Елизавета Кузьмина-Караваева

Елизавета Кузьмина-Караваева

Все стихи Елизаветы Кузьминой-Караваевой

* * *

 

Буду только зрячей, только честной, –

(У несчастья таковы права), –

Никаких полётов в свод небесный

И рассказов, как растёт трава.

 

Буду честно ничего не видеть,

Ни во что не верить и не знать.

И неизживаемой обиде

Оправдания не подбирать.

 

Избрана я. Гостя посетила,

Подошла неведомой тропой.

Всё взяла, – одним лишь наградила –

Этой дикой зрячестью слепой.

 

<193?>

 

* * *

 

Вдруг свет упал, и видны все ступени


От комнаты, где стол, плита, кровать,

Где только что развёрнута тетрадь, –

Куда-то вдаль, где облачные тени,

И вдаль ещё, где блещет благодать.

 

Так сильно связано всё в жизни в узел вечный:

И неба синь, и улиц серый прах,

И детский звонкий крик, и смысл в стихах, –

Что кажется, – вот пьяный нищий встречный, –

А за спиной широких крыл размах.

 

Пронзительным лучом, крепчайшей нитью


Отсюда мы уводимся за грань.

И средь людей гудит иная брань,

И кажется, что к каждому событью


Касается невидимая длань.

 

<до 1937>

 

 

* * *

 

Взлетая в небо, к звёздным, млечным рекам

Одним размахом сильных белых крыл,

Так хорошо остаться человеком,

Каким веками каждый брат мой был.

 

И, вдаль идя крутой тропою горной,

Чтобы найти заросший древний рай,

На нивах хорошо рукой упорной

Жать зреющих колосьев урожай.

 

Читая в небе знак созвездий каждый

И внемля медленным свершеньям треб,

Мне хорошо земной томиться жаждой

И трудовой делить с земными хлеб.

 

<191?>

 

* * *

 

За этот день, за каждый день отвечу, –

За каждую негаданную встречу, –

За мысль и необдуманную речь,

За то, что душу засоряю пылью

И что никак я не расправлю крылья,

Не выпрямлю усталых этих плеч.

 

За царский путь и за тропу пастушью,

Но, главное, – за дани малодушью,

За то, что не иду я по воде,

Не думая о глубине подводной,

С душой такой крылатой и свободной,

Не преданной обиде и беде.

 

О, Боже, сжалься над Твоею дщерью!

Не дай над сердцем власти маловерью.

Ты мне велел: не думая, иду…

И будет мне по слову и по вере

В конце пути такой спокойный берег

И отдых радостный в Твоём саду.

 

22 августа 1933

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Земля человека не хочет,

Заботы его и трудов.

Водой его стены подточит,

Развеет их силой ветров.

 

И будут дубравы и рощи


В безлюдье своём зелены.

И стебель подымется тощий


В расщелинах старой стены.

 

Но люди земле моей милы,

Когда, завершивши свой путь,

К разверстому зеву могилы


Усталое тело несут.

 

Вот, в чёрной лежи колыбели, –

Ах, баюшки-баю-баю,

Чтоб больше ветра не гудели,

Закаты огнём не горели,

Не веяли б снегом метели,

Не мучали б тихость твою.

 

до 1937

 

* * *

 

Знаю я, что будет тишина,

Этой ночью подойдёт, быть может,

И ни горе больше, ни вина,

Ничего мой дух не потревожит.

 

Как собака, лягу я у ног,

У хозяйских ног, средь серой персти,

И Хозяин скажет: мой щенок,

Мой щенок с взлохмаченною шерстью.

 

…Господи, вот глупый Твой щенок

Неумело Твои ноги лижет.

Дай мне вечность пролежать у ног, –

Только б потеплее и поближе…

 

<193?>

 

* * *

 

И в эту лямку радостно впрягусь,

Желай лишь, сердце, тяжести и боли.

Хмельная, нищая, святая Русь,

С тобою я средь пьяниц и средь голи.

 

О, Господи, Тебе даю обет, –

Я о себе не помолюсь вовеки, –

Молюсь Тебе, чтоб воссиял Твой свет

В унылом этом, пьяном человеке…

 

В безумце этом или в чудаке,

В том, что в одежде драной и рабочей,

Иль в том, что учится на чердаке

Или ещё о гибели пророчит.

 

Европы фабрики и города,

Европы фермы, шахты и заводы, –

Их обрести Господь привёл сюда

Необретаемой свободы. 

 

И средь полей и городов молюсь

За тех, кто в этой жизни вечно голы,

Хмельную, нищую, святую Русь

Ты помяни у Твоего престола!

 

1931, Ницца

 

* * *

 

Как они живут спокойной жизнью,

Когда ветер облака метёт,

Когда каждую минуту может брызнуть

Дождь неистовый потопных вод?

 

Дети с куклой, женщины с вязаньем,

Пчелы с мёдом, – множество труда.

Как успеть с грехом и наказаньем,

Как успеть до Страшного Суда?

 

<до 1937>

 

* * *

 

Какие праздничные дни –

Чем дальше в жизнь, тем чаще, чаще.


Мне кажется трава сродни,

И старый дуб – мой милый пращур.

 

Когда-нибудь Тебе на суд


Я с грустью принесу любовной


Полей родимых изумруд


И прах земли единокровной.

 

Единая нас носит мать,

Единая растит утроба.

И как Ты можешь покарать


Своё подобие и образ?

 

Мы выйдем из могил и нор, –

Зверь, камень, человек, растенье, –

И предрешит Твой приговор


Всеобщее восстановленье.

 

лето 1930

 

 

* * *

 

Когда мой взор рассвет заметил,

Я отреклась в последний раз;

И прокричал заутро петел,

И слёзы полились из глаз.

 

Теперь я вновь бичую тело;

Обречена душа; прости.

Напрасно стать земной хотела, –

Мне надо подвиг свой нести.

 

Мечтать не мне о мудром муже

И о пути земных невест;

Вот с каждым шагом путь мой уже,

И давит плечи чёрный крест.

 

<до 1917>

 

* * *

 

Когда-нибудь, я знаю, запою

О неподвижности, о мерной мере.

Ведь не поспешны ангелы в раю

И мудрые не суетятся звери.

 

И только тот, кто создан в день шестой,

Кто мост меж жизнью тварной и Господней,

Всё мечется в своей тоске пустой,

Свободней духов и зверей безродней.

 

Навек покинув эту плоть мою,

Такую же, в какой томятся звери,

В Твоём прохладном, голубом раю

Когда-нибудь, я знаю, запою

О неподвижности, о мерной мере.

 

<до 1937>

 

* * *

 

Кто я, Господи? Лишь самозванка,

Расточающая благодать.

Каждая царапинка и ранка

В мире говорит мне, что я мать.

 

Только полагаться уж довольно

На одно сцепление причин.

Камень, камень, Ты краеугольный,

Основавший в небе каждый чин.

 

Господи, Христос - чиноположник,

Приобщи к работникам меня,

Чтоб ответственней и осторожней

Расточать мне искры от огня.

 

Чтоб не человечьим благодушьем,

А Твоей сокровищницей сил

Мне с тоской бороться и с удушьем,

С древним змием, что людей пленил.

 

1932, Гренобль

 

* * *

 

Не буду ничего беречь,

Опустошённая, нагая.

Ты, обоюдоострый меч,

Чего ж ты медлишь, нас карая?

 

Без всяких слаженных систем,

Без всяких тонких философий,

Бредёт мой дух, смятен и нем,

К своей торжественной Голгофе.

 

Пустынен мёртвый небосвод,

И мёртвая земля пустынна.

И вечно Матерь отдаёт

На вечную Голгофу Сына.

 

<до 1938>

 

* * *

 

Нежданно осветил слепящий, яркий свет

Мой путь земной и одинокий;

Я так ждала, что прозвучит ответ;

Теперь же ясно мне – ответа нет,

Но близятся и пламенеют сроки.

 

О, тихий отзвук вечных слов,

Зелёной матери таинственные зовы.

Как Даниил средь львиных рвов,

Мой дух к мучению готов,

А львы к покорности готовы.

 

* * *

 

Нет, Господь, я дорогу не мерю, –

Что положено, то и пройду.

Вот услышу опять про потерю,

Вот увижу борьбу и вражду.

 

Я с открытыми миру глазами,

Я с открытою ветру душой;

Знаю, слышу – Ты здесь, между нами,

Мерой меришь весь путь наш большой.

 

Что же? Меряй. Мой подвиг убогий

И такой неискупленный грех,

Может быть, исчислением строгий, –

И найдёшь непростительней всех.

 

И смотреть я не буду на чашу,

Где грехи мои в бездну летят,

И ничем пред Тобой не украшу

Мой разорванный, нищий наряд.

 

Но скажу я, какою тоскою

Ты всю землю Свою напоил,

Как закрыты дороги к покою,

Сколько в прошлом путей и могил.

 

Как в закатную серую пору

Раздаётся нездешний набат

И видны истомлённому взору

Вихри крыльев и отблески лат.

 

И тогда, нагибаясь средь праха,

Прячась в пыльном, земном бурьяне,

Я не знаю сомненья и страха,

Неповинна в свершённой вине.

 

Что ж? – Суди! Я тоскою закатной,

Этим плеском немеркнущих крыл

Оправдаюсь в пути безвозвратном,

В том, что день мой не подвигом был.

 

1941, Париж

 

* * *

 

Ни формулы, ни мера вещества,

И ни механика небесной сферы

Навек не уничтожат торжества

Без чисел, без механики, без меры.

 

Нет, мир, с тобой я говорю, сестра,

И ты сестру свою с любовью слушай,

Мы – искры от единого костра,

Мы – воедино слившиеся души.

 

О, Мир, о мой одноутробный брат,

Нам вместе радостно под небом Божьим

Глядеть, как Мать воздвигла белый плат

Над нашим хаосом и бездорожьем.

 

 

* * *

 

Обрывки снов. Певуче плещут недра.

И вдруг – до самой тайны тайн прорыв.

Явился, сокровенное открыв,

Бог воинств, Элогим, Даятель щедрый.

 

Что я могу, Вершитель и Каратель?

Я только зов, я только меч в руке,

Я лишь волна в пылающей реке,

Мытарь, напоминающий о плате.

 

Но Ты и тут мои дороги сузил:

«Иди, живи средь нищих и бродяг,

Себя и их, меня и мир сопряг

В неразрубаемый единый узел».

 

* * *

 

Подвяжут белым платом челюсть


И руки на груди скрестят,

Навек закроют мёртвый взгляд, –

О, дней быстротекущих прелесть…

 

Пусть землю заступом и ломом


Тревожат люди для меня…

Чрез сколько лет предстану я


Таким тяжёлым чернозёмом?

 

<до 1937>

 

* * *

 

Пусть отдам мою душу я каждому,

Тот, кто голоден, пусть будет есть,

Наг – одет, и напьётся пусть жаждущий,

Пусть услышит неслышащий весть.

 

От небесного грома до шёпота,

Учит всё – до копейки отдай.

Грузом тяжким священного опыта

Переполнен мой дух через край.

 

И забыла я, – есть ли средь множества

То, что всем именуется – я.

Только крылья, любовь и убожество,

И биение всебытия.

 

* * *

 

Там было молоко и мёд,

И соки винные в точилах.

А здесь – паденье и полёт,

Снег на полях и пламень в жилах.

 

И мне блаженный жребий дан, –

В изодранном бреду наряде.

О Русь, о нищий Ханаан,

Земли не уступлю ни пяди.

 

Я лягу в прах, и об земь лбом.

Врасту в твою сухую глину.

И щебня горсть, и пыли ком


Слились со мной во плоть едину.

 

<до 1937>

 

* * *

 

Тружусь, как велено, как надо;

Ращу зерно, сбираю плод.

Не средь равнин земного сада

Мне обетованный оплот.

 

И в час, когда темнеют зори,

Окончен путь мой трудовой;

Земной покой, земное горе

Не властны больше надо мной;

 

Я вспоминаю час закатный,

Когда мой дух был наг и сир,

И нить дороги безвозвратной,

Которой я вступила в мир.

 

Теперь свершилось: сочетаю

В один и тот же Божий час

Дорогу, что приводит к раю,

И жизнь, что длится только раз.

 

* * *

 

Увидишь ты не на войне,

Не в бранном пламенном восторге,

Как мчится в латах на коне

Великомученик Георгий

 

Ты будешь видеть смерти лик,

Сомкнёшь пред долгой ночью вежды;

И только в полночь громкий крик

тебя разбудит – зов надежды!

 

И белый всадник даст копьё,

Покажет, как идти к дракону;

И лишь желание твоё

Начнёт заутра оборону.

 

Пусть длится напряженья ад, –

Рассвет томительный и скудный, –

Нет славного пути назад

Тому, кто зван для битвы чудной.

 

И знай, мой царственный, не я

Тебе кую венец и латы:

Ты в древних книгах бытия

Отмечен, вольный и крылатый!

 

Смотреть в туманы – мой удел;

Вверяться тайнам бездорожья

И под напором вражьих стрел

Твердить простое слово Божье,

 

И всадника ввести к тебе,

И повторить надежды зовы,

Чтоб был ты к утренней борьбе

И в полночь – мудрый и готовый.

 

26 июля 1916

 

* * *

 

Устало дышит паровоз,

Под крышей белый пар клубится,

И в лёгкий утренний мороз

Торопятся мужские лица.

 

От городов, где тихо спят

Соборы, площади и люди,

Где тёмный каменный наряд

Веками был, веками будет,

 

Где зелена струя реки,

Где всё в зеленоватом свете,

Где забрались на чердаки

Моей России дикой дети, –

 

Опять я отрываюсь в даль;

Моя душа опять нищает;

И только одного мне жаль, –

Что сердце мира не вмещает.

 

осень 1931

 

 

* * *

 

Я знаю, зажгутся костры

Спокойной рукою сестры,

А братья пойдут за дровами,

И даже добрейший из всех

Про путь мой, который лишь грех,

Недобрыми скажет словами.

 

И будет гореть мой костёр

Под песнопенье сестёр,

Под сладостный звон колокольный,

На месте на Лобном, в Кремле,

Иль здесь, на чужой мне земле,

Везде, где есть люд богомольный.

 

От хвороста тянет дымок,

Огонь показался у ног

И громче напев погребальный.

И мгла не мертва, не пуста,

И в ней начертанье креста –

Конец мой! Конец огнепальный!

 

17 июля 1938, Париж

 

* * *

 

Я струпья черепком скребу.

На гноище сижу, как Иов.

В проказе члены все нагие,

Но это что… Вот дочь в гробу…

 

Друзья, у нас с Предвечным счёт,

Но милосерд Он даже в гневе.

Пусть некогда в проклятье Еве

Велел понесть Он жизнь во чреве, –

И вот теперь Он жизнь берёт.

 

Я струпья черепком скребу…

Друзья, склоните ниже главы, –

Вот, приближается Царь Славы,

Чтоб мукой освятить рабу.