Елена
Ткаченко

Бабушка

Трёхцветная кошка настырно лизала котёнка,

Троих привела, но оставили ей одного.

Слепой, беззащитный, попискивал жалко и тонко,

А мать подставляла детёнышу тёплый живот.

Плеснув молока, баба Валя потопала дальше –

Окучивать бульбу, на днях обещали дожди...

Среди зеленевшей картошки она – генеральша,

Война с молочаем лет сорок ведётся поди.

А в доме проснулись, ребёнок отчаянно плакал,

Он требовал кашу и зубки чесал кулачком.

Неделю назад, убежав от несчастного брака,

К ней дочка вернулась. Измену простить нелегко...

Дои́тся корова, и, Богу хвала, все здоровы,

И кошка, зараза, как бочка, уже «на сносях»!

Внучка́ окрестить собрались, аккурат на Покро́вы,

И детских добавят – опять говорят в новостях.

Пожить бы ещё мне... Мальчишка-то – вылитый папа!

Курносый, глазастый, беда вот, не спит по ночам –

Всё время на руки... И носик себе расцарапал,

Такой неспокойный, его показать бы врачам.

Морозы сменяют апрели, июли... Вдогонку –

Мотает баб Валя в клубочек шершавую нить...

А внучек растёт, на свидание ходит к девчонкам,

И Богу хвала, но пожить бы ещё ей...

Пожить...

Брошенный

Я принимаю год за пять.

Я слышу с ночи до зари –

Моих любимых голоса,

Что от меня ушли...

Светлана Сурганова

У кромки леса – дом старинный брошен,

Идёт по счёту надцатый июль.

У входа коврик рваный запорошен,

Да цепь следов непуганых косуль.

Давно уснула мебель под холстиной,

Торшер похож на высохший сморчок,

Хозяйничает сырость у камина,

Плетёт гирлянды серый паучок.

Не всхлипнет под ногами половица,

Не хлопнет створкой ветер-хулиган.

Вздыхает дом, ему, наверно, снится

Весёлый новогодний балаган:

Где ёлка ароматная в игрушках,

В духовке утка с яблоками ждёт,

В часах на старте выскочка-кукушка –

Готовится прокуковать отсчёт…

А дальше по спирали: вёсны-зимы,

И знойность лета, и осенний сплин…

Он многих обогрел за век свой длинный,

Свидетель юбилеев и крестин.

Ржавеет ключ под ковриком у входа,

Растёт лопух у самого крыльца,

Но верит дом, что не забыт, не продан,

Ведь он – подарок сыну от отца…

Весной, под старой черепичной крышей

Слепили ласточки себе гнездо,

И дому снится – он птенцов колышет,

И шмель кружит над белой резедой...

Бывает

Бывает, память тянется, как нить...

Полина Орынянская

Бывает, память, словно щен слепой,

Уткнётся в стенку и заплачет сладко –

Не сдвинуть с места, и хоть плачь, хоть пой

Над той загадкой.

Ведь не зароешь память ни в песок,

Ни в листья с прелым запахом грибницы,

А молоточки – тук да тук в висок,

И вновь не спится...

Иллюзия покоя так хрупка,

Живу воспоминаньями о лете.

Все дни похожи, словно День сурка,

А на рассвете –

Восход тяжёлый занавес из туч

Раздвинет, и опять начну сначала –

И кофе в турке, крепок и тягуч,

И пробки у вокзала…

Проглочен день воронкой кутерьмы,

Но, только сон потянет за собою,

Звучит рефреном: помнишь, были мы?

И я, как щен, завою…

Гамаюн

Если птица Гамаюн прервёт свой полёт –

это чревато большими бедами

Из славянской мифологии

Штопает дождь разорванный небосвод,

молнии рвут всё время, сшивать – ему.

Тучное стадо двигается вразброд,

лес и деревня в мареве, как в дыму.

Ветер-старик в кедровник забрёл, уснул,

снится ему, что весел опять и юн.

Кто-то закинул в небе ночном блесну.

Что ты вздыхаешь, вещая Гамаюн?

Молнии бьют по луковкам-куполам,

словно за что-то мстят, и уходят прочь,

Тополь сразили – треснул напополам,

чистую душу примет царица-ночь.

Что загрустила, девица, не поёшь?

То ли грозы испугалась, а может, дум?

Видишь, встаёт-сверкает над лесом брошь,

слышишь, как птицы бойко подняли шум?

Что суждено нам – тропкой не обойти,

хочешь, вещай про завтра, а хочешь, пой.

Только не падай наземь – лети, лети!

Время придёт, и я полечу с тобой...

Двое в белом

Несколько ночей уже подряд

снится мне один и тот же сон –

двое в белом что-то говорят,

слов не слышно, заглушает звон,

и откуда он – не разберу,

но упрямо не даёт понять.

Словно свечи, тают на ветру,

двое в белом, чтоб прийти опять.

Этой ночью звон слабее стал,

пару слов я разобрать успел.

Первый – убеждал, куда-то звал,

а второй – смотрел, как сквозь прицел.

Кто-то тормошил меня во сне,

разрывая сновидений нить.

В предрассветной гулкой тишине

я проснулся, вышел покурить.

Сто вопросов, но кому задашь?

Ноги ищут тропку вдоль реки...

Сто двадцатым – точечно, в блиндаж,

Раскидало брёвна и мешки...

Кто те двое, я не понимал,

но спасибо, что спасли, я цел.

Первый – убеждал, куда-то звал,

а второй... Смотрел, как сквозь прицел.

Дежавю

Вдруг так тихо сделалось в моем мире без тебя...

Янош Вишневский, «Одиночество в сети»

Аэропорт.

Ненастный, хмурый день.

Мне кажется, что это дежавю –

И пробки, и ужасная мигрень,

И голосом надтреснутым «люблю».

До вылета остался ровно час.

Я загнан в угол. Я схожу с ума!

Ведь через час уже не будет «нас»…

И вяжет в горле терпкая хурма.

Пытаюсь наглядеться...

Нет! Не так!

Я надышаться впрок тобой хочу!

И, как мальчишка, право же, дурак,

То балагурю, то опять молчу.

Уходишь.

Обернулась: «Позвони...»

Но сердце не обманешь – рвётся вслед!

В ненастном небе дрогнули огни,

И растворился серый силуэт...

Обратный путь.

В зарёванном окне

мелькают:

дождь,

фасады,

фонари...

И магмой поднимается во мне

Желание с тобой поговорить…

Декабрь за окном...

Декабрь за окном...

Мне с каждым приходом зимы

Больней отпускать паутинку из бабьего лета,

И, шторы раздвинув, не видеть улыбки рассвета,

А вместо него – лишь гримасу предутренней тьмы. 

Обеты: учиться терпению, верить и ждать, 

И жить по указке зимы, ожидая отметок,

Снежинок ажуры на окна лепить из салфеток,

И долго смотреть мимо них на бесснежную гладь.

Себе не соврать…

Остальным – как смогу, как придётся.

И будет зима набиваться в подруги опять,

Засыплет дарами. Бедняге никак не понять –

Я осень люблю. Полютует немного – уймётся.

А мне остаётся –

Принять всё, как есть, и... Мечтать –

Как снег заискрится на ветках разлапистой ели,

Как под Рождество запоют нам колядки метели, 

Как утро наступит, и с неба сойдёт благодать.

Слетелись...

На мой подоконник голодные птицы –

Кормлю их с руки, но погладить никто не даётся.

Я вдруг ощутила тепло коктебельского солнца...

И ластится кошка, и радует кофе с корицей.

Качели

«...как будто жизнь качнется вправо,

качнувшись влево»

Иосиф Бродский «Рождественский романс»

Пряду магическую нить,

    вплетая нежность,

        и бабье лето,

            и дожди,

                и зим бесснежность,

                    недолговечность мотылька,

                       пугливость лани,

                           и неспособность отвыкать,

                               и пыл желаний...

В тугую нить вплету ещё кромешность ночи,

    когда тот сон,

         мой вещий сон

            тебя пророчил…

               Но семь Законов Бытия –

                   не переделать –

                       качнулась вправо жизнь моя,

                           качнувшись влево…

Крошево

Летние дни, серебристое крошево,

птицы склевали.

Катится осень янтарной горошиной

в синие дали.

Встречи июльские, окрик лебяжий –

лишь отголоски.

Лента змеистая южного пляжа

плавится воском.

Бьются о камни волна за волною,

стонут, грохочут.

Берег не хочет сдаваться без боя –

к драке охочий.

Чайки тоскуют. Безлюдно, заброшено –

смена сезона.

Ветер сметает последнее крошево

хлеба с ладони...

Мне бы вернуться…

Саван – из листьев, из золотых и красных.

Если уйти, то непременно – в осень...

Заревом вспыхнуть,

Вспыхнуть, потом – погаснуть

По-над верхушками клёнов

И крымских сосен.

Веришь, уйти не страшно,

Коль знаешь точно –

Твой предрешён уход, 

Но ты снова будешь:

Бабочкой яркой купаться

В пыльце цветочной,

Ко́люшкой мелкой плескаться

В речной запруде.

Я непременно снова приду однажды,

Вспомнит любимый, а может,

Не вздрогнет мускул…

Мне бы вернуться в Крым,

Ну а кем – не важно,

Важно совсем другое –

Вернуться в русский.

Мой Крым

Красный закат опустился в расселину гор,

Ветер стихал, только ласково гладил мне плечи.

Из голубого стал синим небесный собор,

Нежно лавандою звал в фиолетовый вечер.

Буксус, зеленый самшит, долгожитель в саду,

Вёл безошибочно в гости к герою сказаний –

Гордо вознёсся над парком стареющий дуб,

А у подножия – жёлтая стайка герани.

Лентою вьётся тропинка к большому пруду –

Ирис оранжевый смотрит в своё отраженье.

Знаю, тебя непременно сюда приведу,

Чтобы вдвоём мы смогли ощутить наслажденье.

Пью можжевеловый запах полынно-густой,

Каплей янтарно-медовой сверкает живица.

Боже, храни тебя, Крым, под звездой золотой!

Мне повезло на земле этой славной родиться.

Мой дед

Ребята, когда нас выплеснет из окопа четкий приказ,

Не растопчите этих цветов в наступленье!

Пусть синими их глазами глядит и глядит на нас

Идущее за нами поколенье…

Булат Окуджава

Я, признаться, стихи не умею писать о войне,

И метафоры блёкнут, и кажутся строчки корявы...

Рассказать о героях, о смерти – сложнее вдвойне

Той, что знает о них лишь из книг. Да имеет ли право?

Дети мирного века… Что ведомо нам о войне?

Не бросались под танки со связкой гранат – «За победу!»

И в окопах сырых мы не жались друг к другу тесней,

В похоронной команде не шли по смертельному следу.

Хлебный мя́киш – не нами делился на семеро душ,

На расстрел не вели нас и кожу живьём не снимали,

Не для нас в сорок пятом взрывался торжественно туш…

Что такое война, мы сейчас понимаем едва ли.

Сколько пролито крови! Такое нельзя позабыть,

И Василий, мой дед, не дожил до рождения внуков…

Но от сердца до сердца протянута памяти нить,

И её не прервать – вот какая простая наука.

Эх, обнять бы тебя, и сказать: «Я горжусь тобой, дед!

Ты прошёл всю войну, но погиб на подходе к Берлину…»

 «Не забыла тебя…» – прошепчу, как молитву вослед

Уходящему медленно вдаль журавлиному клину.

Монолог

Ничего не вернуть из тех дней, что ушли безвозвратно,

Как нельзя воссоздать нам сгоревшее в пламени фото.

Научившись прощать, отпускай и крести троекратно

Уходящего в даль – твой урок с ним уже отработан.

Не родившейся дочки в косички банты не завяжешь,

Не построенный дом не разрушит ни время, ни бомба.

В чём ты прав, виноват – ты уже никому не докажешь,

Это «недо-» и «не-» навсегда в твоих венах, как тромбы.

Есть мгновенья в судьбе, когда лезвие тянется к венам,

Когда все виноваты, что так не сложилась судьба.

С каждым разом трудней и больней подниматься с колена,

Это жизнь, не кино, ну, а в ней – постоянно борьба.

Появившись на свет, ты в борьбе за свой вдох и за выдох,

Подрастая – за первый свой шаг, за девчонку, за честь.

Жизнь – бездушна, как маклер, не знает ни льгот и ни скидок,

И представит тебя перед Богом таким, как ты есть.

Но не думай, что ты неудачник, страдалец и лузер,

И в раскладе твоём не козырная карта легла.

За тонувшей собакой по льду подползал и не струсил,

И она много лет тебе преданным другом была.

Ну, что скажешь, сынок? Закури, может быть, полегчает.

Не стесняйся, поплачь, сердце, знаешь, живое, не лёд.

Завари-ка дружок, да покрепче, две кружечки чая,

И запомни – туда ничего и никто не берёт…

Моё лето

Моё лето продлится семь дней, да и то – в сентябре,

Не ропщу на судьбу, потому что и этому рада.

Всё приходит в свой срок – даже встреча должна созреть,

Как янтарная сладкая гроздь на лозе виноградной.

Кафа* древняя, славная временно нас приютит

И радушно откроет музеев бесчисленных двери.

Есть особенный стиль в этом городе и колорит,

И по-южному темп его жизни спокоен, размерен.

Тут сошлись в триединсте: и море, и горы, и степь,

Тут старик Эчки-Даг* выгибает хребет свой на солнце,

Тут встречает гостей «Сохрани...» на поклонном кресте,

И сверкают над городом звёзды подобно червонцам.

_____________ 

Кафа* – древнее название города Феодосии.

Эчки-Даг* – горный хребет в Крыму, возле Феодосии.

На Кампо дей Фьори…

«Вероятно, вы с большим страхом

выносите мне приговор,

чем я его выслушиваю», –

заявил судьям Джордано Бруно

и несколько раз повторил:

«Сжечь – не значит опровергнуть!»

Здесь раньше цвели маргаритки –

Теперь же свершается суд.

На пытку,

На пытку,

На пытку

Расстригу на площадь ведут.

Смотрели на грешника косо –

Его предсказуем финал...

Доносы…

Доносы…

Доносы…

А кто их тогда не писал?

Отступникам пламя – в награду

За стойкость и верность себе.

Пощады!

Пощады!

Пощады!

Но Рим обречённо гудел.

Сегодня на месте кострища –

Торговых палаток ряды.

Пресыщен,

Пресыщен,

Пресыщен

Народ, что не знает нужды.

История нынче распята

И память людей коротка.

Затёрта,

Забыта,

Замята

О дне том далёком строка.

Кострами,

Кострами,

Кострами

Запомнилась Площадь Цветов*

И памятник Бруно над нами,

Как призрак из Средних веков.

_______________

Площадь Цветов*, или, как она официально называется,

Кампо дей Фьори, одна из самых красивых

и оживленных площадей Рима,

там, в 1600 году был сожжён

учёный и философ Джордано Бруно.

Теперь на этой площади стоит

памятник Джордано, а вокруг него

расположился самый старый в Риме,

популярный среди горожан и туристов рынок.

Не тот…

Я помню поцелуй,

        как помнит мрамор

                туше резца,

                         как помнит холст,

                                 когда он был без рамок,

                                            лицо творца.

Горбатый мост,

         и замок у развилки,

                 цепочка слов,

                          янтарь медовый,

                                  тонкие прожилки,

                                          и бой часов...

Привычно тучи

         свесили на мачты

                    свои бока

                            А ты просил рассеянно:

                                    «Не плачь, ты, прости...»

                                            «Пока...»

Искусно льстил,

         наслаивая фразы,

                  и пел без нот.

                          Как жаль, что сердце

                                  ёкнуло не сразу –

                                            не тот…

Небожители

Это молчание, словно в горах обвал.

Дальше – строка с многоточием, запятой?

Помню, однажды, ты в горы меня позвал,

хмурился, но говорил:

– Отдышись, постой.

А наверху, где усталость валила с ног,

подал мне руку с улыбкой

– Вставай, смотри! Ты – небожитель! –

и взглядом своим обжёг,

– Всё что до этого было, забудь, сотри!

Там, у подножья, мы были всегда на «вы»,

знали друг друга всего лишь неделю-две,

здесь, на вершине, под куполом синевы,

поняли – клином сошёлся весь белый свет...

Лишь не молчи, молчание – не для нас,

Наша размолвка – просто смешной пустяк.

Не покидай же ту, что однажды спас.

Как без тебя мне? Воздух вдыхать – как?

Ночной Питер

Город в пайетках огней

Готовился к ночи,

Он карнавалом теней

Был озабочен.

Роспись на серых домах –

Смело и дерзко,

В тёмно-медовых тонах

Свежие фрески.

Падают звёзды в Неву

Сахаром в кофе,

Век заполняет канву –

В этом он профи.

Держат ладони мостов

Своды Вселенной.

Ангел на шпиле с крестом

Смотрит блаженно.

Обожжённая бабочка

Сижу одна, и только синий Вечер

В бокалы подливает и молчит.

Он думает, что время всё излечит,

Он мудрый – не журит и не перечит.

Смакую медленно.

Вино горчит.

Покрылось небо – светлячками, что ли?

Ползёт улиткой сонная луна.

Как трудно подобрать к Тебе пароли...

Пока играем две забавных роли:

Удава – он, а я, всё верно – кролик.

Легко предугадать, каков финал.

Повеяло прохладой на террасе.

Мне плечи согревает старый плед.

Смотрю, как мотыльки в безумном плясе

В саду над фонарём кружат. Опасен

Для крыльев нежных лампы яркий свет.

Зачем тогда лететь?

Ответа нет.

Ночь отступила.

Зорька светит алым,

И птичий гомон утро возвестил.

Вдруг бабочка мне на ладонь упала

Вся трепеща беспомощно, без крыл.

Она меня в тот миг напоминала...

Остановите апрель!

Бабушке Анне посвящается…

В окнах мелькают деревни и тополя,

Тянется пыльный за стареньким «ПАЗом» шлейф.

Небо собрало в кучу своих пострелят –

Сизой отарой гонит, и гром слышней.

Лес, деревенька, покинутые дома,

В грозной крапиве щебечет, бежит ручей…

Встретит бабуля, осанка еще пряма,

Крепко обнимет, предложит с дороги щей,

Вспушит перину, застелет новьём кровать,

И на подушках вышитый вспыхнет мак,

Спросит о школе, о том, как отец да мать,

Заняты, видно, вырваться к ней никак...

С бабушкой вместе детство ушло весной…

Стелет тропинка под ноги свой сатин –

Дворик…

        Ступеньки…

                Радостный скрип дверной…

Остановите апрель!

          Я хочу сойти…

Пике

Счастливых дней отмерил нам сполна

куриный бог, подобранный на пляже.

«Лакрима Кристи» выпито до дна.

На море штиль, колышется луна,

а над петуньей зависает бражник.

Но, прежде чем вернуться в свой астрал,

где наши встречи – временные петли,

став отраженьем выпуклых зеркал,

иллюзией, (а кто их не желал?)

прошу рассвет – помедли!

И чувства отливаются в строке,

запечатлеет память даты, лица...

И пусть весь мир повис на волоске,

Не до него – в стремительном пике

спешим  ̶р̶а̶з̶б̶и̶т̶ь̶с̶я̶  забыться…  

Расскажи мне

Расскажи мне,

как мается серый промозглый сентябрь

между вдохом рассвета и сдавленным выдохом ночи,

он оплакал свой выход, который ему напророчил

календарный листок, что уплыл как мираж-дирижабль

беззаботно и неуловимо.

Расскажи мне.

Лишь не лги мне,

пора обходиться без вычурных фраз,

я ведь знаю давно, всё что скажешь: «Скучаю до смерти…»

Этой жизнью, как дети волчком, мы безудержно вертим,

не желая понять – существует лишь «здесь» и «сейчас»,

что, возможно, мы станем чужими,

лишь не лги мне.

Напиши мне

тот город, где за руки вместе идём,

акварельно, легко и сотри всё, что грустью ложилось,

много неба, магнолий, чтоб море в барашках резвилось,

и пусть двое танцуют под тёплым июльским дождём.

Не пунктирами счастье – сплошными!

Напиши мне.

Росток

Надеялась, с годами всё пройдёт,

и где-то под ребром утихнет боль.

Но жду звонка я сутки напролёт.

Доколь?

Спираль ступенек – триста шестьдесят

тягуче-серых, одноликих дней –

их пробегаю, пусть меня простят,

а пять – особых,

словно пять углей.

Согреться бы, оттаять, прорасти,

но – обжигаюсь...

Тысяча причин

не убедят сказать тебе «прости»,

и бесполезен метод

«клином – клин…»

Вчера, под утро, сон приснился мне,

что яблони рыдают по-людски,

и нет воды в колодце,

а на дне –

дымят и догорают угольки…

Тебя увозит поезд на восток

и одиноко мне теперь вдвойне...

Уверенно шевелится росток

во мне.

Ссыльный колокол

Слух прошёл вчера невероятный:

Побледнеет поутру Чигирь*

И отправят колокол набатный*

За смутьянство в белую Сибирь.

Сбросили со Спасской колокольни,

Изуверски вырвали язык,

Чтобы подстрекатель и крамольник

К немоте пугающей привык.

Казнь ждала притихшая держава,

Наводнили площадь стар и мал.

Плеть двенадцать раз над ним жужжала,

Колокол униженно стонал.

Был за службу верную наказан.

Как же допустили произвол?

Ведь за триста лет ещё ни разу

В грозную минуту не подвёл!

Время пишет скрупулёзно даты,

Но тревожит горестный курсив:

Онемить ни в чём не виноватых

И сейчас несложно на Руси.

______________

* Чигирь-звезда – так раньше называли Венеру.

* Колокол был объявлен виновником Смуты,

которая началась с набата, возвестившего

об убийстве царевича Дмитрия в г. Угличе.

Колокол прилюдно наказали двенадцатью ударами плети,

вырвали «язык», оторвали «ухо»

и сослали в Сибирь. И только через 300 лет

его амнистировали и вернули на родину.

Таких, как она…

Таких, как она, забывают не скоро...

Такие, увы, отрываются с кожей.

Такие не любят скандалов и споров,

И гордо уходят, коль встретишь моложе...

Такие не мстят, не трезвонят, не пишут,

такие не травятся, вены не режут,

такие – честней и на голову выше,

с такими – спокойно, и сон безмятежен.

Зачем же она собрала чемоданы?!

Вы оба не дети, давно уж за сорок...

Ты вызвал такси, вы прощаетесь, да, но…

Таких, как она, забывают не скоро...

Тот, кто нужен…

Он никому не нужен, ты понимаешь?

Папа, ну что ты заладил – внук да внук…

Я всё решаю сама, уже большая!

Выхода нет, понимаешь, замкнутый круг!

Папа, тебе воды? Валерьянки? Капель?

Слабые, вы, мужики… А как же мне?!

Я на часок в больницу – и дело в шляпе…

Что же ты, папа, миленький, всё бледней?!

Жизнь впереди, папуль, ещё нарожаю!

Выйду вот замуж, дачу куплю, авто…

Дура, ты прав, конечно… Не возражаю,

Слушай, дай денег, выскажешь всё потом.

Ждёт на скамейке в дворике папа дочку…

Горе согнуло вдвое, в глазах испуг.

Что я мог дать? Скромный отец-одиночка,

Школьный учитель, любимец детей, физрук…

Мысли хлестали больно, поедом ели.

Что я сижу тут? Надо бежать туда!

Может смогу, может, ещё не успели...

Вырастим с дочкой… Нет, я убить не дам!

Резко поднялся, ринулся прямо в двери –

Лифт не рабочий... Первый этаж, второй...

Боже, спаси! Я знаю, ты можешь, верю!

Ты ведь отец, пойми же меня, устрой…

Хлопнула дверь, спускаются. Кто-то плачет…

Быстро – через ступеньку и через две…

– Папочка, милый, прости! Не могла иначе…

Крепко обнял, погладил по голове.

Видела я в мониторе – размером в сливу…

– В каком мониторе?

– Делали ультразвук…

Папа, клянусь, он будет у нас счастливым!

Врач говорит, что мальчик там, слышишь, внук!

Шли, улыбаясь мыслям своим и солнцу,

Дома вдвоём готовили вкусный ужин.

Ткала судьба будущее веретёнцем,

Яркою нитью вплетая того, кто нужен...