, не надо! Но лезет из мусора
нечто сапожно-шинельно-рябое,
нечто бровастое, трубчатоусое,
истосковавшееся по разбою...
Что там с прогнозом, вещуньи с провидцами?
С видом на чёрное давится красным
Многопрестольная.
А у провинции
плавятся окна в ночи ненапрасной.
4 октября, 93
Зона абсурда
Время – ноль. Снег на листве.
Маски на звёздах. Дуб на экране.
Пень щеголяет упрямством бараньим.
Полночь помешана на воровстве.
Месяц – икс. Снег на траве.
Хам на диване, бред на пределе.
В «ящике» вроде бы тело на теле.
Комната жаждет распасться на две.
Дрожь – не в счёт. Снег на былом.
Плоть на распутье. Память на пломбе.
Список расстрельный монтирует зомби.
Мода на стужу. Хребты – на излом.
Всё – не то. Снег под ребром.
Ложь под ладонью. Слякоть под шубой.
В мыслях вокзально, накурено, шумно.
Все мы под видом... Горшочки с добром.
ноябрь, 93
Зона абсурда-2
Ни тебя, ни меня. Эти двое –
отражение чьё-то кривое
на поверхности суеты:
тот седой скупердяй – не ты,
тень с кошелками средь бабья
накануне припадка – не я!
Ведь ни мне, ни тебе. Другие,
распахнув кошельки тугие,
властоимствуют и жуют.
Нет, не ты их комфорт-уют
осеняешь строкой вранья.
И давлюсь микрофоном не я...
И какой-такой цели ради
мы завязли в чужом маскараде,
от ролей охреневши давно? –
Сивый Джокер и Домино...
Мы куда по валютной реке
с пятаком в кулаке?
декабрь,94
* * *
Резервация – это просто:
нищета бережёт изгоя
от претензий большего роста
и от прочей звездной коросты –
ни столиц тебе, ни забугорья...
Ах, какой бесконечный занавес!
Вам на выход? Дерзайте! Смейте!
Можно – за угол или же за город,
вброд, пешочком, ползком, зигзагами,
можно круто и даже посмертно...
Снова Осень сутулит плечи
в этом гетто, не в силах прорваться
сквозь маразмы, психозы, увечья...
Если выживу – увековечу
основателей всех резерваций!
Суицидотерапия
Вроде бы доаукались...
Что ж не сдирает мрак
эта шершавая рукопись –
наждачнейшая из бумаг?!
Муза, бензином облиться
можно – да смысла нет:
нам ли тягаться с лицами,
зачатыми от ракет?
Поздно, мадам, все схвачено.
(Кто без гроша – взашей!)
Не просветить очуваченных
коледжем для торгашей...
Солнышко? – Декорация!
Истина – тьма кулис:
с грейдером не продраться.
С рифмами? – на фиг, плиз.