Елена Севрюгина

Елена Севрюгина

Четвёртое измерение № 22 (478) от 1 августа 2019 года

Мои стихи растут в твоём саду

Неколыбельная

 

долго-долго не спи –

обернись, посмотри, повтори

песню-мантру ветров, что стучится в коралловый риф,

и молитву зари – ту, что небом встревоженный гриф

унесёт в neverland или в нервный ночной тель-авив –

твой рассвет так прекрасен и свеж – тут терпи-не терпи...

крепко-крепко не спи 

 

сладко-сладко не спи,

чтобы в чаше небесных весов

свято грезить, что это не сказка и даже не сон,

что твоей вековой немоты отворится засов

и затихнет биение старых безумных часов,

чтобы ветром сорваться с давно надоевшей цепи –

свято-свято не спи

 

ветхо-ветхо не спи –

стерхи солнца садятся на снег –

значит, снова не спать и сто раз просыпаться во сне,

значит, сердцем эсфири – разнузданней, звонче, тесней –

прижиматься к твоей первородной и страстной весне…

этой радостью ветхозаветной себя окропи,

но не вздумай, не спи…

 

веще-веще не спи –

вещи тоже хотели бы знать,

как срывается с видимых форм вопросительный знак,

как внутри допоздна тихо спорят луна и луна, 

как легенды забытой итаки поёт тишина…

пусть случайный сирокко свистит, ударяясь в сосну,

как ты вновь не уснул... как ты сладко вовек не уснул…

 

На «л»

 

в твоём саду растут мои стихи

люпины лебеда и лопухи

на «л» три слова ...

ты спросишь, что я делаю в саду

зачем сюда без повода бреду

но голос сломан

 

свистящий ветер выстрелит в гортань

и станет больше на одну из ран

и будет равной

рассвету ветка шороху трава

но жизнь что не по-новому нова

прервётся рано

 

я в тело сада медленно уйду

мои стихи растут в твоём саду

а счастье в доме

и засыпая в сердце тишины

я буду падать яблоком хмельным 

в твои ладони

 

и будет ветер-вертер голосить

неся мою тоску от сих до сих

от страсти к страсти

и просыпаясь бисером в траву

произнесу когда я оживу

ну здравствуй мастер

 

в моём саду растут твои стихи...

 

* * *

 

поговори со мной о запредельном

на этой или будущей неделе

нанизывая небо голосов

на механизм поломанных часов

тяни меня как нити из кудели

туда где смыслы сотканы из сот

 

я там была но многого не помню

какие-то оркестры люди пони

в попонах из рассыпавшихся снов

сведи концы потерянных основ

верни земле утраченные корни

и лёгкие наполни тишиной

 

облаткой стань защёчно-подъязычной

застёжкой из «набыченных кавычек»

и до конца держи не отпускай

магическим сплетением лекал

чтоб демиург последней чиркнув спичкой

меня на дно вселенной опускал

 

ищи меня во всенощной вечерней

в тревожных снах венеры боттичелли

и в бабочках саврасовых грачей

ты молча бродишь – мой или ничей –

по берегам невидимых течений

по желобам живительных ключей

 

мне страшно мир нести на тонком стебле

и свято верить в то что стены стерпят

удушье страсти выстраданный стыд

холодные объятья немоты

стань солнцем или крестиком нательным

сакральным словом падай с высоты

 

Когда ты был искателем...

 

Р.С.

 

Когда ты был искателем, а я

твоей, ещё не найденной, находкой,

мы плыли по теченью в разных лодках,

мы шли по тёмным граням бытия.

Когда была неузнанной, а ты

своей тоской был смутно опечален,

мы вместе что-то важное молчали,

сгорая в эпицентре немоты.

И плавился под солнцем белый грим,

на сердце запечатывая поры,

и не хватало сил на разговоры –

зато теперь друг с другом говорим.

Пусть под ногами разная земля,

но голоса всё звонче и сильнее:

то я услышу: «Дуся-Дульсинея»,

то ты услышишь: «Мальчик февраля».

Окутывает дни фейсбучный смог,

стесняют грудь неласковые сети,

но вновь из их глубин приносит ветер

целительной энергии комок.

С того конца мне руку протяни,

признай случайных судеб сопричастность,

ты – талисман, мной найденный на счастье,

а я теперь искателям сродни.

 

Человечек мой…

 

человечек мой…человечек мой...

и сказать-то как будто нечего –

раскололись на «я» и «ты».

вроде латано, вроде лечено,

но грустит ангелочек вечером –

неземные глаза пусты.

но сказать-то как будто надо бы...

тучи мечутся над Анадырем,

в море баржи врастают в лёд, 

мёрзнут домики за оградами,

в небе выгнувшись чёрной радугой,

разрастается рагнарёк.

расставанья фрезою резвою

я себя по живому резала,

рассыпался по сердцу снег –

разрывалась над снами-безднами,

усмиряла себя да без толку…

был – и без вести… был – и нет…

не найти тебя – горе. горе ли,

что во мне бесконечно спорили

север, запад, восток и юг?

старых вёсен сгорает чучело

выбегают из чумов чукчи и

горловую тоску поют

колыбельную баю-баиньки

я пою тебе, милый, маленький

на Чукотке настала ночь…

я бы свет погасила в спаленке,

а под утро сваляла валенки –

только нету меня давно...

 

Психиатрическое

 

он больной, шизофреник – и справка есть.

он гуляет по крышам – ну просто жесть,

но в больнице иные нравы –

вечерами в палате не гаснет свет,

чтоб ему не шептали привычный бред

ангел слева и демон справа.

никогда не посмотрит тебе в глаза,

будет взглядом рассеянно ускользать,

улыбаясь по-детски мило,

а жена его (дрянь, оторви да брось)

убежала с любовником на Лаос

(даже думать о нём забыла).

но он счастлив, он ищет свой китеж-град,

его жизнь не реальность – сплошной minecraft

с бесконечным набором шансов –

ему хочется выскочить в темноту,

но медбрат, что сидит на своём посту,

строго крикнет: «хорош тут шастать!»

а наутро приходит дежурный врач,

чей удел: обойди, осмотри, назначь –

неприветливый злой Сан Саныч.

он немолод, карьере его хана,

и к тому же сансанычева жена

к главврачу убегает на ночь.

на него шизофреник не держит зла,

даже спросит порою «ну как дела?» –

а в ответ, как всегда, молчанье.

лучше б попросту крикнул, сказал «отстань»,

но Сан Саныч от жизни давно устал –

он придёт, поглядит печально…

изучив безнадёжных своих больных,

постоит для приличия у стены,

резюмируя «что ж...прелестно...»,

а за окнами дождик заморосит –

и захочет бедняге счастливый псих

предложить своё койко-место.

 

Сага о поэте

 

луна роняет свет сиротский

на стол, неровный по краям.

за ним – поэт, почти что Бродский,

почти что Бог, почти что пьян.

с высот своей слоновьей башни

порой поглядывает вниз

и ловит творческий кураж, но

пока похмелью он сродни.

он хочет слышать шум оваций,

ему призвание дано –

пусть ждать от вечности аванса

неблагодарно и смешно.

за ней не стоит волочиться –

хоть cry, хоть крой – а всё не в масть.

она к тебе не постучится

и даст в безвестности пропасть...

теперь что воля что неволя –

но как спасительный родник

в мозгу, пронзённом алкоголем,

безумный замысел возник

и всё рифмуется так рьяно –

и мир, сорвавшийся с орбит,

такой восторженный и пьяный –

таланта божьего арбитр.

а вечер, к таинству причастный,

картину тушью запостит –

сидит поэт, почти что счастлив,

читает вслух почти что стих...

 

Два гения совпали…

 

два гения совпали – Бог и Бах...

затрепетав у мира на устах,

вспорхнули птахи – терции и кварты,

и начался фонический потоп –

диезов звёзды, лилии альтов

с полей небес подобием валторн

лились в азарте.

два гения, две правды – Бах и Бог,

и снова задышала – выдох/вдох –

разбуженного неба диафрагма,

и, проиграв прелюдии на бис,

земные горизонты поднялись,

и вырвался на волю жизни смысл,

как магма...

два гения – и ожил в этот миг

век, что лежал, бесплотен, безъязык,

и звуком был вселенной вправлен вывих –

и ветру было сказано «шуми»,

и грому было сказано «греми» –

вдох/выдох...

 

* * *

 

варила щи компот варенье

колола на зиму дрова

слетали с уст стихотворенья

пустые мёртвые слова

созвучья пестовала нежно

сплетая вздохи с тишиной

а небо оставалось прежним

внутри меня и надо мной

в сковороде шкворчали зразы

слепые сонные в углу

от боли умирали фразы

зачем-то сказанные вслух

 

май 2018

 

В Париже

 

в Сене ловят не карасей,

понапрасну снастей не мучают.

я в Париже поставлю сеть –

поохотиться на созвучия.

на блесну половить слова,

золотые и сладко-терпкие,

и восторги зарисовать,

пропуская строку сквозь тернии…

а московские фонари

снова встретят тоской и «Хортицей»…

говори, Париж, говори,

кто из нас на кого охотится?

 

Охота

 

…суть реальное что-то.

Краснеет флажок.

И бессилен помочь третий глаз,

потому что трубит за спиною рожок,

и охота уже началась.

                    Михаил Дынкин

 

ночных теней пугается трюмо,

а мир, что безразлично полигамен,

расшатывает время под ногами

и резко сокращает путь домой

стрелок не спит – настало время жатв,

ещё страшней и урожайней прежних,

а мы дрожим, соскальзывая в нежность,

заворожённо за руки держась

и всё в глазах сливается, рябит,

и ждём с опаской, звери-побратимы,

когда же рог – стальной, неотвратимый,

охотничий – над нами протрубит

 

Светлогорску

 

славный город, силы наберусь ли я

описать в стихах или сонетах

светлое, морское сердце Пруссии,

сладкий привкус северного лета?

солнечными нитями насквозь прошит

хрупкий город – маленькая Ницца –

пляшут в небе каменные ратуши,

спят соборов острые ресницы.

станет продолженьем новой повести

городок беспечный, сокровенный –

даже в полом сердце мегаполиса

ты живёшь пульсирующей веной.

и в моём – пресытившимся ритмами

беспощадной каменной столицы ...

ты держи объятия открытыми –

дай случайной сказке повториться....

 

Декарма и Декамерон

 

декарма и декамерон

дуб обгрызают с двух сторон

пугают выспренных ворон

в осеннем парке

и вроде обе стороны

равно-важны равно-равны

но предрекают разно-сны

седые парки

 

целуя губы на бегу

щий день как в логово врагу

смотрю и космос не могу

к себе приблизить

а ветви дуба тянут вверх

где зовы звёзд и где завет

ный запечатанный конверт

летит к Элизе

 

заветный дуб две стороны

как зыбкий мост разведены

в одной живём до седины

в другой навечно

раздвоенные отродясь

свиньёй под дубом топчем грязь

а парки носятся смеясь

над нами смерчем

 

в запарке парки не видны

но хрустнет ствол застонут сны

ти листья тощие весны

прося устало

и мир взглянув из-за угла

на содержимое ствола

крылами ринется стремглав

во тьму портала

 

октябрь 2019