* * *
ты поэт, а не видела это облако –
говорит мне сын
у него голубые крылья –
а нет, усы…
или всё же крылья –
волшебные кружева,
и внутри него
золотыми буквами
бьют слова,
и смотрю и вижу –
отражённая вод стеклом,
мне прозрачная птица
машет своим крылом
* * *
медные трубы не разбирают нот,
вещие истины спят в глубине молчанья,
ищем, живём, записываем в блокнот
всё, что приходит ветрено и случайно –
голос летит по городу, невесом,
переплавляясь в миф, горловую песню –
снова гадаем, золото или сор,
вынесем ли, воскреснем…
музыка дремлет на заводном боку,
ночь призывает не нарушать обычай,
призрачный ловчий ищет в силках строку,
гордый своей добычей,
сон переходит в радугу, солнце, свет,
бьётся забвенье в гулкой аорте суши –
вслушайся в медные трубы, которых нет,
если умеешь слушать…
* * *
дитя растущих в небо фонарей
пророк что время голосом возвысил
ты доживёшь до отрывных календарей
до ветрено меняющихся чисел
но почему над пропастью во лжи
словами-рёбрами считаешь этажи
безбашенная юркая синица
в падении своём беспечно юн
тем кто услышит музыку твою
теперь алкоголически не спит(ь)ся
вы все набившие оскомину в душе
вам будет навсегда по двадцать шесть
по двадцать девятнадцать восемнадцать
уходит в бездну новая луна
но юность так пророчески точна
слепым стремленьем вовремя сорваться
и стать росой внезапного лица
сияньем золотым череповца
расколотым уральским самоцветом
дитя земли рождённое поэтом
печальный сын проросший сквозь отца
* * *
что ты видишь, прикинувшись едкой и злой,
головой прорывая озоновый слой?
сообщения прошлого стёрты…
ты сама для себя инженю-травести
и дрейфуешь одна по просторам сети
до разрыва сердечной аорты
сквозь дырявое днище уходит вода
мир остался в подписчиках? кажется да,
только связь не наладить пока что
не срастётся по неймам разорванный чат –
тот где просто молчат, или сложно кричат,
но себя не услышат однажды
для кого этот молью изъеденный мир,
где мы стали плакатами, а не людьми,
и друзей признавать перестали,
презирая мольбу, призывая молву,
приминая ногами чужую траву,
распускаясь чужими цветами?
обращаются в прах города и слова –
ни к чему горевать, воровать, вербовать
(уговоры неверных напрасны)
я с надеждой в себе эту правду несу,
что меня от бесцветного мира спасут
белый, синий и чуточку красный
Волчок
баюшки баю ложись на бочок
мир до утра в ожидании замер
ночью по городу ходит волчок
смотрит в людей золотыми глазами
в мире заблудших в стране дураков
ищет таких же бессонных волчков
ходит ощерив клыкастую пасть –
если не хочешь бесследно пропасть
просто иди вдоль обочины звёздной
к горлу безмолвия в лес в тишину
и оставайся до полночи грозной
спать на краю и роптать на луну
нужен волнения резкий скачок
чтобы внутри оказался волчок
с вечной тревогой в мохнатой груди
ждущий чужого призыва «приди
и утащи в запределье своё
в мир где ни света ни сна ни краёв»…
время придёт и за кромкой зари
пасмурный день дожуёт фонари
выключит фары продрогших газелей
чтобы из окон на них не глазели
лишь заплутавшие сны у реки
будут светиться как волчьи зрачки
* * *
у печали тоже есть крылья
только они прозрачны
и потому практически не видны
они вырастают из света и тишины
из душных домов барачных
из точки губительного дальстроя
где кончалась эра больших поэтов
из чужого лета встающего за спиной
из границы между тобой и мной
из больного солнца
ставшего медленным и ничьим
помолчим…
а потом пойдём и утопим звёзды
и на чёрном небе расставим волны
и воды потоки огнём потушим
городам на суше не ждать отлива
кораблям на море не ждать причала
отмотаем мир и начнём сначала
с бесконечно долгой высокой ноты
в бесконечно ждущем пустом пространстве
где стирают память дела и лица
нас ведёт печаль у которой крылья…
Элегия моря
сальса света музыка немая
лёгким всплеском лорка ли гонсалес
море говорит я понимаю
белого безмолвия касаясь
море море как тебе поётся
в этот час расколотого звука
тишина вздохнёт и разобьётся
тетивой натянутого лука
мой вопрос оставив без ответа
заступая с севера и юга
берега бушуют тот и этот
громко надвигаясь друг на друга
или это чудится другое
или это дышится иначе
ветер воет голосом изгоя
правду за возвышенностью пряча
море море кто тебя усеял
в пену стрелы падают со свистом
призовут сирены одиссея
из тяжёлых сумерек когтистых
в суете раздарены пенаты
в темноте потеряны дороги
не плывут в колхиду аргонавты
стонут волны гневаются боги
* * *
лёгкая тростинка на ветру,
может быть, сегодня я умру –
просто опознай меня, похожий,
в кровяном брожении под кожей,
в янтаре, врачующем кору...
кто я нынче? вещая трава,
вечная мольба или молва,
душной страсти привкус комариный,
марой ли, мареной ли, мариной
я была – останутся слова...
ты на них попристальней гляди,
чтобы ожила в твоей груди
ласточка с ахматовским прицелом –
станешь просветлённым, но не целым,
обернувшись в камские дожди
нынче холодна твоя кровать,
станем вместе море моревать...
вяжет рот, в пути сбивает с толку
терпкий вкус рябиновой настойки –
это значит, смерти не бывать...
это значит, ветрено-хмельна,
забродила времени вина,
и в чаду застолий будет литься
речь моя, полынь и медуница,
красная больная бузина
* * *
чёрные реки тоскуют по греку
да упокойся глядящий во тьму
жизнь – это реквием по человеку
колос и колокол по человеку
и бесконечное слово ему
существованье его иллюзорно
но на излёте земного пути
время проходит и копятся зёрна
неутомимые копятся зёрна
чтобы однажды наверх прорасти
век человеческий малость ли милость
душного тела сейсмический смог
снова лицо на лицо наслоилось
стало родным примелькалось приснилось
чтобы вселенский продлить диалог
будет простым многоточием в споре
беглый испуг над неявной рекой
словно хрустальному голосу вторя
хрупкое небо спускается в море
и обретает под небом покой
* * *
говори говори да показывай
шебутной поэтический птах
что живёт с мандельштамом за пазухой
пастернака несёт на устах
пишет быль об отчаянном мальчике
нереален разнуздан бедов
и летит в гумилёвском трамвайчике
вдоль глухих патриарших прудов
говори и пускай не поверится
не доверится слову толпа
подрастёт худосочное деревце
и корнями пойдёт по стопам
неприкаянных меченых лапотных
благозвонных безумных больных
что текут от москвы до елабуги
по карнизам дорог ледяных
так живите уже если начали
и вершите большие дела
сто томов написавшие начерно
прогоревшие в снах добела
и пускай ваши песни отважные
будят голод и город и век
нескончаемы тропы бумажные
и звенит под полозьями снег
* * *
память бунтует – сажаешь её на цепь,
и остаётся чёрный глухой пробел...
а у меня толком ничего нет об отце –
просто ношу эту боль в себе...
помню, лет в пять (тогда время ещё не шло,
а катилось легко и медленно, как волна)
на улице холод, но мне от руки тепло,
и я в улыбке твоей, как в солнце, отражена...
и вот это наивное, детское, как во сне,
лет в двенадцать, а может и меньше (мечты-мечты)
папочка, милый, если кто-то однажды мне...
меня...позовёт ... я хочу, чтобы был, как ты...
и потом хотела – чуть позже... вообще всегда...
(оттого-то и рядом твой тёзка и мой супруг)
папа, какая же в сущности ерунда
эти разлуки – да нет на земле разлук...
и как будто в ответ тупому календарю,
чьё число покрывает тебя ледяной водой,
я ночами с тобой по-прежнему говорю,
ты такой же, как прежде –
красивый и молодой ...
* * *
летейские слёзы
печали дали
души терпеливая грусть
но катится слово
до края земли
рисуя тебя наизусть
предчувствуя вечность
за гранью вещей
её проживая насквозь
сцепляешь осколки
земных мелочей
в единую тонкую ось
осу золотую
стальную струну
со звоном
летящую в дом
когда приглашает
в свою тишину
тоскливый
оконный проём
ты снова свободен
разорвана цепь
и можно идти до конца
иное лицо
проступает в лице
и снова не видно лица
в пустынных тоннелях
подземной страны
ты ищешь
затерянный приз
а чьё-то дыханье
узором стальным
дрожит на стекле
торопись
мгновенье ещё
и закроют проезд
пойдёт к магомету гора
но осы звенят
продолжается квест
твоей остаётся игра
* * *
припомнится вокзал
играющий на флейте
мальчишка у пруда
фонтаны и мосты
я помню ты сказал
лечитесь не болейте
я помню как тогда
сказал мне это ты
а может не сказал
а может показалось
ну что с болящей взять
привиделось поди
но памятью в глаза
перроны и вокзалы
бесснежная зима
и мы в её груди
по ревности слепой
разучивали вьюгу
очерчивали путь
и падали скользя
разрозненны толпой
притянуты друг к другу
да так что ни вдохнуть
ни выдохнуть нельзя
а день смотрел в упор
но мы не замечали
как мчался скоростной
разъяв скрещенье рук
отныне до сих пор
морозными ночами
мне слышится стальной
колёсный перестук
Ангел
я купила ангела на счастье
на развале возле медсанчасти –
на дешёвой ниточке льняной
скромно он висел у проходной,
опустив потрёпанные крылья –
там, где люди-реки торопились
в океан не-ангельских проблем,
не был он востребован никем
я не знаю, что со мною было,
что меня тогда остановило
в час дневной, затопленный людьми,
но внутри затикало «возьми» –
и теперь смотрю, когда мне грустно
на него, висящего на люстре,
в свете лампы мощностью сто ватт,
начиная чувства рифмовать
веря в то, что счастье где-то рядом,
и легко становится под взглядом
отрешённых ангельских очей
посреди привычных мелочей
я так долго ангела искала –
чтобы ничего не отвлекало
от его невзрачного тепла,
я его искала и нашла
* * *
внутри жёлтого овала
чайка летит над мостом сквозь кольцо
ты не знаешь какое именно
садовое или третье транспортное
кольцо нибелунгов
или кольцо
сбежавшей из-под венца невесты
которая услышала своё сердце
а не слова заботливого родителя
так начинается утро
когда первые солнечные лучи
пытаются пощекотать тебя
сквозь зашторенное окно
так случается новая жизнь
ещё не осознавшая
что она случилась
так делается глубокий̆ вдох
а потом выдох
вдох и выдох
выдох и вдох
и лёгкие наполняются воздухом
а слух и зрение
предельно обостряются
и тогда ты внезапно осознаёшь
нет ничего кроме мелькающих на горизонте
крыльев далёкой чайки
нет ни пространства ни времени
ни разлуки ни
расстояния
есть только ты
ставший мыслью и словом
светом и морем
человеком и птицей
собою и всеми
© Елена Севрюгина, 2021–2022.
© 45-я параллель, 2022.