Елена
Росовская

«Казнь» Лолиты

Продавщица в ларьке на углу Прототындарь Лолита –

Баба хваткая, жирная с наглыми злыми глазами,

Рано утром покинула пост и ушла. Дверь открыта.

Просто сгинула враз и теперь поминайте как звали.

В эту ночь то ли Ангел явился во сне ей, не знаю,

То ли дьявол её искушал, только виделось многое:

И маманя, и старенький дом, и игрушечный заяц,

И Москва, вся прошитая крепко бинтами-дорогами,

И пустые глазища витрин и калеки – вокзалы,

Купола, гастарбайтеры, плесень, свинцовая осень.

Всё казалось Лолите – крестилась, но больше казалось,

И хотелось сквозь землю – самой, и с моста себя сбросить…

Утро сонно тянуло на город своё одеяло,

У ларька три бомжа, а вдали на Москве на реке

Посиневшее жирное тело у берега сжалось

И застыло с иконкой Пречистой в холодной руке.

Алисе напутствие в дальнюю дорогу

Береги себя, Алиса, прощай,

Будь сильна в борьбе с собой и со злом.

Принимай лекарство, не принимай

Близко к сердцу ни волков, ни ослов,

Ни угодников чеширских. Ни-ни!

От улыбок их пойдёшь по рукам,

Если сможешь, то сама улыбнись.

Береги себя, Алиса, пока…

Ты пока – пока – покатишься вниз,

Где количество бездомных Алис

На квадратный сантиметр потолка,

От небесного пупка до пупка

Чернозёма, так и тянется ввысь.

Береги себя, Алиса, беги,

Сохраняя имена и дома,

Где лежат твои родные враги,

Где друзья чужие сходят с ума,

Где количество крестов и могил

заполняет чернозём, черноил,

плоть от плоти в закрома – в закрома…

Береги себя, Алиса, лети

через север под кусток, на восток,

оставляя за собой серпантин

из обстрелов и костлявых мостов.

мимо армий и купцов травести.

Береги себя, Алиса, лети…

там сойдутся все земные пути,

там Господь целует небо в висок.

Ангел последних этажей

в одном городе и не то что бы очень большом, а так…

не на главной улице, а в маленьком переулке

жил да был настоящий ангел, да-да,

в обычной «пятиэтажке». по утрам чайник булькал,

старенький радиоприёмник подхватывал мотив:

ангел выпивал кофе и, как все, спешил на работу,

а с неба смотрел на ангела солнечный объектив,

изредка подмигивая, мол, я-то уж знаю, кто ты.

неважно, как и куда проходил добрый день,

люди – рабочие единицы – становились одним целым,

и никто не задумывался, что ангел среди людей

живёт, принимает пищу, трудится, у него есть тело,

паспорт, прописка… а по вечерам,

когда невидимый фотограф укладывал в кофр солнце,

ангел выходил на балкон, улыбался всем-всем домам,

и прислушивался, как в каждом из них сердце бьётся.

ночь медленно натягивала тёмное одеяло

на город, даже на ангела, который творил чудо,

дома росли, становились выше, ночь наблюдала,

как появляются новые этажи из неоткуда,

которые вряд ли порадуют потом местных эстетов.

утром этажи все превратятся в прозрачный воздух.

потому что людям не следует знать об этом,

мало ли какие ночью происходят метаморфозы…

А пока ангел всё достраивал и достраивал невидимые этажи,

Чтобы любому бездомному ангелу было куда прийти и где жить.

Безымянное

…мельница божия мелет медленно, но верно…

этой ночью чёрту темно и скучно.

он роняет солнце и рвёт планету.

он ломает кости своим игрушкам,

посылая каждой венец и фетву.

а игрушки в страхе грызут друг друга.

и плюются снегом, повидлом, матом.

если ты не умер, то ты напуган,

если ты напуган – ты каждый пятый.

каждый пятый – падаль, хозяйский лапоть.

каждый убеждённый, что чёрт не выдаст,

с правом на свободу на кухне плакать,

примеряя рабство своё на вырост.

примеряя жабры и хвост крысиный,

выбирая между виной и вонью,

каждый пятый пахнет дерьмом и псиной,

и своим корытом почти доволен.

утро будет жутким и лучезарным.

облака надуют смешные морды.

никого живого – ни войн, ни армий.

Господи, прости нас, больных и гордых …

Колыбельная

спи, мой мальчик, спи, твой дом не такой, как раньше,

окна смотрят вниз и дверь глубоко в земле,

и над ним поёт сегодня седая банши.

плыть тебе туда, на север, где правит Лер.

баю-баю-ба, отчаливай, милый крошка.

ждут тебя сады, фонтаны и берега,

где стоит гора и вроде бы понарошку

поседевший раб целует сапог врага.

спи, мой дурачок, какие теперь забавы.

постарел фонарь, погас и ушёл в поход.

там, где до утра плясали и пели фавны,

снег пошёл сейчас, а позже и он умрёт…

люли-люли-лю, кораблик плывёт сквозь страны,

солнечный пастух небесных овец пасёт.

сон глубок-глубок, качает ребёнка Дану.

юный капитан помашет рукой и всё…

колыбельный плен, туманный тягучий воздух,

жёлтый ком луны – приносит худая осень.

я приду к тебе, мы будем смотреть на звёзды,

спи, мой мальчик, спи, качается древо Росcа.

* * *

Мона Лиза, какая драма! Он явился тебе героем,

Подарил самоцветный камень, обещал города построить,

Целовал твой передник в клетку, вызывал из бутылки джина,

И стрелял далеко и метко по матрёшкам и по машинам.

Это присказка, миа Мона, сказка дальше. Из эпикриза –

Он по трубам… какао гонит, от того и носяра сизый.

У него есть собака Авва и облезлый котёнок Лютик.

Он не любит летать и плавать. Он вообще никого не любит.

Что ты паришься Мона Лиза, что ты старишься Лиза Мона.

Я к тебе прилечу на «крисмас» на больших голубых драконах.

Будем чай наливать в пиалы, будем в космос бросать монеты.

Я-то знаю, как ты устала от ангин и больных эстетов.

Всё наладится – как иначе! – и река поменяет русло.

Хватит, Лиза, бойцы не плачут, даже если им очень грустно!

На выход

Счастье – это когда тебя понимают…

Если снег подползает к морю,

Море жмурится и хохочет.

У меня есть сто пять историй,

Я бессмертный небесный кормчий.

Я зимой выхожу на берег

Каждый вечер и глажу море.

Только море в меня и верит,

Только море меня и помнит.

Снег – что сахар сегодня сладкий,

Мир – что волк истощал, озлоблен.

И горит на горе лампадка,

И ревёт у лампадки гоблин.

Всё смешалось и всё сместилось,

Равновесие ближе к бесам.

Где искать мне, скажи на милость,

Равновесие равновесий?

В человечьих бетонных норах

Время вышло и замертвело.

Больше не с кем о вечном спорить,

И душа покидает тело.

Ночи зимние откровенны,

Море зимнее одиноко,

Снег похож на морскую пену.

Мир похож на огромный кокон.

Письмо одного странного существа

другому странному существу (за грань)

Дорогая Анна, пожалуй, начну с того, что привыкнуть к холоду было мне очень сложно.

Здесь такое грустное, тихое волшебство, что его не чувствуешь ни головой, ни кожей.

Я пыталась вечером землю поить водой, но она привыкла к горькой воде из крана.

Я купила варежки, шапку, часы, пальто, я уже не помню, что странно, а что не странно.

Дорогая Анна, дожди никуда не шли, здесь, вообще, похоже, дожди никуда не ходят.

Я не вижу неба, не вижу, порой, земли, но я знаю точно, что я – существо из плоти.

Я жевала сахар, глотала морскую соль, завела собаку, избавилась от испуга.

Дорогая Анна, мне сложно остаться той, у которой нет на земле ни будущего, ни друга.

Я уже не вспомню, как оказалась здесь, и зачем сердце ношу в глубине кармана.

Напиши о том, что ты где-то есть, напиши, пожалуйста, дорогая Анна!

Прости меня, Андерсен!

Русалочка любит принца, но принцу она до фени,

ему бы кропать стишата и бредить о той одной,

с которой однажды где-то он встретится и уедет

туда-растудыть. И станет любимой его женой

какая-нибудь Алиса, Альбина, Антуанетта.

Не важно, совсем не важно, но главное, что ОНА

с глазами темней агата, дословно – мечта поэта,

пожизненно будет рядом, пожизненная весна,

пожизненно чики-пики. Вечернее море глухо

к слезам безымянной крохи, сменившей свой рыбий хвост

на ножки и рай дворцовый. Земля тебе, детка, пухом,

перинкой – гнилые доски, подушкой, пардон, навоз.

И сказочник тоже плачет и смотрит в глаза страницам,

и жмутся друг к другу буквы, и с неба летят слова:

ты слишком устал, мой мальчик, устал ненавидеть принцев,

устал создавать чудовищ и с ними же воевать.

Пуговица

Иногда мне очень хочется спрятаться,

как в детстве, закрыть глаза и – под одеяло.

Чтобы ни для кого уже не было разницы,

почему и когда меня вдруг не стало.

Словно я вышла утром, как все, на улицу,

уверенно кивнула соседям: здравствуйте,

а потом бы скользнула на землю пуговицей,

и пропала, вместе с отметками в паспорте.

Дата рождения, дата исчезновения,

дата моего первого и последнего имени

перестали бы существовать и иметь значение.

Словно пуговицу с земли подняли и в море кинули,

и лежит она на дне, маленькая и никому не нужная,

наблюдает за рыбами, вспоминает прошлое

со всеми его пуговичными «любвями» и «дружбами»,

со свежими газетами и куртками ношенными…

И вот когда море и рыбы становятся для меня единственным настоящим,

а круглое пластмассовое тело самой удобной и надёжной формой,

я хочу оказаться сама собой, только спящей,

под одеялом, живой и глупой, а не круглой и мёртвой.

Рецидив

Ты улыбалась отражению в воде. Я улыбался, продолжая отражаться.

Мы стали ближе на одну из эманаций, когда не в силах отыскать такой предел,

Где отраженья начинают распадаться, что, сколько б в воду до безумья не глядел,

Видны лишь только очертанья наших тел, видны лишь только отпечатки наших пальцев,

И состояние болезни и простраций. Приходит время ощутить себя нигде.

На части суши есть твой дом, и ты сама. Ты обозначена на карте просто точкой.

Не разглядеть, не отыскать, а если точно, мы будем долго друг у друга отнимать

Немного жизни, осторожно и построчно, и часть себя, и ожидание письма,

Как безделушку надоевшую – в карман, и наше право быть не просто оболочкой,

А что останется, затем отправим почтой – в одну попытку нисхождения с ума.

Не приходить, не говорить, из сотни «не» какое «не» нас обнимает во спасенье?

Мы возрождаемся без права на движенье, мы – словно тени от безжизненных планет,

Такие серые бесформенные тени, которым места нет на нашей стороне,

Им ни при жизни, ни при смерти места нет, без твоего и моего сердцебиенья.

Я улыбаюсь снова нашим отраженьям. Ты отраженьем возвращаешься ко мне…

Снятся девушке

(сон тревожный. время перемен)

Снятся девушке бунт и бесы,

Редкий лес, Ахиллесов строй.

Ахиллесы уходят лесом,

Сжав в зубах, кто кинжал, кто кольт.

Бесполезно просить остаться,

Бесполезно вообще просить.

Снятся девушке мор, китайцы,

И на небе китайском сыпь.

На опушке безносый кесарь

(Между нами обычный гой).

Кесарь землю бесстрашно месит,

Аки тесто, такой-сякой.

Серебристый небесный панцирь,

Море в красном, великий Ра.

Снятся боги: Малыш и Карлсон

И озоновая дыра.

А ещё виноград и кресло,

Дом, окно и морской прибой,

Мама в воздухе чертит крестик,

Улыбается: я с тобой.

Там

ТАМ падал снег, и снова жгли мосты.

их вечно жгут, по правде, до и после.

я всех собак выстраивал по росту,

и с ними шёл по улицам пустым,

чтоб никогда не становиться взрослым.

и никогда не превратиться в дым.

пришла зима. пришла? садись за стол.

смотри в окно, смотри куда угодно.

на небе столько звёзд и производных

от этих звёзд, что я с ума сошёл,

совсем сошёл, почти бесповоротно.

с тех пор смотрю бесстрашно только в пол.

куда спешить, когда, зачем, к кому?

полощет день бельё, опять полощет.

я стал бы тем, кого ведут на площадь,

кому привычно крепко руку жмут:

умнее, лучше, ближе, в чём- то проще,

я стал бы частью, кем-то нужным тут,

но… падал снег, шло время по пятам.

со звонким лаем строились собаки,

на белом небе появлялась накипь.

я имена дарил своим мостам,

мосты горели, продолжая плакать,

о том, что больше не случиться ТАМ.

* * *

Шарик налево, шарик направо, время – садись да плачь.

Море заколото по уставу спичками белых мачт.

Осень – жемчужина. Время в горы ночью идти одной.

Ах, сторона моя дикая южная, пальмы стригут под ноль,

Руны на раны, седеет город, басом поёт маяк.

Бомж побирается полуголый и говорит – ништяк,

– Всё устаканится, флаги – фуги… было и чё? Прошло.

– Время такое, опять по кругу ходят добро и зло.

Шарик направо, шарик налево, и не видать ни зги.

– Что потеряла, моя королева? Честно скажу – мозги!!!

* * *

Я, mon ami, не талантлива, я больна,

странный диагноз – вселенные в голове.

Все говорят, что вселенная есть одна,

а у меня, представляешь, их целых две.

А у меня пластилиново-липкий мозг,

левый зрачок – белоснежен, а правый – чёрт.

Я выхожу на прогулку в великий пост,

а возвращаюсь, и кран во дворе течёт.

Пью, прижимаясь лицом к неживой воде.

Мне бы живую, но где её, Боже, взять?

Левый зрачок провожает домой людей,

правый зрачок поворачивается вспять.

В каждой вселенной метут до утра полы,

И разливают моря до краёв впрок.

Мне бы туда, mon ami, долететь – доплыть,

Там где живая вода и живой Бог.