Неколыбельная
долго-долго не спи –
обернись, посмотри, повтори
песню-мантру ветров, что стучится в коралловый риф,
и молитву зари – ту, что небом встревоженный гриф
унесёт в neverland или в нервный ночной тель-авив –
твой рассвет так прекрасен и свеж – тут терпи-не терпи...
крепко-крепко не спи
сладко-сладко не спи,
чтобы в чаше небесных весов
свято грезить, что это не сказка и даже не сон,
что твоей вековой немоты отворится засов
и затихнет биение старых безумных часов,
чтобы ветром сорваться с давно надоевшей цепи –
свято-свято не спи
ветхо-ветхо не спи –
стерхи солнца садятся на снег –
значит, снова не спать и сто раз просыпаться во сне,
значит, сердцем эсфири – разнузданней, звонче, тесней –
прижиматься к твоей первородной и страстной весне…
этой радостью ветхозаветной себя окропи,
но не вздумай, не спи…
веще-веще не спи –
вещи тоже хотели бы знать,
как срывается с видимых форм вопросительный знак,
как внутри допоздна тихо спорят луна и луна,
как легенды забытой итаки поёт тишина…
пусть случайный сирокко свистит, ударяясь в сосну,
как ты вновь не уснул... как ты сладко вовек не уснул…
На «л»
в твоём саду растут мои стихи
люпины лебеда и лопухи
на «л» три слова ...
ты спросишь, что я делаю в саду
зачем сюда без повода бреду
но голос сломан
свистящий ветер выстрелит в гортань
и станет больше на одну из ран
и будет равной
рассвету ветка шороху трава
но жизнь что не по-новому нова
прервётся рано
я в тело сада медленно уйду
мои стихи растут в твоём саду
а счастье в доме
и засыпая в сердце тишины
я буду падать яблоком хмельным
в твои ладони
и будет ветер-вертер голосить
неся мою тоску от сих до сих
от страсти к страсти
и просыпаясь бисером в траву
произнесу когда я оживу
ну здравствуй мастер
в моём саду растут твои стихи...
* * *
поговори со мной о запредельном
на этой или будущей неделе
нанизывая небо голосов
на механизм поломанных часов
тяни меня как нити из кудели
туда где смыслы сотканы из сот
я там была но многого не помню
какие-то оркестры люди пони
в попонах из рассыпавшихся снов
сведи концы потерянных основ
верни земле утраченные корни
и лёгкие наполни тишиной
облаткой стань защёчно-подъязычной
застёжкой из «набыченных кавычек»
и до конца держи не отпускай
магическим сплетением лекал
чтоб демиург последней чиркнув спичкой
меня на дно вселенной опускал
ищи меня во всенощной вечерней
в тревожных снах венеры боттичелли
и в бабочках саврасовых грачей
ты молча бродишь – мой или ничей –
по берегам невидимых течений
по желобам живительных ключей
мне страшно мир нести на тонком стебле
и свято верить в то что стены стерпят
удушье страсти выстраданный стыд
холодные объятья немоты
стань солнцем или крестиком нательным
сакральным словом падай с высоты
Когда ты был искателем...
Р.С.
Когда ты был искателем, а я
твоей, ещё не найденной, находкой,
мы плыли по теченью в разных лодках,
мы шли по тёмным граням бытия.
Когда была неузнанной, а ты
своей тоской был смутно опечален,
мы вместе что-то важное молчали,
сгорая в эпицентре немоты.
И плавился под солнцем белый грим,
на сердце запечатывая поры,
и не хватало сил на разговоры –
зато теперь друг с другом говорим.
Пусть под ногами разная земля,
но голоса всё звонче и сильнее:
то я услышу: «Дуся-Дульсинея»,
то ты услышишь: «Мальчик февраля».
Окутывает дни фейсбучный смог,
стесняют грудь неласковые сети,
но вновь из их глубин приносит ветер
целительной энергии комок.
С того конца мне руку протяни,
признай случайных судеб сопричастность,
ты – талисман, мной найденный на счастье,
а я теперь искателям сродни.
Человечек мой…
человечек мой…человечек мой...
и сказать-то как будто нечего –
раскололись на «я» и «ты».
вроде латано, вроде лечено,
но грустит ангелочек вечером –
неземные глаза пусты.
но сказать-то как будто надо бы...
тучи мечутся над Анадырем,
в море баржи врастают в лёд,
мёрзнут домики за оградами,
в небе выгнувшись чёрной радугой,
разрастается рагнарёк.
расставанья фрезою резвою
я себя по живому резала,
рассыпался по сердцу снег –
разрывалась над снами-безднами,
усмиряла себя да без толку…
был – и без вести… был – и нет…
не найти тебя – горе. горе ли,
что во мне бесконечно спорили
север, запад, восток и юг?
старых вёсен сгорает чучело
выбегают из чумов чукчи и
горловую тоску поют
колыбельную баю-баиньки
я пою тебе, милый, маленький
на Чукотке настала ночь…
я бы свет погасила в спаленке,
а под утро сваляла валенки –
только нету меня давно...
Психиатрическое
он больной, шизофреник – и справка есть.
он гуляет по крышам – ну просто жесть,
но в больнице иные нравы –
вечерами в палате не гаснет свет,
чтоб ему не шептали привычный бред
ангел слева и демон справа.
никогда не посмотрит тебе в глаза,
будет взглядом рассеянно ускользать,
улыбаясь по-детски мило,
а жена его (дрянь, оторви да брось)
убежала с любовником на Лаос
(даже думать о нём забыла).
но он счастлив, он ищет свой китеж-град,
его жизнь не реальность – сплошной minecraft
с бесконечным набором шансов –
ему хочется выскочить в темноту,
но медбрат, что сидит на своём посту,
строго крикнет: «хорош тут шастать!»
а наутро приходит дежурный врач,
чей удел: обойди, осмотри, назначь –
неприветливый злой Сан Саныч.
он немолод, карьере его хана,
и к тому же сансанычева жена
к главврачу убегает на ночь.
на него шизофреник не держит зла,
даже спросит порою «ну как дела?» –
а в ответ, как всегда, молчанье.
лучше б попросту крикнул, сказал «отстань»,
но Сан Саныч от жизни давно устал –
он придёт, поглядит печально…
изучив безнадёжных своих больных,
постоит для приличия у стены,
резюмируя «что ж...прелестно...»,
а за окнами дождик заморосит –
и захочет бедняге счастливый псих
предложить своё койко-место.
Сага о поэте
луна роняет свет сиротский
на стол, неровный по краям.
за ним – поэт, почти что Бродский,
почти что Бог, почти что пьян.
с высот своей слоновьей башни
порой поглядывает вниз
и ловит творческий кураж, но
пока похмелью он сродни.
он хочет слышать шум оваций,
ему призвание дано –
пусть ждать от вечности аванса
неблагодарно и смешно.
за ней не стоит волочиться –
хоть cry, хоть крой – а всё не в масть.
она к тебе не постучится
и даст в безвестности пропасть...
теперь что воля что неволя –
но как спасительный родник
в мозгу, пронзённом алкоголем,
безумный замысел возник
и всё рифмуется так рьяно –
и мир, сорвавшийся с орбит,
такой восторженный и пьяный –
таланта божьего арбитр.
а вечер, к таинству причастный,
картину тушью запостит –
сидит поэт, почти что счастлив,
читает вслух почти что стих...
Два гения совпали…
два гения совпали – Бог и Бах...
затрепетав у мира на устах,
вспорхнули птахи – терции и кварты,
и начался фонический потоп –
диезов звёзды, лилии альтов
с полей небес подобием валторн
лились в азарте.
два гения, две правды – Бах и Бог,
и снова задышала – выдох/вдох –
разбуженного неба диафрагма,
и, проиграв прелюдии на бис,
земные горизонты поднялись,
и вырвался на волю жизни смысл,
как магма...
два гения – и ожил в этот миг
век, что лежал, бесплотен, безъязык,
и звуком был вселенной вправлен вывих –
и ветру было сказано «шуми»,
и грому было сказано «греми» –
вдох/выдох...
* * *
варила щи компот варенье
колола на зиму дрова
слетали с уст стихотворенья
пустые мёртвые слова
созвучья пестовала нежно
сплетая вздохи с тишиной
а небо оставалось прежним
внутри меня и надо мной
в сковороде шкворчали зразы
слепые сонные в углу
от боли умирали фразы
зачем-то сказанные вслух
май 2018
В Париже
в Сене ловят не карасей,
понапрасну снастей не мучают.
я в Париже поставлю сеть –
поохотиться на созвучия.
на блесну половить слова,
золотые и сладко-терпкие,
и восторги зарисовать,
пропуская строку сквозь тернии…
а московские фонари
снова встретят тоской и «Хортицей»…
говори, Париж, говори,
кто из нас на кого охотится?
Охота
…суть реальное что-то.
Краснеет флажок.
И бессилен помочь третий глаз,
потому что трубит за спиною рожок,
и охота уже началась.
Михаил Дынкин
ночных теней пугается трюмо,
а мир, что безразлично полигамен,
расшатывает время под ногами
и резко сокращает путь домой
стрелок не спит – настало время жатв,
ещё страшней и урожайней прежних,
а мы дрожим, соскальзывая в нежность,
заворожённо за руки держась
и всё в глазах сливается, рябит,
и ждём с опаской, звери-побратимы,
когда же рог – стальной, неотвратимый,
охотничий – над нами протрубит
Светлогорску
славный город, силы наберусь ли я
описать в стихах или сонетах
светлое, морское сердце Пруссии,
сладкий привкус северного лета?
солнечными нитями насквозь прошит
хрупкий город – маленькая Ницца –
пляшут в небе каменные ратуши,
спят соборов острые ресницы.
станет продолженьем новой повести
городок беспечный, сокровенный –
даже в полом сердце мегаполиса
ты живёшь пульсирующей веной.
и в моём – пресытившимся ритмами
беспощадной каменной столицы ...
ты держи объятия открытыми –
дай случайной сказке повториться....
Декарма и Декамерон
декарма и декамерон
дуб обгрызают с двух сторон
пугают выспренных ворон
в осеннем парке
и вроде обе стороны
равно-важны равно-равны
но предрекают разно-сны
седые парки
целуя губы на бегу
щий день как в логово врагу
смотрю и космос не могу
к себе приблизить
а ветви дуба тянут вверх
где зовы звёзд и где завет
ный запечатанный конверт
летит к Элизе
заветный дуб две стороны
как зыбкий мост разведены
в одной живём до седины
в другой навечно
раздвоенные отродясь
свиньёй под дубом топчем грязь
а парки носятся смеясь
над нами смерчем
в запарке парки не видны
но хрустнет ствол застонут сны
ти листья тощие весны
прося устало
и мир взглянув из-за угла
на содержимое ствола
крылами ринется стремглав
во тьму портала
октябрь 2019
© Елена Севрюгина, 2018 – 2019.
© 45-я параллель, 2019.