Елена Севрюгина

Елена Севрюгина

Новый Монтень № 2 (494) от 11 января 2020 года

У истоков оптимистического постмодерна

(рецензия на книгу Романа Смирнова «В городе», ridero. ru, 2018)

 

История знакомства

 

Вот уже скоро год пройдёт с того момента, как я случайно и так счастливо забрела в город Романа Смирнова. Забрела – да так и осталась там вечным жителем. И дело не в том, что заблудилась и не могу найти дорогу обратно – просто не хочется возвращаться. Здесь так хорошо и уютно – здесь практически бесперебойно работает вай-фай, ненавязчиво метёт февральский снежок, иногда даже летом... О, а вот и знакомая лавочка! Привет тебе, родная! Как же я люблю сидеть здесь, в звенящем на все лады парке – осеннем, весеннем, зимнем, летнем... И знаю вроде, что есть другие дела, что жизнь мегаполиса такая быстрая, не оставляющая времени на всяческие раздумья... Но встать и уйти просто нет сил, потому что за год всё стало таким родным и до боли моим – близким, сакральным, сокровенным. Хочется стать хранительницей этого мира – маленького только на первый взгляд. Нет, это не просто мирок, в котором маленький человек сидит и курит на лавочке, думая о чём-то своём. Это микро, а может быть и макрокосм, скрытый портал, кроличья дыра, падая в которую, ты внезапно понимаешь, что обратно дороги нет. Да и нужна ли она? Вот и сейчас я гуляю по знакомым улочкам этого города – там чаще всего тихо и безлюдно, но иногда можно встретить мальчика с футляром. Он никогда не проходит мимо – обязательно замедлит шаг и хи-и-итренько так, с прищуром, поглядит на меня: дескать, ну что, попалась? А я знал, я знал, что тоже в футляр попадёшь... Попалась. Попала в городскую сказку и безнадёжно пропала в ней. Сколько уже о городе, о быте мегаполиса всего писано! Но так поэтизировать и одухотворить его, так насытить «человеческими» деталями и примирить с его существованием самых заядлых антиурбанистов ещё никому не удавалось. И я говорю Роману Смирнову браво и спасибо за то, что он впустил меня в этот мир. Вы боитесь? Напрасно! Впустит и вас – но только после того, как вы впустите его мир, его город в себя. Но что-то я заболталась... Мне уже безумно хочется обратно. Город, который, подобно мировому древу, пустил во мне корни, уже зовёт меня к себе, и я не могу не повиноваться этому зову. Я уже бегу... Если вы со мной, то поторопитесь. Дорога каждая минута!

 

«Мальчик с футляром»

 

Мир во всех его проявлениях никогда не стоит на месте – это величина постоянная, но многомерная и развивающаяся; мир «крутится, вертится, гуглится» и заставляет нас каждодневно меняться вместе с ним. Однако при этом самое важное – осознавать, что вечное начало, связующее все эпохи и цивилизации, никуда не девается. Оно так же живёт среди нас, периодически напоминая о своём существовании.

Эта непреложная истина очень хорошо известна автору книги «В городе» Роману Смирнову. Его поэзия, точнее, его особая вселенная, безграничная, дышащая, непрерывно растущая, открывается читателю не сразу. Да и не каждый читатель способен с первого прочтения угадать то подлинное, настоящее, что скрыто в незатейливых поэтических строках.

Но если вы всё же услышали голос этой вселенной, то в дальнейшем уже не сможете противиться этому зову: она будет говорить с вами на присущем только ей одной языке, она будет приглашать вас к непрерывному диалогу, к новым открытиям и мирам. И ваша жизнь – точнее, то, что вы привыкли под этим подразумевать – возможно, навсегда изменится.

Роман Смирнов – поэт ищущий. А смысл поиска в том, чтобы найти ту самую, единственно верную интонацию, которая станет интересной современному читателю. И не только потому, что в ней он угадывает столь близкие ему реалии жизни, а прежде всего из-за того неизмеримо вечного, значимого, существенного, которое просто умело прячется под привычными личинами.

Поэзия Романа Смирнова – это голос многовековой культуры, говорящий с нами языком современности. В этом огромная заслуга автора, сумевшего создать формулу универсального творчества – совместить современное мифологическое пространство с выдающимися достижениями прошлых эпох.

Школа этого удивительного автора простирается от золотого века, наследия Пушкина и Лермонтова, до современности с её лучшими именами: Бродский, Новиков, Рыжий, Гандлевский, Капович, Зеленцов.

 

Шальной февральский город,

я тоже – дуралей.

Вечернего кагору

себе и мне налей.

 

Разве не так же – интимно, недистанционно, доверительно – обращались к своему городу Блок, Мандельштам, Бродский?

Роман Смирнов – поэт обучающийся. Везде, всему и всегда. Всё, что окружает его в современном мире, он с радостью и нетерпением пытливого ума берёт на заметку – ничего и никогда не упускает и всегда открыт миру и своему читателю.

 

…так выходи из дома. Запоминай детали.

Ты не один такой. Все мы сыны Дедала.

 

Вот о чём, вступая в полемику с Бродским, говорит нам Роман Смирнов – наблюдатель и мечтатель, реалист и мистик.

И чего только не намешано в его стихах: лёгкая ностальгия о несбыточном, здоровая ирония и самоирония, поэтическое хулиганство... То самое хулиганство свободного использования художественного материала, которое редко кому бывает так подвластно.

Откуда же это сочетание безмерности и меры? Сам Роман утверждает, что «корабль культуры должен быть собран из крепких досок классики, наследия». Может быть, в этом ключ к разгадке?

Опираясь на традиции постмодерна с характерным для него стремлением к созданию игрового пространства художественного произведения, к цитатности, интертекстуальности и многочисленным аллюзиям, Роман Смирнов был, есть и остаётся при этом представителем изящной поэзии, наполненной глубоким духовным содержанием.

А главное его умение, на мой взгляд, заключается в том, что он, вопреки нынешним новомодным традициям, не стал «шаманом», поющим и играющим только для самого себя, обращённым исключительно внутрь себя.

Он с огромным уважением относится к своему читателю, он непрерывно вступает с ним в диалог, как бы приглашает к беседе. Это поэт, который хочет быть услышанным и испытывает постоянную потребность говорить с миром – с городом, с лавочкой в сквере, с проходящей мимо девочкой, с ветром и солнцем. Одним словом, он несёт своё золотое слово в мир, а не эгоистично оставляет его в своих личных закромах. И в этом-то то и заключается дань великой традиции русской поэзии. Автор должен что-то нести в мир – преобразовывать его по законам красоты.

Будьте осторожны с этой книгой – перед вами не просто сухие буквы или фразы. Это живая материя, преобразованная и подаренная людям душа истинного поэта. Она хрупка и ранима, но в то же время она сильна и не боится упасть в бездну, потому что знает заранее: не упадёт и не разобьётся, а взлетит ещё выше – к тем высотам, которые, безусловно, покорятся безграничному обаянию автора.

 

Мир крутится, вертится, гуглится,

и прячутся в ««лайки» эмоции,

но… мальчик идёт по улице.

Мальчик будущий Моцарт.

Он тащит футляр, он топает,

засматриваясь на вывески.

Идёт, повторяя «Во поле…»;

высокие ноты и низкие.

 

Автор, написавший эти строки, возможно, даже и не догадывается, что написал он их о самом себе. Он и есть – тот самый «мальчик с футляром», который идёт по улице, являя собой ту самую универсальную точку отсчёта, с которой начинается всё по-настоящему важное в жизни человечества.

Он идёт – а значит, земля продолжает вертеться, а вместе с ней вертятся множество галактик и планет, приближающих нас к свету истины.

 

У истоков изящного постмодерна

 

Чтобы наглядно продемонстрировать отличительные особенности художественного метода Романа Смирнова, более подробно проанализируем указанное выше стихотворение о мальчике с футляром.

 

Ольге Мищенковой


Мир крутится, вертится, гуглится,
и прячутся в «лайки» эмоции,
но… мальчик идёт по улице.
Мальчик будущий Моцарт.

Он тащит футляр, он топает,
засматриваясь на вывески.
Идёт, повторяя «Во поле…»;
высокие ноты и низкие.

И боженька солнечным зайчиком
целует в макушку мальчика.
Ах, чтобы оно ни значило –
точнее нет математики…

Я помню «...земля ещё вертится…»
и капли «датские». Даром ли?
Спрошу. Мне никто не ответит за…
но… мальчики ходят с футлярами.

 

Своеобразие данного произведения в том, что оно, будучи типичным творением постмодерна, всё же не является однозначно таковым, поскольку частично отрицает данный стиль в его уже устоявшихся, апробированных формах. Вводя новую терминологию, можно сказать, что мы имеем дело с новым поэтическим направлением или даже поэтической школой, которую условно назовём романтическим, или изящным постмодерном. В качестве альтернативы можно также использовать термин «оптимистический постмодерн».

Для доказательства данной мысли следует разобраться с дифференциальными признаками как постмодерна, так и других стилей, которые могут быть выявлены в рамках представленного художественного текста. Начнём с того, что вспомним, какие черты традиционно присущи поэзии постмодернизма. Безусловно, это депрессивный психологический фон как доминирующая черта, при этом мы видим смешение языков и художественных форм, изначальную заданность игрового пространства, его некую «мифологизированность». Также в качестве черт, обязательно присущих постмодерну, следует назвать эклектичность, интертекстуальность, мозаичность художественной картины мира.

Возвращаясь к стихотворению, отметим, что эклектичность и интертекстуальность здесь не просто присутствуют, но и являются одновременно структурообразующими и композиционно организующими элементами текста. Так, уже в первой строке «мир крутится, вертится, гуглится» мы видим некую заданность темы и вполне конкретные «отсылы» к первоисточникам. При этом тема логически развивается и эволюционирует на протяжении всего стихотворения, вначале обращая нас к известной песне о голубом вертящемся шаре и трансформируясь в конце в общеизвестные мотивы песни Булата Окуджавы. Получается абсолютная смысловая закольцованность, но внутри нее, как внутри любого мифологического пространства, рождается ещё несколько универсальных смыслов, как бы «перетекающих» из одного в другой на уровне метаязыка. Текст прочитывается на уровне образов-маячков, своеобразных сигналов, связанных незримой нитью авторского замысла: мир крутится, вертится, гуглится (то есть меняется под влиянием неумолимого времени), однако строка «пока земля ещё вертится» отрицает истину начальной строки, говоря о мире как о постоянной величине – константе, в которой есть вечные ценности. Эта константность лишний раз подкрепляется образом «капель датского короля» – чудодейственного эликсира, спасающего мир. Лично для меня это, помимо всего прочего, ещё и своеобразная модификация «философского камня», в поисках которого находится человечество уже на протяжении многих столетий. Ну и образ Гамлета, принца датского, также возникает на уровне непроизвольной ассоциации, если учесть что Гамлет – образ-архетип, воплощающий идею вечного поиска истины и справедливости. Да и сам автор, что уж греха таить, в последней строфе задаёт риторический вопрос, подобно Гамлету: «помню «...земля ещё вертится…» и капли «датские». Даром ли?». Правда, в отличие от своего прототипа, ответ на данный вопрос он даёт вполне определённый.

В итоге мы получаем семиотическое многоуровневое пространство, которое может быть адекватно «считано» только в случае его предельно внимательного изучения. Соответственно, данный текст, рассчитанный на интеллектуального, тщательно подготовленного и профессионального читателя, никак не может быть назван реалистическим и полностью вписывается в традиции постмодерна. Понятно, что интертекстуальность текста логически подразумевает и такие черты, как эклектичность, мозаичность, смешанность стилей и т.д.

Однако почему же тогда мы не можем назвать данный текст стопроцентным образцом постмодерна? А суть в том, что здесь отсутствует главная составляющая данного стиля – а именно депрессивный психологический фон, предполагающий эстетизацию расколотого, разламывающегося мира, в котором личность напрочь утрачивает самоидентификацию и какие-либо нравственные ориентиры. Этого мы здесь не найдём, но найдём совершенно противоположное: цельный, хорошо построенный универсум с аксиологической шкалой ценностей. И, безусловно, сакральным центром этих ценностных ориентаций является образ мальчика с футляром.

Что же происходит в данном случае? А происходит то, что постмодерн становится вершиной айсберга, вырастающей на корнях классического романтизма – колыбели мировой литературы. Постмодерн в данном конкретном случае превращается в некую утилитарную составляющую текста, смысл которого должен быть донесён в доступной для читателя форме.

Можно задать себе вопрос: а целесообразно ли вычленять здесь ещё какой-то отдельно взятый стиль, если эстетика постмодерна изначально предполагает смешение всяческих стилей? Наш ответ однозначно положительный, поскольку любое стилевое направление, вошедшее в контекст другого, перестаёт быть идентичным самому себе. А мы в данном случае видим черты чистого романтизма, преподнесённого в постмодернистском ключе. И происходит это потому, что нравственные, ценностные ориентиры автора не утрачены, и к окружающему миру он настроен не враждебно, а, напротив, ищет в нём для себя некий «вселенский корень бытия», основу всего сущего.

Принцип организации художественного пространства в контексте данного стихотворения типично романтический. Здесь присутствуют и характерное двоемирие, и антитетичность, и поиск идеала, воплощённого в романтическом герое, являющемся средоточием подлинных жизненных ценностей.

Антитетичность заявлена уже первой строфой: «мир крутится, вертится. гуглится…» – инвариантная, непостоянная составляющая мироздания, которой противопоставлена универсальная величина-константа, воплощённая в образе мальчика с футляром. Далее автор просто развивает свою мысль, доводит её до утверждения абсолютной непреложности – проще говоря, до аксиомы («ах, чтобы оно ни значило – точнее нет математики…»). Да, присутствует сомнение, мучительный поиск, движение к идеалу, но движение вполне однонаправленное, нацеленное на обретение идеала, призванного уравновесить все условные и непостоянные величины, делающие мир не столь цельным и совершенным («Спрошу. Мне никто не ответит за…// но… мальчики ходят с футлярами»).

Футляр – сам по себе уже довольно мощный символ, говорящий о некоем сокровенном знании, а мальчик с футляром – это символ удвоенный, превращающий самого автора, безусловно отождествляющего себя со своим персонажем, в некоего носителя этого сокровенного знания, в духовного кладоискателя, способного даже из расколотого и разламывающегося мира извлекать жемчужины, необходимые для сохранения подлинности, осмысленности и осознанности бытия.

Несколько новых стихов Романа, которыми я с удовольствием поделюсь с читателями, действительно доказывают, что мир не стоит на месте, а настоящий поэт достигает всё новых и новых высот своего поэтического мастерства:

 

В парке пела

 

В парке пела Аня Леннокс,
в прошлом веке Энни пела.
Будто призрак птицы феникс
над своим летала телом.

А на выходе из парка
с элементами державы,
море, гибкая испанка,
горизонт в руках держало…

Я ещё пытаюсь спамить,
вспомнить и послать себе же
эту память, эту память,
этот пляж на побережье,

но доносятся отрывки,
как в прибрежных водах мелких,
золотые плыли рыбки –
то ли Ани, то ли Ленки…

 

Про неё

 

она была обычная как жизнь
такая что другому покажи
не вызовет особенных эмоций
она любила шутки ни к селу
ни к городу уключину к веслу
уключину к веслу
и морсы
её бывало кличут как там эй
ха ха смотри на юбке то репей
пройдёт не оборачиваясь даже
читала книги плакала тайком
носила завтрак мякиш с молоком
через дорогу маме бабы даши
её манили сосны чага гриб
а также рыбы ну куда без рыб
и вёсел
она одна такая как бы да
ходили к ней да выгнала вода
вот был один дружок смекливый йося
спросил однажды как тебя зовут
мне интересно пробовать на звук
что может быть для вечности полезнее
она вздохнула будто бы устав
по матушке зовусь я красота
по батюшке зови меня поэзия

 

Мадера

 

Когда кончается мадера
и сердце тянет в Имереть,
добавь немного постмодерна,
где всё про время, и про смерть,
про неустроенность святую,
и гениальность, в цвете лет
уйти, геройски салютуя –
тому навстречу, этим вслед…
Когда кончается напиток
и философствует цирроз,
поэту хочется не пыток,
а «полной гибели всерьёз»,
и за дождями, за дождями,
увидеть, как небесный дед
своими длинными жердями
в стада сбивает лунный свет…
Когда утрачиваешь мерно
вина оставшуюся треть,
плесни немного постмодерна,
впредь…

 

Пусть это покажется немного нескромным, но очень хочется, чтобы заключительным аккордом сегодняшнего разговора об интересном поэте и его книге стало моё небольшое стихотворное посвящение ему:

 

Знакомому постмудренисту

 

он выходит из дома, подняв свой душевный ворот

до упора (повсюду стальные висят крючки)

говорит: в моём «новом» есть мальчик, пивко и город,
а в твоём – колодцы, башни и маяки.

а я что? я молчу и, как прежде, не возражаю,
предлагаю: пойдём, покурим – не то взорвусь..
ты не слышишь? скрипят исторические скрижали –

мы на них не лежали, и нас пока не зовут...

он мне выстрелит «нет» – и попробуй уговори ты,
и попробуй с замков неприступных сорвать болты –

ну а вдруг убежит – и в подъезде по горлу бритвой,
а ведь мы с ним вроде два года совсем на ты…

я-то тихий колодец, а он-то бездна без дна и
ты поди изловчись до такой высоты упасть
и выходит, что я про него ничего не знаю
про неё тем более (она снова не назвалась)

но когда он ко мне приводит футляр и мальчика,
а потом зависает в одной из своих простраций,
я кричу: на дворе без пятнадцати мать-и-мачеха,
ты совсем охренел? давай уже собираться…