Елена Севрюгина

Елена Севрюгина

Все стихи Елены Севрюгиной

Dance with me

 

в летнем воздухе – влага, корица и хмель,

ты любила того, кто любить не умел…

выбирая полночные бары,

ты жила в ожидании бала.

 

на столичные страсти истратила год

королева хрущоб, маргиналка-Марго,

но сегодня скучает напрасно

одинокая девочка в красном.

 

для чего, подводя безутешный итог,

обнимая забытый родной городок,

ты о прошлом включаешь ремейки

в летнем парке на старой скамейке?

 

до-ре-ми – мимоходом полночный трамвай

прозвенит «оставляй-забывай-застывай»,

и умчит в заполошную темень

всё, что было не так и не с теми.

 

ми-ре-до – донкихотствуя в кронах ветвей,

полуночным идальго споёт соловей

и, дохнув резедой и сандалом,

проскользнёт ветерок запоздалый…

 

до-ми-ре – в доме редко бывает теплей…

ми-ре-до – в мире дождь…на оконном стекле

вырастают небесные струны,

водяные продольные руны…

 

к дождевому прозрачному телу прижмись,

словно мантру, шепчи «dance with me, dance with me»,

повинуйся волшебному ритму,

королева дождя, Маргарита –

пульс чеканит чечёткой в ночи

«cheek to cheek»

«cheek to cheek»

«cheek to cheek»

 

Temporary

 

неопознанные разные

мы себя сегодня празднуем

в нас качается «вчера»

до утра 

 

тонок мир в котором тонем мы

робкий свет ловить ладонями 

уплывая в феврали 

просто ли

 

и дрожим себя обрящие

вдруг заглянет настоящее

снов на сто тому вперёд

и умрёт 

 

 

Ангел

 

я купила ангела на счастье

на развале возле медсанчасти –

на дешёвой ниточке льняной

скромно он висел у проходной,

опустив потрёпанные крылья –

там, где люди-реки торопились

в океан не-ангельских проблем,

не был он востребован никем

 

я не знаю, что со мною было,

что меня тогда остановило

в час дневной, затопленный людьми,

но внутри затикало «возьми» –

и теперь смотрю, когда мне грустно

на него, висящего на люстре,

в свете лампы мощностью сто ватт,

начиная чувства рифмовать

 

веря в то, что счастье где-то рядом,

и легко становится под взглядом

отрешённых ангельских очей

посреди привычных мелочей

я так долго ангела искала –

чтобы ничего не отвлекало

от его невзрачного тепла,

я его искала и нашла

 

Болдино

 

В ночь стучат колеса-болтики.

Дождь не оставляет шансов

поскорей доехать в Болдино ‒

чистым словом надышаться.

Походить по тропкам узеньким,

мимо клумбочек неброских.

Неземную слыша музыку, 

бросить в урну томик Робски.

Робски плотская и тленная,

и Бог весть ещё какая,

а во мне сидит вселенная,

вечная, не городская.

Что там рай с дворцами-Ниццами? ‒

путешественника шалость.

Мне на месяц забуриться бы

в домик с крышей обветшалой

и вплетать ночные шорохи

да мышиное шуршанье

в паутину строчки шёлковой…

Мне бы только не мешали

обретать для сердца родину ‒

с ней так горестно расстаться.

И опять я вижу Болдино

В суете бессонных станций ‒

Там, где Пушкин по-приятельски

мне помашет гривой чёрной…

Жаль, под стук колёс предательский 

ехать мимо обречён я…

 


Поэтическая викторина

В Париже

 

в Сене ловят не карасей,

понапрасну снастей не мучают.

я в Париже поставлю сеть –

поохотиться на созвучия.

на блесну половить слова,

золотые и сладко-терпкие,

и восторги зарисовать,

пропуская строку сквозь тернии…

а московские фонари

снова встретят тоской и «Хортицей»…

говори, Париж, говори,

кто из нас на кого охотится?

 

* * *

 

варила щи компот варенье

колола на зиму дрова

слетали с уст стихотворенья

пустые мёртвые слова

созвучья пестовала нежно

сплетая вздохи с тишиной

а небо оставалось прежним

внутри меня и надо мной

в сковороде шкворчали зразы

слепые сонные в углу

от боли умирали фразы

зачем-то сказанные вслух

 

май 2018

 

* * *

 

внутри жёлтого овала

чайка летит над мостом сквозь кольцо

ты не знаешь какое именно

садовое или третье транспортное

кольцо нибелунгов

или кольцо

сбежавшей из-под венца невесты

которая услышала своё сердце

а не слова заботливого родителя

так начинается утро

когда первые солнечные лучи

пытаются пощекотать тебя

сквозь зашторенное окно

так случается новая жизнь

ещё не осознавшая

что она случилась

так делается глубокий̆ вдох

а потом выдох

вдох и выдох

выдох и вдох

и лёгкие наполняются воздухом 

а слух и зрение

предельно обостряются

и тогда ты внезапно осознаёшь

нет ничего кроме мелькающих на горизонте

крыльев далёкой чайки

нет ни пространства ни времени

ни разлуки ни

расстояния

есть только ты

ставший мыслью и словом

светом и морем

человеком и птицей

собою и всеми

 

Вокзалы

 

волжский… рижский… павелецкий…

здесь – надежда, там – печаль,

этот – тихий, этот – резкий,

этот просто промолчал…

этот – скромный, этот – строгий,

здесь возможно – там нельзя, 

но, как прежде, вдоль дороги 

взгляды-призраки скользят

 

и скулит тоска борзая

в конуре поспешных фраз,

неизменно отгрызая

у «сейчас» заветный час,

но желанье не осудит 

(дотянуться – оттянуть) 

бог, считающий в сосуде

совпадения минут,

 

сожалений, оживлений,

отпущений в никуда –

бьётся крыльями в колени

привокзальная вода,

не по грудь и не по горло,

вышел – выше не бери, 

а внутри годами голо,

не заполнено внутри… 

 

но останутся на курском 

ярославском и т.д.

крохи жизни нашей куцей

о несбыточном радеть 

оттого что годы – гады, 

что дорога, что транзит, 

а в дверях земной ограды

неизбывное сквозит… 

 

и, случайные соседи

по купе и по пути,

мы куда-то едем… едем… 

или нет... летим-летим...

там, где мантрой станет мука,

где в конце привычных слёз

жизнь спрессована до стука,

нескончаемого стука,

в нас качаемого стука

всепрощающих колёс…

 

Волчок

 

баюшки баю ложись на бочок

мир до утра в ожидании замер

ночью по городу ходит волчок

смотрит в людей золотыми глазами

в мире заблудших в стране дураков

ищет таких же бессонных волчков

 

ходит ощерив клыкастую пасть –

если не хочешь бесследно пропасть

просто иди вдоль обочины звёздной

к горлу безмолвия в лес в тишину

и оставайся до полночи грозной

спать на краю и роптать на луну

 

нужен волнения резкий скачок

чтобы внутри оказался волчок

с вечной тревогой в мохнатой груди

ждущий чужого призыва «приди

и утащи в запределье своё

в мир где ни света ни сна ни краёв»…

 

время придёт и за кромкой зари

пасмурный день дожуёт фонари

выключит фары продрогших газелей

чтобы из окон на них не глазели

лишь заплутавшие сны у реки

будут светиться как волчьи зрачки

 

 

* * *

 

вот я ребёнком в лодке

ковшик ладоней в реку

словно котята к солнцу

ластятся камыши

как тут не вспомнить греку

или не вспомнить греку

лучше не помни греку

просто живи дыши

солнце ли нынче верой

вера ли нынче правдой

правда ли нынче словом

север ли будет юг

просто подспудно ведай

просто невольно радуй

ливнем случайных радуг

тех что в тебе поют

кто на тебя похожий

выйдет найдёт проявит

в твой застоялый август

и омертвевший март

въевшийся солью в кожу

мир имярек рейкьявик

чтобы лететь в Рейкьявик

сладко сходя с ума

 

* * *

 

говори говори да показывай

шебутной поэтический птах

что живёт с мандельштамом за пазухой

пастернака несёт на устах

пишет быль об отчаянном мальчике

нереален разнуздан бедов

и летит в гумилёвском трамвайчике

вдоль глухих патриарших прудов

 

говори и пускай не поверится

не доверится слову толпа

подрастёт худосочное деревце

и корнями пойдёт по стопам

неприкаянных меченых лапотных

благозвонных безумных больных

что текут от москвы до елабуги

по карнизам дорог ледяных

 

так живите уже если начали

и вершите большие дела

сто томов написавшие начерно

прогоревшие в снах добела

и пускай ваши песни отважные

будят голод и город и век

нескончаемы тропы бумажные

и звенит под полозьями снег

 

Город начнётся с вечера…

 

город начнётся с вечера – серость и суета 

выйдут в тираж за вечностью, спрыгивая с моста...

мысли и чувства начерно – сердце строкой бежит, 

мечут дворы невзрачные стрелы страстей чужих…

 

сколько их было – убыло, сколько ещё, взгляни, 

тех, что катились кубарем в сырость своих темниц,

мимо ещё не встреченных, мимо молящих рук…

повесть начнётся с вечера – кончится лишь к утру.

 

время вздохнёт за шторами, время всплакнёт навзрыд,

ночь, как всегда, заштопает дыры дневной коры,

боль прорастёт нечаянно в нервах гранитных плит –

улиц густым отчаяньем город во мне болит. 

 

жизнь за глухими стенами – память стирает стыд,

страшно (душе ли, телу ли) снова сорваться в «ты»…

сросшись с оконной рамою, падаю в «до всего» –

музыка… кофе в гранулах… дым сигареты vouge…

 

чувства дрожат изменчиво холодом на плечах,

горе начнётся с вечера – нам ли о том молчать?

нам ли словами свёрстывать летопись скудных дел,

чтобы проснуться мёртвыми в новый ослепший день …

 

Два гения совпали…

 

два гения совпали – Бог и Бах...

затрепетав у мира на устах,

вспорхнули птахи – терции и кварты,

и начался фонический потоп –

диезов звёзды, лилии альтов

с полей небес подобием валторн

лились в азарте.

два гения, две правды – Бах и Бог,

и снова задышала – выдох/вдох –

разбуженного неба диафрагма,

и, проиграв прелюдии на бис,

земные горизонты поднялись,

и вырвался на волю жизни смысл,

как магма...

два гения – и ожил в этот миг

век, что лежал, бесплотен, безъязык,

и звуком был вселенной вправлен вывих –

и ветру было сказано «шуми»,

и грому было сказано «греми» –

вдох/выдох...

 

Два слова о тишине

 

У каждой тишины свои резоны –

Одна гоняет ветер по газонам,

Другая заставляет нас дышать

Особенно пронзительно и часто

И, став невольной спутницей несчастья,

Способно нашу душу возвышать.

 

У каждой тишины свои границы –

Одна прервётся с теньканьем синицы,

Расколется природе в унисон.

Другая выйдет влагой на ресницы,

Стрельнёт внезапной болью по страницам,

По немоте, которая не сон.

 

У каждой тишины свои приметы –

Одна, как будто соткана из света,

Для радости одалживает день.

Другая нас терзает до рассвета,

Петляет тропкой из еловых веток,

Становится кругами на воде...

 

Декарма и Декамерон

 

декарма и декамерон

дуб обгрызают с двух сторон

пугают выспренных ворон

в осеннем парке

и вроде обе стороны

равно-важны равно-равны

но предрекают разно-сны

седые парки

 

целуя губы на бегу

щий день как в логово врагу

смотрю и космос не могу

к себе приблизить

а ветви дуба тянут вверх

где зовы звёзд и где завет

ный запечатанный конверт

летит к Элизе

 

заветный дуб две стороны

как зыбкий мост разведены

в одной живём до седины

в другой навечно

раздвоенные отродясь

свиньёй под дубом топчем грязь

а парки носятся смеясь

над нами смерчем

 

в запарке парки не видны

но хрустнет ствол застонут сны

ти листья тощие весны

прося устало

и мир взглянув из-за угла

на содержимое ствола

крылами ринется стремглав

во тьму портала

 

октябрь 2019

 

Декубрячное

 

долгая декада декабря,

холод и уныние повсюду,

брякает немытая посуда,

гитарист терзает деку бря…

 

по земле, условно-голубой,

ходят одинокие мужчины,

терпкий шлейф отборной матерщины

гордо оставляя за собой…

 

на мгновенье вспыхнул и потух

красный свет (опасность миновала)

что с прошедшим? кошечка склевала

что с грядущим? вылакал петух…

 

 

* * *

 

дитя растущих в небо фонарей

пророк что время голосом возвысил

ты доживёшь до отрывных календарей

до ветрено меняющихся чисел

но почему над пропастью во лжи

словами-рёбрами считаешь этажи

безбашенная юркая синица

в падении своём беспечно юн

тем кто услышит музыку твою

теперь алкоголически не спит(ь)ся

вы все набившие оскомину в душе

вам будет навсегда по двадцать шесть

по двадцать девятнадцать восемнадцать

уходит в бездну новая луна

но юность так пророчески точна

слепым стремленьем вовремя сорваться

и стать росой внезапного лица

сияньем золотым череповца

расколотым уральским самоцветом

дитя земли рождённое поэтом

печальный сын проросший сквозь отца

 

Если мир…

 

если стих настоящий – 

картина всегда оживает 

если стоящий он – 

это жажда и боль ножевая 

это миг забытья 

(всё былое и бренное напрочь) 

это видеть себя в небесах 

опрокинутым навзничь 

бесконечно и странно взрослея – 

от слога до слова 

от реки до аллеи 

взлетая над городом новым 

запуская в пугливых стрижей 

громогласные стрелы 

опускаясь ночами 

в барочную осень растрелли 

 

видишь память поправ 

к сердцу клонятся клёны и липы – 

как последние ра 

или первые боги олимпа 

и сакральную чушь 

шелестят медно-рыжие шали 

ощутимым «чуть-чуть» 

до иного тебя возвышая 

и запасом земным 

обнищав до последнего цента 

ты живёшь 

заповедным глотком золотого абсента 

в неприступной дали 

где глазами безумного бога 

смотрит юный дали 

проплывая над небом ван гога 

 

и не муж/не жена 

и не он/не она 

и не друг/не знакомый 

ты от прежнего солнца ушёл 

словно вышел из комы 

но в сиянии новых лучей 

ты до срока растаял 

забывая себя 

из себя самого вырастая 

а в разреженном воздухе 

дышится чище и слаще 

если стих настоящий 

если голос и мир настоящий

 

И когда с высоты опускался снег…

 

и когда с высоты опускался снег,

а душа поднималась на новый ярус  –

приходил тот единственный человек,

о котором и думать уже боялась.

 

по привычке включая сердечный чат,

он садился с улыбкой, слегка игривой,

и такое подчас обо мне молчал,

что наверное лучше б заговорил он.

 

сонный вечер надкусывал лунный лёд,

запивая восторги нектаром млечным,

и хотелось при спуске в судьбы пролёт,

чтобы наш диалог продолжался вечность.

 

были страннику прочие не чета –

предлагая мне чётки и чай с корицей,

начинал он беззвучно меня читать,

никогда не пролистывая страницы.

 

и, казалось, нас двое – отец и сын –

мы плывём по течению в лодке утлой,

но чуть теплилась глаз неземная синь

в час, когда наступало земное утро.

 

вновь бессонница – хмурый февральский скальд –

заставляла умыться водой из крана.

оставались забвение и тоска

по тому, кто со мной говорил на равных...

 

Квадрат

 

по учению Сократа

человек ценней карата

банкомата циферблата

и теперь вот верь не верь

я гуляю по квадрату

по широкому квадрату

по ужасному квадрату

и гадаю где тут дверь

 

говорили строго глядя

папы мамы тёти дяди

чтобы жить при всём параде

откажись от чепухи

в этом мире умном строгом

места нет гипоппорогам

так же как единорогам ‒

это всё твои стихи

 

и теперь дома ли хаты

реки вёрсты полосаты

жёлтым глазом хитровато

смотрит ворон на суку

мне обидно из квадрата

мне не видно из квадрата

мне не выйти из квадрата

потому что это куб

 

Когда придёт последняя зима

 

когда придёт последняя зима

с холодным снегом, выпавшим внезапно ‒

диск солнца тихо скатится на запад,

туда, где сны ссыпает в закрома

безликая, безжалостная тьма.

 

когда под бледным светом фонаря

промчится тенью сумрачный прохожий ‒

я осознаю сердцем: мы похожи.

сгорая в белом вихре декабря,

мы верим, что огонь горит не зря.

 

очерчен путь – и стоит ли стенать,

что, хрупкий свет теряя по крупице,

сердца людей не вечно будут биться,

поскольку вероломная весна

не сможет всех одаривать сполна.

 

ещё не время выжить из ума,

ещё душа течёт ручьями строчек,

но мойры нить становится короче.

наступит день – и я пойму сама:

пришла моя последняя зима.

 

Когда ты был искателем...

 

Р.С.

 

Когда ты был искателем, а я

твоей, ещё не найденной, находкой,

мы плыли по теченью в разных лодках,

мы шли по тёмным граням бытия.

Когда была неузнанной, а ты

своей тоской был смутно опечален,

мы вместе что-то важное молчали,

сгорая в эпицентре немоты.

И плавился под солнцем белый грим,

на сердце запечатывая поры,

и не хватало сил на разговоры –

зато теперь друг с другом говорим.

Пусть под ногами разная земля,

но голоса всё звонче и сильнее:

то я услышу: «Дуся-Дульсинея»,

то ты услышишь: «Мальчик февраля».

Окутывает дни фейсбучный смог,

стесняют грудь неласковые сети,

но вновь из их глубин приносит ветер

целительной энергии комок.

С того конца мне руку протяни,

признай случайных судеб сопричастность,

ты – талисман, мной найденный на счастье,

а я теперь искателям сродни.

 

* * *

 

лебедь бьётся вдоль пруда

и на чудо уповает

солона его вода

солонее не бывает

если спрятать облака

небо станет ли синее

лебединая тоска

есть ли что тебя сильнее

убаюкал под крылом

миллионы дерзких пруссий

а вокруг-то как назло

куры куры гуси гуси

им-то господи зачем

слишком важные фигуры

им что сени что мечеть

гуси гуси куры куры

разбиваясь о стекло

словно главного не стало

лебединое крыло

опускается устало

точка точка два тире

а могло бы всё иначе

гусь гогочет во дворе

рядом курица кудахчет

 

 

* * *

 

летейские слёзы

печали дали

души терпеливая грусть

но катится слово

до края земли

рисуя тебя наизусть

предчувствуя вечность

за гранью вещей

её проживая насквозь

сцепляешь осколки

земных мелочей

в единую тонкую ось

 

осу золотую

стальную струну

со звоном

летящую в дом

когда приглашает

в свою тишину

тоскливый

оконный проём

ты снова свободен

разорвана цепь

и можно идти до конца

иное лицо

проступает в лице

и снова не видно лица

 

в пустынных тоннелях

подземной страны

ты ищешь

затерянный приз

а чьё-то дыханье

узором стальным

дрожит на стекле

торопись

мгновенье ещё

и закроют проезд

пойдёт к магомету гора

но осы звенят

продолжается квест

твоей остаётся игра

 

Лилит

 

из множества звенящих параной ты отдал предпочтение одной…

спасенья нет, и не поможет Ной…

кораблик затонул до отправленья.

ты пьёшь любви греховный эликсир, стремясь её прочесть «от сих до сих»,

к чему пустое «господиспаси»,

когда уже раздвинуты колени?

 

исчадье ада? Ангел? Лёг на снег незримой тенью недочеловек

лежит, не поднимая бледных век,

и ждёт, что правосудие свершится

и навсегда спасёт его от той, что сердце поразила немотой

что хочет перерезать нить Клото

и ждать, когда сосуд опустошится.

 

её одну теперь благодари – за боль, что обжигает изнутри,

за дрожь в твоей руке на счёте «три»,

за вожделенья сладостные спазмы…

горит огонь среди плавучих льдов, сюжет давно известен «от» и «до»

ты замер в ожидании Годо ‒

от разума снисходишь до маразма.

 

ветхозаветным козырем не в масть, пока на свете есть слепая страсть,

и просто невозможно не упасть,

когда тебя опять толкают в спину…

воскресший Люцифер уже восстал – горька свобода, шаток пьедестал

и даже Бог бороться с ней устал ‒

от яблока осталась половина.

 

дитя греха восторженно гулит – не удержать коварную Лилит,

ты хочешь мёд; но яд уже налит,

и горло жжёт отточенная бритва.

проигран бой, но истина стара: её создать ‒ не жалко и ребра.

сбегайтесь черти, ведьмы, доктора…

пусть в сердце тьма, но на устах молитва.

 

Любимому городу

 

Зимний город ‒ потомок великих Будд – 

В голубые сугробы одет-обут... 

Он опять заглушает мою мольбу 

страшным грохотом иномарок ‒

Он шагами прохожих затёрт до дыр, 

а ночами, под шёпот большой воды, 

как драконы, рождают морозный дым 

полукружия спящих арок. 

 

Завтра Невскому снова кишеть людьми... 

Славный город, на время меня прими, 

разреши заглянуть в твой запретный мир, 

лунных капель пролей на раны ‒

Если бьётся под сердцем святой исток, 

то немыслимо сдерживать свой восторг, 

выбегая на площадь семи мостов 

и пяти изумлённых храмов. 

 

Я зову тебя, город, но ты молчишь. 

Распрями гордых улиц своих лучи ‒

пусть у сердца в морозной глухой ночи 

Ледяной разобьётся панцирь. 

В час, когда над Невою раздастся треск, 

все поймут, что, распятый, ты вновь воскрес... 

И рука умилённо выводит крест 

лёгким жестом дрожащих пальцев.

 

* * *

 

лёгкая тростинка на ветру,

может быть, сегодня я умру –

просто опознай меня, похожий,

в кровяном брожении под кожей,

в янтаре, врачующем кору...

 

кто я нынче? вещая трава,

вечная мольба или молва,

душной страсти привкус комариный,

марой ли, мареной ли, мариной

я была – останутся слова...

 

ты на них попристальней гляди,

чтобы ожила в твоей груди

ласточка с ахматовским прицелом –

станешь просветлённым, но не целым,

обернувшись в камские дожди

 

нынче холодна твоя кровать,

станем вместе море моревать...

вяжет рот, в пути сбивает с толку

терпкий вкус рябиновой настойки –

это значит, смерти не бывать...

 

это значит, ветрено-хмельна,

забродила времени вина,

и в чаду застолий будет литься

речь моя, полынь и медуница,

красная больная бузина

 

Мальчик, ищущий феврали

 

На краю усталой больной земли,

посреди задёрнутой светом тьмы

бродит мальчик, ищущий феврали,

и ссыпает сказки в суму зимы.

 

У него чуть слышный, прозрачный смех,

он безмерно молод, речист, скуласт,

и струится ласковый тёплый снег

из глубин распахнутых детских глаз.

 

Серебрятся тысячи снежных солнц

на пороге чутких февральских бурь,

но скользит сквозь пальцы речной песок,

шелестя по нотам твою судьбу.

 

Выбегай в прозрение ‒ так велят

загрустившей лавочки цветосны.

Своего заветного февраля

августовской лаской своей коснись.

 

Как ребёнка, чмокни в озябший лоб,

напои микстурой из слов и вер –

забери из сердца людскую ложь,

и тепло зимы полюби навек.

 

На запястья нити ему вяжи,

ограждай от смутных тревожных дум,

но в саду заснеженном не держи,

потому что тесно ему в саду.

 

Ты не кутай небо в земной уют,

заповедной сказке его внемли

и пусти на милый морозный юг –

в мир, где бродят тёплые феврали.

 

* * *

 

медные трубы не разбирают нот,

вещие истины спят в глубине молчанья,

ищем, живём, записываем в блокнот

всё, что приходит ветрено и случайно –

голос летит по городу, невесом,

переплавляясь в миф, горловую песню –

снова гадаем, золото или сор,

вынесем ли, воскреснем…

музыка дремлет на заводном боку,

ночь призывает не нарушать обычай,

призрачный ловчий ищет в силках строку,

гордый своей добычей,

сон переходит в радугу, солнце, свет,

бьётся забвенье в гулкой аорте суши –

вслушайся в медные трубы, которых нет,

если умеешь слушать…

 

Миры

 

небо брызжет лунным молоком,

утомлённый ветер спит под лавкой…

я с тобой, но где-то далеко –

в лабиринтах дремлющих веков,

рядом с неприступным замком Кафки.

 

стынет след у кроличьей норы,

не найти фламинго для крокета –

слышишь, как заплакали навзрыд,

разбежались по небу миры,

снова не опознанные кем-то?

 

их себе возьми, как божий дар,

и на жизнь нанизывай, как чётки,

открывая страны, города –

может быть, в одном из них тогда

мы с тобой на миг пересечёмся.

 

чью-то тайну прячут камыши,

звёзды снова начали фиесту.

вслед за мной лети, живи, дыши –

просто осознай, что для души

нет конкретных времени и места…

 

глянет ночь в открытое окно

и опустит дрёму на ресницы.

ты у сна в объятиях давно ‒

я же с Землемером пью вино

где-то на шестнадцатой странице.

 

 

Москвичка

 

Головой понимаю: москвичка.

Но душой принимаю с трудом:

с каждым годом сильнее привычка

уставать от больших городов,

 

От толпы городской, монотонной

и от транспортно-пробковых пут ‒

От махины железобетонной,

где любой великан ‒ лилипут.

 

На моря кратковременный выезд

ненадолго спасает... боюсь,

город-монстр окончательно выест

всю былую крылатость мою,

 

отберёт, что желала, хотела,

вынет сердце моё, а потом

будет рвать беззащитное тело

каннибальским чудовищным ртом.

 

Что поделать? Сама виновата,

что теперь ни мертва, ни жива...

Был осознанно выбран когда-то

этот крест под названьем Москва.

 

* * *

 

мы с тобой простые реперы

разговора тянем нить

у меня остались крекеры

чаю что ли заварить?

ты одет всегда с иголочки

да и я тебе под стать

положу тебя на полочку

чтобы после почитать

докопаться до искомого

и поймать в конце главы

что-то пристально знакомое

с вязким привкусом халвы

да и ты меня наверное

будешь как-то помечать

трогать мысли полимерные

и восторженно молчать

только с виду мы похожие

на людей но там внутри

мы талмуды в папках кожаных

золотые словари

мысль дрожит на самом кончике

непоседы-языка

чай остыл печенье кончилось

мёд не кончился пока

 

На «л»

 

в твоём саду растут мои стихи

люпины лебеда и лопухи

на «л» три слова ...

ты спросишь, что я делаю в саду

зачем сюда без повода бреду

но голос сломан

 

свистящий ветер выстрелит в гортань

и станет больше на одну из ран

и будет равной

рассвету ветка шороху трава

но жизнь что не по-новому нова

прервётся рано

 

я в тело сада медленно уйду

мои стихи растут в твоём саду

а счастье в доме

и засыпая в сердце тишины

я буду падать яблоком хмельным 

в твои ладони

 

и будет ветер-вертер голосить

неся мою тоску от сих до сих

от страсти к страсти

и просыпаясь бисером в траву

произнесу когда я оживу

ну здравствуй мастер

 

в моём саду растут твои стихи...

 

* * *

 

на приводе на привязи у припяти

стоим и ждём до срока нас не выпейте

нам так милы ромашки маки лютики

но мы не знаем люди-мы/не-люди-мы

небесные морские земноводные

но кажется счастливые свободные

идём себе от пристани до пристани

а припять в нас все явственней и пристальней

и думаем не конечно не кончено

пока звенят земные колокольчики

и веруем отмолено отсрочено

не ведая что привязь укорочена

наивные ни бекаем ни мекаем

и мекку ойкуменную кумекаем

но мекка где и мена где и мера где

когда всю жизнь на привязи на приводе

и вот уже нигде...

 

Нас не будет но мы останемся…

 

нас не будет но мы останемся 

в бесконечном тоннеле осени 

в лабиринтах её останемся

даже если другие бросили

вспоминать приходить по случаю

или просто по зову памяти

потому что бессмертно лучшее

даже если и было в малости 

оттого мы навек останемся

 

слышишь звонница

это мы звоним

нищий молится 

это мы за ним

станем градом бить

станем в сны стучать

приходи о нас 

помолчать

 

приходи о нас

покричать 

и поставь печать

в горе-чат

и пока свеча

горяча

будет ангел спать

у плеча

 

нас не будет но мы останемся

если хочешь то мы останемся

по ту сторону снов о старости

там где мы не бывает старости

и сомнения и усталости

потому что слаба зима

оттого что сама тюрьма

в бесконечном тоннеле тьма

но на выходе будет май

 

принимай же нас обни-май

 

Настроение не осень

 

Просыпаюсь. Время ‒ восемь.

В мыслях ‒ сон, да в окнах ‒ тьма.

Настроение ‒ не осень,

Настроение ‒ зима.

Небо. Звёзд неясный абрис.

К солнцу, к свету не пора ль?

Настроение ‒ не август. 

Настроение ‒ февраль.

 

Отзвук лета канул в Лету,

Нынче нет к нему пути.

Не подбрасывай монету ‒

вдруг по ветру улетит?

Оставайся лучше дома ‒

кутать плечи в пледа плен.

Здесь, дыша стихов истомой,

к сердцу ластится Верлен.

 

Здесь то в соль, то в сахар губы 

опускаю невзначай,

погрузившись в Сологуба 

и с Чайковским выпив чай.

Здесь сплетаются в бурлеске

телевизор, тапки, тэн.

Мозг мурыжит Достоевский,

душит душу Лафонтен.

 

А когда волшебным Шелли

переполнится душа ‒

убежит опустошенье,

юбкой замшевой шурша.

И за гранью новой ночи,

у рассвета на краю

сменит скуку одиночеств

настроение «уют».

 

Неколыбельная

 

долго-долго не спи –

обернись, посмотри, повтори

песню-мантру ветров, что стучится в коралловый риф,

и молитву зари – ту, что небом встревоженный гриф

унесёт в neverland или в нервный ночной тель-авив –

твой рассвет так прекрасен и свеж – тут терпи-не терпи...

крепко-крепко не спи 

 

сладко-сладко не спи,

чтобы в чаше небесных весов

свято грезить, что это не сказка и даже не сон,

что твоей вековой немоты отворится засов

и затихнет биение старых безумных часов,

чтобы ветром сорваться с давно надоевшей цепи –

свято-свято не спи

 

ветхо-ветхо не спи –

стерхи солнца садятся на снег –

значит, снова не спать и сто раз просыпаться во сне,

значит, сердцем эсфири – разнузданней, звонче, тесней –

прижиматься к твоей первородной и страстной весне…

этой радостью ветхозаветной себя окропи,

но не вздумай, не спи…

 

веще-веще не спи –

вещи тоже хотели бы знать,

как срывается с видимых форм вопросительный знак,

как внутри допоздна тихо спорят луна и луна, 

как легенды забытой итаки поёт тишина…

пусть случайный сирокко свистит, ударяясь в сосну,

как ты вновь не уснул... как ты сладко вовек не уснул…

 

 

Новолента бегущих дней

 

Новолента бегущих дней,

киноявленный голос нови ‒

утро вечера модерней 

или, может быть, модерновей.

Приказав языку терпеть,

совмещаю Аммир и Римму,

но куда поплыву теперь

по вечерним волнам мейнстрима?

То ли подле вола трава,

то ли вол на траве ‒ неважно.

Предъявляя свои права,

лупит молот по наКовальджи...

Новым смыслом полна строка,

звукоряд с каждым днём богаче ‒

перед сном улыбнусь слегка

и засну на своём бокКаччо.

Так из модных модерн-миров

вырастает Декамерон.

 

О беличьем

 

как хорошо и филигранно-мелко

из колеса выпрыгивает белка

и ружья не выстреливают в тире

и умирает птичка в объективе

 

как хорошо, когда продольно ветру

бегут мои желанья в стиле ретро

и смотришь вдаль и думаешь: а мне бы…

когда, как старый пруд, мелеет небо

 

привычного излечена саркома

нет ни одной из истин мне знакомой

здесь солнце пьёт лучами лёгкость речи

и кажется, что мир бесспорно вечен

 

но у колёс мелодия слепая

под скрип колёсный белка засыпает

и птичка возвращается обратно

в уютный домик фотоаппаратный...

 

Осень Блока

 

осенняя пора... memento mo...

ночь улица фонарь уже не в моде

но ты как будто пишешь мне письмо

но ты как будто дышишь мне письмо

как выдох-вдох на выходе и входе

туда где свет откуда путь назад

заговорён до точки невозврата

но прыгает глазная стрекоза

перебирая строчек образа

внезапной невесомостью распята

нисколько не боясь перегореть

горит свеча среди природной хмари

к заветному приблизившись на треть

приказываю телу умереть

и растворяюсь в палевом тумане

и видит твой печальный материк

что до меня добраться так же просто

как мне остаться в осени на миг

как мне остаться в осени на крик

слегка суицидального подростка

не доверяя дням календаря

ты на мгновенье прикрываешь веки

и видишь как друг в друге повторясь

астральные осколки фонаря

стучатся в дверь заброшенной аптеки

 

Охота

 

…суть реальное что-то.

Краснеет флажок.

И бессилен помочь третий глаз,

потому что трубит за спиною рожок,

и охота уже началась.

                    Михаил Дынкин

 

ночных теней пугается трюмо,

а мир, что безразлично полигамен,

расшатывает время под ногами

и резко сокращает путь домой

стрелок не спит – настало время жатв,

ещё страшней и урожайней прежних,

а мы дрожим, соскальзывая в нежность,

заворожённо за руки держась

и всё в глазах сливается, рябит,

и ждём с опаской, звери-побратимы,

когда же рог – стальной, неотвратимый,

охотничий – над нами протрубит

 

П.М.Т.

 

слово посей вырастет нотрдам

век моисей ветреность и слюда

космос и сор уксус сусек искус

корень из сот вырастет в белый куст

колос и сон выплавит в белый хруст

пруст

стук за окном кто-то стучит в рассвет

век метроном имя тебе завет

ный или ной память и детский крик

я за тобой вырасту наг и крив

терпкая соль бьётся в оконный риф

миф

не отпускай звоном ключей ключиц

не зарекай то что в тебе молчит

мечет миры вдоль плавниковых дуг

просто гори тысячный раз в году

и прорастай голодом сквозь бинты

ты

 

* * *

 

памяти скромная мекка

в сердце прольётся легко

дождь на щеках человека

станет рекой

счастье проснётся в сочельник

шёпотом в зимнюю ночь

скрипнут цепные качели

те что когда-то но...

и зазвенит у порога

табором громких цыган

жизни степная дорога

падает солнце к ногам

помнишь ли помнишь ли помнишь

прошлое наше скажи

время похоже на корни

вросшие в жизнь

ныне нема и бессильна

вновь обратится она

в тёмную мысль иггдрасиля

в свет скандинавского сна

 

* * *

 

память бунтует – сажаешь её на цепь,

и остаётся чёрный глухой пробел...

а у меня толком ничего нет об отце –

просто ношу эту боль в себе...

помню, лет в пять (тогда время ещё не шло,

а катилось легко и медленно, как волна)

на улице холод, но мне от руки тепло,

и я в улыбке твоей, как в солнце, отражена...

и вот это наивное, детское, как во сне,

лет в двенадцать, а может и меньше (мечты-мечты)

папочка, милый, если кто-то однажды мне...

меня...позовёт ... я хочу, чтобы был, как ты...

и потом хотела – чуть позже... вообще всегда...

(оттого-то и рядом твой тёзка и мой супруг)

папа, какая же в сущности ерунда

эти разлуки – да нет на земле разлук...

и как будто в ответ тупому календарю,

чьё число покрывает тебя ледяной водой,

я ночами с тобой по-прежнему говорю,

ты такой же, как прежде –

красивый и молодой ...

 

 

* * *

 

поговори со мной о запредельном

на этой или будущей неделе

нанизывая небо голосов

на механизм поломанных часов

тяни меня как нити из кудели

туда где смыслы сотканы из сот

 

я там была но многого не помню

какие-то оркестры люди пони

в попонах из рассыпавшихся снов

сведи концы потерянных основ

верни земле утраченные корни

и лёгкие наполни тишиной

 

облаткой стань защёчно-подъязычной

застёжкой из «набыченных кавычек»

и до конца держи не отпускай

магическим сплетением лекал

чтоб демиург последней чиркнув спичкой

меня на дно вселенной опускал

 

ищи меня во всенощной вечерней

в тревожных снах венеры боттичелли

и в бабочках саврасовых грачей

ты молча бродишь – мой или ничей –

по берегам невидимых течений

по желобам живительных ключей

 

мне страшно мир нести на тонком стебле

и свято верить в то что стены стерпят

удушье страсти выстраданный стыд

холодные объятья немоты

стань солнцем или крестиком нательным

сакральным словом падай с высоты

 

Полюса

 

холодный полюс – жаркий полюс

переплелись в мою судьбу

и мчится поезд мчится поезд

куда-нибудь куда-нибудь...

души голодная волчица

меняет правила игры

а поезд мчится поезд мчится

в необозримые миры

окна железная оправа

в стакане недопитый чай

а мимо тополи и травы

а мимо реки рвы оравы

людских теней

в бои без правил

как в Нарву брошусь невзначай

уже коснулось нёбо ночи

моей спины и позвоночник

по-рыбьи выгнулся дугой

и мир до одури другой

забился на лукавой леске

и смотрит в щель на занавеске

на век состарившийся кот

который год который год

не балует огнями Невский...

усталое немеет тело

опущенное в гроб-плацкарт

но тормоз визгнет сменит тему –

и пассажиры сумки стервы

набьются в тамбуре как стерлядь

а поезд вновь уткнётся в стены

очередного тупика…

 

* * *

 

поэтская участь гореть и гореть и

докручивать мысль до конца сигареты

до завтрака образ до кофе либретто

и обморок звуков и снов

не важно поэту ни как-то ни где-то

он в жаре зимы или в холоде лета

в свечении ночи и мраке рассвета

стучит в вековое окно

 

а там в заоконье юны и нетленны

вийоны и сартры рембо и верлены

и я перед ними склоняю колена

и падаю падаю ниц

и звуками заново взять города бы

ах мне бы туда бы ах мне бы to double

познать синеочие блоковской дамы

и света восторг без границ

 

быть может до срока закрыто живое

окно вековое окно ветровое

быть может о пропуске высшую волю

не стоит до срока просить

но это подобие звёздной хоругви   

бессчётную вечность ваяет витрувий 

и вновь собирает планет кубик рубик

на леску вселенской оси

 

* * *

 

припомнится вокзал

играющий на флейте

мальчишка у пруда

фонтаны и мосты

я помню ты сказал

лечитесь не болейте

я помню как тогда

сказал мне это ты

 

а может не сказал

а может показалось

ну что с болящей взять

привиделось поди

но памятью в глаза

перроны и вокзалы

бесснежная зима

и мы в её груди

 

по ревности слепой

разучивали вьюгу

очерчивали путь

и падали скользя

разрозненны толпой

притянуты друг к другу

да так что ни вдохнуть

ни выдохнуть нельзя

 

а день смотрел в упор

но мы не замечали

как мчался скоростной

разъяв скрещенье рук

отныне до сих пор

морозными ночами

мне слышится стальной

колёсный перестук

 

Проводник

 

мы шагаем от полюса к полюсу

мы течём вдоль теченья реки

пассажиры выходят из поезда

остаются лишь проводники

сколько было уже сколько там ещё

неразменных монеток на чай

под сиденьем оставленных тапочек

новых встреч превращённых в печаль

кто-то занят своими отчётами

кто-то к раме оконной приник

но опять эти души нечёткие

доведёт до утра проводник

может утром а может и вечером

он придёт неподвластный часам

чтобы всем разойтись незамеченными

по телесным своим адресам

шумно выдохнут краны и краники

ударяясь в небесную медь

будет ложка в стальном подстаканнике

беспристрастным сопрано звенеть

в этом сером потоке беспечности

ты опять остаёшься один,

но дорога равна бесконечности

проводи, проводник, проводи

 

Психиатрическое

 

он больной, шизофреник – и справка есть.

он гуляет по крышам – ну просто жесть,

но в больнице иные нравы –

вечерами в палате не гаснет свет,

чтоб ему не шептали привычный бред

ангел слева и демон справа.

никогда не посмотрит тебе в глаза,

будет взглядом рассеянно ускользать,

улыбаясь по-детски мило,

а жена его (дрянь, оторви да брось)

убежала с любовником на Лаос

(даже думать о нём забыла).

но он счастлив, он ищет свой китеж-град,

его жизнь не реальность – сплошной minecraft

с бесконечным набором шансов –

ему хочется выскочить в темноту,

но медбрат, что сидит на своём посту,

строго крикнет: «хорош тут шастать!»

а наутро приходит дежурный врач,

чей удел: обойди, осмотри, назначь –

неприветливый злой Сан Саныч.

он немолод, карьере его хана,

и к тому же сансанычева жена

к главврачу убегает на ночь.

на него шизофреник не держит зла,

даже спросит порою «ну как дела?» –

а в ответ, как всегда, молчанье.

лучше б попросту крикнул, сказал «отстань»,

но Сан Саныч от жизни давно устал –

он придёт, поглядит печально…

изучив безнадёжных своих больных,

постоит для приличия у стены,

резюмируя «что ж...прелестно...»,

а за окнами дождик заморосит –

и захочет бедняге счастливый псих

предложить своё койко-место.

 

Р. С.

 

Когда ты был искателем, а я

Твоей ещё не найденной находкой,

Мы плыли по теченью в разных лодках,

Мы шли по тёмным граням бытия.

 

Когда была неузнанной, а ты

Своей тоской был смутно опечален,

Мы вместе что-то важное молчали,

Сгорая в эпицентре немоты.

 

И плавился под солнцем белый грим,

На сердце запечатывая поры,

И не хватало сил на разговоры –

Зато теперь друг с другом говорим.

 

Пусть под ногами разная земля,

Но голоса все звонче и сильнее:

То я услышу: «Дуся-Дульсинея»,

То ты услышишь: «Мальчик февраля».

 

Окутывает дни фейсбучный смог,

Стесняют грудь неласковые сети,

Но вновь из их глубин приносит ветер

Целительной энергии комок.

 

С того конца мне руку протяни,

Признай случайных судеб сопричастность,

Ты – талисман, мной найденный на счастье,

А я теперь искателям сродни.

 

 

Рукава

 

и когда в бесполезную пыль рассыпались слова

и под страхом людского расстрела седели сады

ты стояла в траве, и тебя берегли рукава –

высший дар для рождённой под знаком зелёной звезды

 

заповедные мысли к тебе поднимались гуртом,

опускались к ногам, а потом прирастали к земле,

ты смотрела на них, только взгляд говорил не о том,

что терял дебюсси и отыскивал страстный верлен.

 

я тебя узнавал, но в азарте зелёной возни

безупречным кузнечиком день от меня ускользал –

я не смел подойти, я себя непрестанно казнил,

но опять предавал изумрудные эти глаза

 

а вдали бесконечный исход затевали холмы

и хранила трава в переводе на новый завет

только память о доме, в котором отсутствуем мы,

только тени веков на зелёном твоём рукаве

 

greensleeves was all my joy

greensleeves was my delight

greensleeves was my heart of gold

ang why but lady greensleeves

 

С утра метёт…

 

С утра метёт. Ты в метре от метро,

где турникет – залапанный Харон ‒

молчанием приветствуя народ,

бумажной дани требует на входе.

Дешёвым кофе тянет из бистро,

и, «contra» перемешивая с «pro»,

играет в застарелое таро

сутулый день ‒ такой обычный вроде.

 

И хочется кричать сквозь толщу лет,

что ты нашёл потерянный билет,

В руке неловко скомканный билет ‒

твой постоянный пропуск в подземелье

и верный шанс, что там (идите на)

тебя найдёт такая глубина!

И сладко жить, надеясь, что она –

твой тайный Амстердам и милый Мельбурн.

 

Выходишь вон – и снова на мели,

где правят бал копейки и рубли,

где в сотый раз кого-то понесли,

где твой успех твои же тупо слили…

А ты идёшь ‒ вздыхаешь, но идёшь ‒

усталый ощетинившийся ёж,

и, возвратясь домой, по сути, ‒ бомж

от пустоты и тщетности усилий.

 

Да будь он хоть Лас-Вегас, хоть Тибет ‒

теряется в потасканной судьбе 

простая фраза ‒ лучшее в тебе.

Но, даже не задумавшись, в тебе ли,

ты верил: жизнь ‒ зачуханный вокзал,

забыв о том, как много лет назад

плескался космос в ласковых глазах

и чутко мир дремал у колыбели.

 

Сага о поэте

 

луна роняет свет сиротский

на стол, неровный по краям.

за ним – поэт, почти что Бродский,

почти что Бог, почти что пьян.

с высот своей слоновьей башни

порой поглядывает вниз

и ловит творческий кураж, но

пока похмелью он сродни.

он хочет слышать шум оваций,

ему призвание дано –

пусть ждать от вечности аванса

неблагодарно и смешно.

за ней не стоит волочиться –

хоть cry, хоть крой – а всё не в масть.

она к тебе не постучится

и даст в безвестности пропасть...

теперь что воля что неволя –

но как спасительный родник

в мозгу, пронзённом алкоголем,

безумный замысел возник

и всё рифмуется так рьяно –

и мир, сорвавшийся с орбит,

такой восторженный и пьяный –

таланта божьего арбитр.

а вечер, к таинству причастный,

картину тушью запостит –

сидит поэт, почти что счастлив,

читает вслух почти что стих...

 

* * *

 

сам себя считая кафкой

жизнь листал легко и гордо

от аллюзий до метафор

через собственное горло

не искал иной дороги

оказалось жизнь смеётся

заставляя на пороге

выдыхать чужие солнца

только он как прежде верил

смыслы старые коверкал

землю мерил воду мерил

становился водо-меркой

земле-меркой дожде-меркой

и всегонасвете-меркой

и однажды в мыследверку

заглянул как будто мельком

там фантомами скользили

три бутона чайной розы

шопенгауэр осирис

и нейтриновые слёзы

и ещё как будто что-то

неопознанное что ли

словно кто-то небо штопал

нависавшее над штольней

словно кто-то что-то понял

или просто что-то слышал

а потом внезапно вспомнил....

он вошёл – назад не вышел

 

Светлогорску

 

славный город, силы наберусь ли я

описать в стихах или сонетах

светлое, морское сердце Пруссии,

сладкий привкус северного лета?

солнечными нитями насквозь прошит

хрупкий город – маленькая Ницца –

пляшут в небе каменные ратуши,

спят соборов острые ресницы.

станет продолженьем новой повести

городок беспечный, сокровенный –

даже в полом сердце мегаполиса

ты живёшь пульсирующей веной.

и в моём – пресытившимся ритмами

беспощадной каменной столицы ...

ты держи объятия открытыми –

дай случайной сказке повториться....

 

* * *

 

спи любовь, уже не хватит силы

твой огонь поддерживать огнём

отчего темно невыносимо

за окном декабрьским этим днём

 

не смеюсь не плачу тихо вою

на луну на снег на божий свет

а недалеко проходят двое

громко нарушающих запрет

 

на земную радость без предела

на улыбок яркие ростки

темнота на небе поредела

стал светлее мой квартирный̆ скит

 

вижу как из дома втихомолку

выбежал без шубы сорванец

в чьих-то окнах наряжают ёлку

ждут гостей готовят холодец

 

а за этой праздничной шумихой̆

наблюдает ангел в два крыла

так тепло и благостно и тихо

словно я вчера не умерла

 

словно надо думать о хорошем

сквозь привычный новогодний бред

спи любовь не вспоминай о прошлом

господи уснёшь ты или нет

 

* * *

 

ты поэт, а не видела это облако –

говорит мне сын

у него голубые крылья –

а нет, усы…

или всё же крылья –

волшебные кружева,

и внутри него

золотыми буквами

бьют слова,

и смотрю и вижу –

отражённая вод стеклом,

мне прозрачная птица

машет своим крылом

 

 

* * *

 

у печали тоже есть крылья

только они прозрачны

и потому практически не видны

они вырастают из света и тишины

из душных домов барачных

из точки губительного дальстроя

где кончалась эра больших поэтов

из чужого лета встающего за спиной

из границы между тобой и мной

из больного солнца

ставшего медленным и ничьим

помолчим…

а потом пойдём и утопим звёзды

и на чёрном небе расставим волны

и воды потоки огнём потушим

городам на суше не ждать отлива

кораблям на море не ждать причала

отмотаем мир и начнём сначала

с бесконечно долгой высокой ноты

в бесконечно ждущем пустом пространстве

где стирают память дела и лица

нас ведёт печаль у которой крылья…

 

Фейсбучно-мытищинское

 

вдохновенье бьётся в грудную клетку,

но сдыхает, бедное, до стиха,

а в Мытищах – душное злое лето

и сюрпризы «доброго» ЖКХ...

 

как оно заботливо, в самом деле,

в летний зной тебе не даёт скучать –

ждёшь воды горячей по две недели,

с головой ныряя в фейсбучный чат –

 

у кого тут – дачи, попойки, ругань...

у кого – Мальдивы и Монреаль,

ну а я в фейсбуке болтаю с другом,

забывая начисто про реал.

 

не боясь из жизни на сутки выпасть,

окунаюсь в соты словесных па –

он поэт – такое порою выдаст,

что от смеха можно «пацтол» упасть...

 

вот опять, сплетая со словом слово,

мы свободно странствуем по сети –

мой приятель в этом искусстве ловок

(и, надеюсь, Бродский его простит)

 

он поёт поэзию «как по нотам», 

произносит фразу, а в мыслях – две.

остаётся только ходить с блокнотом

(веры нет забывчивой голове)...

 

и пускай в Мытищах жара плюс тридцать 

и гулять по улицам нелегко –

океан поэзии без границ и

цинарг зеб иизэоп наеко.

 

наступает вечер, глаза устали,

прерываем прения до утра...

может быть, горячую воду дали?

я в Мытищах, лето, июнь, жара...

 

Чарли Ча

 

Малинового солнца алыча

слезой стекала в патоку заката ‒

В ночи мечтал печальный Чарли Ча,

чеканя в такт чернильное стаккато.

Предав себя таинственной тоске,

безмолвие забрасывая в Лету,

сидел король на шахматной доске

фантомом чёрно-белой киноленты.

Летело в небо грустное лицо

из праха неосыпавшихся масок,

а мимо проплывал корабль глупцов ‒

размазанных, как сливочное масло,

по рукавам разбуженной реки.

И Чарли был расстроен чрезвычайно,

что мир терзали криком дураки,

не зная преимущества молчанья.

Слова фруктовым взрывом Бон Пари

от самомненья лопались в гортани ‒

и только он один не говорил,

в колодцы глаз запрятывая тайны.

И загоралась чуткая свеча,

когда, презрев киношные пределы,

светила в зал улыбка Чарли Ча

на выцветшем экране чёрно-белом.

 

Человечек мой…

 

человечек мой…человечек мой...

и сказать-то как будто нечего –

раскололись на «я» и «ты».

вроде латано, вроде лечено,

но грустит ангелочек вечером –

неземные глаза пусты.

но сказать-то как будто надо бы...

тучи мечутся над Анадырем,

в море баржи врастают в лёд, 

мёрзнут домики за оградами,

в небе выгнувшись чёрной радугой,

разрастается рагнарёк.

расставанья фрезою резвою

я себя по живому резала,

рассыпался по сердцу снег –

разрывалась над снами-безднами,

усмиряла себя да без толку…

был – и без вести… был – и нет…

не найти тебя – горе. горе ли,

что во мне бесконечно спорили

север, запад, восток и юг?

старых вёсен сгорает чучело

выбегают из чумов чукчи и

горловую тоску поют

колыбельную баю-баиньки

я пою тебе, милый, маленький

на Чукотке настала ночь…

я бы свет погасила в спаленке,

а под утро сваляла валенки –

только нету меня давно...

 

* * *

 

что ты видишь, прикинувшись едкой и злой,

головой прорывая озоновый слой?

сообщения прошлого стёрты…

ты сама для себя инженю-травести

и дрейфуешь одна по просторам сети

до разрыва сердечной аорты

 

сквозь дырявое днище уходит вода

мир остался в подписчиках? кажется да,

только связь не наладить пока что

не срастётся по неймам разорванный чат –

тот где просто молчат, или сложно кричат,

но себя не услышат однажды

 

для кого этот молью изъеденный мир,

где мы стали плакатами, а не людьми,

и друзей признавать перестали,

презирая мольбу, призывая молву,

приминая ногами чужую траву,

распускаясь чужими цветами?

 

обращаются в прах города и слова –

ни к чему горевать, воровать, вербовать

(уговоры неверных напрасны)

я с надеждой в себе эту правду несу,

что меня от бесцветного мира спасут

белый, синий и чуточку красный

 

* * *

 

чёрные реки тоскуют по греку

да упокойся глядящий во тьму

жизнь – это реквием по человеку

колос и колокол по человеку

и бесконечное слово ему

 

существованье его иллюзорно

но на излёте земного пути

время проходит и копятся зёрна

неутомимые копятся зёрна

чтобы однажды наверх прорасти

 

век человеческий малость ли милость

душного тела сейсмический смог

снова лицо на лицо наслоилось

стало родным примелькалось приснилось

чтобы вселенский продлить диалог

 

будет простым многоточием в споре

беглый испуг над неявной рекой

словно хрустальному голосу вторя

хрупкое небо спускается в море

и обретает под небом покой

 

Шагал

 

дурак шагал по небесам 

один шагал по небесам 

неужто сам? конечно сам! 

дурак шагал по небесам 

не глядя под ноги себе 

и доверяя голубой 

его ласкающей траве 

и твёрдым был его ответ 

зачем шагать по небесам 

 

а снизу умная толпа 

такая мудрая толпа 

смотря на прелесть этих па 

зашикала «вот шантрапа 

у нас такие тут дела 

беда безденежье бардак 

короче полный кавардак 

у нас бордель у нас вертеп 

а он как будто бы ослеп 

 

ему как будто дела нет 

совсем представьте дела нет 

до наших слёз до наших бед 

от дураков один лишь вред 

мечтой бессмысленной своей 

живет поёт как соловей 

что мир прекрасен и высок 

идёт и пьёт небесный сок 

по небесам наискосок» 

 

и все кто глух и насеком 

и зыбким счастьем не влеком 

глаза засыпали песком 

чтоб не встречаться с дураком 

и не общаться с дураком 

чтоб не довлел дамоклов меч 

ненужных жутких этих встреч 

все встречи надо бы пресечь 

от них детей своих отвлечь 

 

а у меня на чердаке 

лежит верёвка в гамаке 

я так хочу её достать 

я так хочу под небом встать 

верёвкой в облако попасть 

в большую облачную пасть 

и нагуляться в небе всласть... 

 

и усмирив свою печаль 

кричать из неба «не скучай 

и верь что ты не одинок» 

ведь знаем я и мой сынок 

дурак не шёл – дурак шагал 

летел по небу как Шагал 

дурак от умных убегал...

 

 

Элегия моря

 

сальса света музыка немая

лёгким всплеском лорка ли гонсалес

море говорит я понимаю

белого безмолвия касаясь

 

море море как тебе поётся

в этот час расколотого звука

тишина вздохнёт и разобьётся

тетивой натянутого лука

 

мой вопрос оставив без ответа

заступая с севера и юга

берега бушуют тот и этот

громко надвигаясь друг на друга

 

или это чудится другое

или это дышится иначе

ветер воет голосом изгоя

правду за возвышенностью пряча

 

море море кто тебя усеял

в пену стрелы падают со свистом

призовут сирены одиссея

из тяжёлых сумерек когтистых

 

в суете раздарены пенаты

в темноте потеряны дороги

не плывут в колхиду аргонавты

стонут волны гневаются боги

 

* * *

 

я всегда мечтала стать лётчиком гражданской авиации

это так здорово дарить людям крылья

по утрам летали бы на полуостров Ямал

купались в Карском море

или на обской губе

зубная паста и щетка нам не понадобятся

потому что нет ничего полезней

и чище морской воды

днём летали бы на Камчатку

там водится красная рыба и прозрачная розовая форель

в период нереста

её тоннами выкидывает на берег

нет ничего вкуснее форелевой икры

божественная пища

ближе к вечеру

хорошо прилететь в Париж

посмотреть на Эйфелеву башню

полюбоваться огнями засыпающей Сены

а потом сразу домой

чтобы утром проснуться и сказать себе

какая маленькая земля

её можно облететь за один день

какая большая жизнь

за один день проживаешь целую вечность

 

* * *

 

я раньше часто пела эту песню

теперь слова не вспомнятся конечно

мой инструмент болгарская кремона

лет пять как приказала долго жить

а времена становятся железней

когда из сердца улетает птица

когда вода похожая на пальцы

безбашенного злого мальчугана

тебя несёт куда-то за пределы

наполненного музыкой пространства

и начинаешь что-то тыры-пыры

и говоришь немного заикаясь

как будто нет невидимой опоры

в которой ты ответы находил...

но стоит только сыну улыбнуться

и ветру потрепаться с занавеской

и даже просто доброму случиться

не улицах недобрых и пустых –

во мне опять звенит моя кремона

которая совсем не исчезала

и песня о которой позабыла

рождается в заветной немоте

 

* * *

 

я шагал по земле – или нет, я – Шагал на земле,

одинокий под утро – весьма многолюдный под вечер,

я приюта искал в отдалённых шагах человечьих,

я тебя ожидал в занавешенном сном феврале

 

а в далёкой стране за пределами ночи и дня

ты навстречу мне шла, и в глазах расцветала вальгалла

замирала трава, понимая – ты ищешь Шагала

я к траве приникал, понимая – ты ищешь меня

 

и деревья меня провожали глазами икон

и словами заветов молились мне вслед перекрёстки

ты пришла – и на небо взлетели седые подростки,

притяженьем своим разорвав притяженья закон

 

* * *

 

быт переходит в инобытие

ты знак даёшь из памяти моей

биением часов шуршаньем мыши

и в час когда стирается бельё

и кухонное царствие моё

шумит то даже в нём тебя я слышу

в своём мирке мечтаю о другом

так проще примириться с утюгом

с горой посуды ржавчиной и пылью

и скоро жирных пятен острова

прошепчут мне сакральные слова

пока размеренные капли не забыли

отстукивать твой ритм, твой шаг... весна

на улице... как лесенка лесна

как пена пенится и кружево кружится

и клонит в тихий сон случайный чай

и в мире невозможно заскучать

когда он сам на музыку ложится

ну а пока зовут издалека

то чайник то гладильная доска

то из-под крана тусклая река...

то пены голубые облака

то кара-кумы сахара-песка

и жизнь легка

и вечером легка

на утомленном лбу моем рука

твоя рука...