Елена
Пестерева

Tentatum frigore

последний страх врасплох застигнет

во сне – и дрожью пробудит

накинешь что-нибудь на спину

толкнёшь окошко – и застынешь

там снег

и жалко уходить

на подоконник оба локтя

и лбом к холодному приник

как глупо, Господи, из плоти

ведь только дух обременишь

по небу проплывает лодка

тебя по-прежнему колотит

но не ложишься

временишь

* * *

А иногда полезно отдохнуть.

Простить себе излишества обеда,

Зевнуть, свернуться и поддаться сну

Средь бела дня под невесомым пледом,

Звонка не слышать, о делах забыть,

Проснуться поздно – и копчёным чаем

Вечерний солнечный разлив запить,

Крикливых ласточек круги считая.

Вернуться на диван, перелистнуть

Начало с ананасами и буйством,

И зачерпнуть балтийскую весну,

Где голавли и окуньки, и будни.

А иногда полезно не дышать

И – не дыша – следить, как тает в тине

Большою карасихою душа,

Не увеличивая энтропию.

* * *

Больше всего ей были к лицу

Мои ночные сорочки

С мелким невзрачным цветочным рисун-

ком и кружевной оторочкой,

Больше всего ей шёл мой диван,

Простыни в шёлковый рубчик,

Обедать и шарики надевать

На ёлочные колючки.

Лучше всего не видеть во сне

Контуры тёплой Европы,

Но между снами смотришь на снег

Непохищенной глупой коровой,

Топчешься возле окна босиком,

Площадь гирляндами машет,

И вспоминаешь: больше всего –

мои ночные рубашки.

* * *

Вот мы ложимся спать, как пара чайных ложек,

Короткую кровать деля наискосок.

Горячим утюгом и солнцем пахнет кожа,

Постиранным пером – затылок и висок.

Сусальный ангелок меня за палец держит,

Истаивает день, кончается завод.

Построили редут отряды войск потешных,

Построили редут – и нет иных забот.

Мешаются в одно «эзопов» и «эдипов»,

Тревожат и смешат, и слышишь, наконец:

Зефирный мальчик спит и хмурится сердито,

Подобие моё, мой слепок, мой близнец.

* * *

Вот снег ложится вдоль стволов

И между веток.

Ты видишь головы волов

В смежённых веках:

Ты только что о них читал.

Тебе приснится

Воды солёный грозный вал,

Чтоб опресниться,

Прошедший ряд метаморфоз,

Морфаны, фавны,

Не принимающий всерьёз

Угрозы Павел,

Волы и их большие лбы,

Глаза воловьи,

И звук осекшейся мольбы

На полуслове,

И уплывающий узор

Прозрачных мошек…

Снег успокоится, твой сон

Не потревожив.

* * *

Даже глаз не откроешь, проснувшись.

Будешь слушать в рассветной тоске,

Как гремят и грохочут снаружи

Разным мусором в грузовике.

Всё не нужно, не важно, не страшно,

Если правда потом умирать.

Сколько ж в людях отваги бумажной,

Чтобы мусор пойти убирать.

Там, наверное, небо сереет.

Ничего не видать из-под век.

Это первое тонкое время,

И его не хватает на всех.

* * *

Засыпаешь в тёплой ванне,

Словно плод в просторной маме,

Словно селезень в тумане,

В жёстких гладких камышах,

Слушаешь подводным ухом

Трубный гул, тугие звуки,

Засыпаешь кверху брюхом

Вроде куклы-голыша.

Победил Ламарка Дарвин.

Ты путем рудиментарным

Возвращаешься, май дарлинг,

На мильоны лет назад

К тем, слепым, рождённым ползать,

Тыкавшимся в дно без пользы,

Бившимся прибоем оземь,

Неумеющим сказать.

Снова постигаешь муку

Кистепёро плыть по кругу

Сквозь упругие потуги

К земноводной немоте,

От холодного шипенья

Через сиплый свист сирений

К тошнотворным ощущеньям,

Что слова не те. Не те.

Просыпаешься слезами,

Мёрзнешь, но не вылезаешь,

В детский возвратясь экзамен,

Где, мрачнее, чем гроза,

Бабушка тащила санки,

Слёзы капали в овсянку,

Слёзы портили осанку,

Слёзы портили глаза,

Мелкой солью высыхали,

Обжигал кисель в стакане,

И рвало тебя стихами

От бессилия сказать.

* * *

Зима не спит. Зима ночами мокрыми

Прихватывает тающий подол

И говорит с качелью полумёртвою

На языке холодном и простом.

Неровный наст пытаются расчерчивать –

И путаются тени фонарей.

Невдалеке на звоннице доверчивой

Мелькают силуэты звонарей.

И дворничиха чёрная, дородная

С коробкой и тележкой под неё,

И дети вышли – дверь всё чаще хлопает.

И утро всё никак не настаёт.

* * *

Ложишься спать от стиха к стиху,

Закрываешь глаза. Лежишь.

Никто не живёт у тебя наверху,

И нижние этажи

Пустеют быстрее, чем замечать

Научишься пустоту.

И даже радуешься по ночам,

Коль удалось уснуть.

А там тяжёлое колесо

Тащит на хомуте

Тяжёлый лифт, и тебя, и сон

В шахтовой темноте,

И на косом полу, на весу,

Свет не сумев найти,

Ты обращаешься к колесу:

Выпусти, опусти, –

Раскачиваясь в часах, в весах,

Гирькою изнутри.

Когда, наконец, открываешь глаза,

Долго ещё тошнит.

* * *

Мама спит. Она устала.

Дети плачут в полнакала,

Тихо матеря «Зенит»,

Папа чашками звенит,

Суп фасолевый скисает.

Писк назойливый не тает.

Открывает рыба рот

И с открытым ртом плывёт.

За окном часы вокзала.

Мама – спит: она устала.

* * *

Они сейчас подействуют уже

и ты уснёшь покоен и блажен

и ничего дурного не случится

среди закатов ласточек стрижей

и петушков на палочках и спицах

ещё пока акация щедра

и осыпает землю семенами

цикорий синий между валунами

и выжженные солнцем добела

настурции кивают головами

как много дашь ещё раз посмотреть

на то чего и нет уже в помине

там поднимались долгие ступени

гранитные невидные на треть

под бабочками жёлтыми сухими

то серые зелёные одни

то с бежевыми светлыми боками

там половинки ящериц мелькали

и замирали головою вниз

и крыльями как листьями шуршали

как часто было нечего сказать

но ты ложился закрывал глаза

и речь текла легко и безмятежно

каких-нибудь пятнадцать лет назад

на тех же лежаках матрасах тех же

где кипарисовый кончался строй

кончался день шелковицей густой

и стыло ежевичное варенье

пойдём домой теперь пойдём домой

успокоительное звукоповторенье

как трудны переходы высоту

что там за точки тёмные внизу

что там за мир квадратами расчерчен

любой любой доверившийся сну

неуязвим недвижен и бессмертен

* * *

Очнешься – читаешь Рыжего.

Только затем, чтобы выжить.

Не радостно, ну хоть выживешь,

Ещё один день нанижешь.

Сядешь, обхватишь голову,

Вставай, вставай, моя прелесть,

Доковыляешь Голлумом

До ванны, потом до двери,

Помня приметный кусок стены,

Поедешь, такси заблудишь,

И от имён собственных

Собственное забудешь,

Вернёшься домой до дворников,

Выберешь сон покрепче,

Уснёшь на журналах и сборниках,

В объятиях русской речи.

Слон

Вино, и дождик, и клонит в сон.

Овин порожний находит слон,

И в нём гнездится,

И спать ложится,

Сломав нарочно гнилой заслон.

Виновны дрожжи шампанских вин

В досадной дрожи всех тонких жил.

Игристы вина –

Слону дробина,

Но слон крадётся в пустой овин.

Он чешет кожу о край стропил,

И просит дождик, чтоб дольше лил,

И грустно хобот

Меж яслей ходит.

Он дожил, дожил.

Дожил. Дожил.

* * *

когда-то лиличкина дача

за переездом в глубине

малиновый катался мячик

по перекопанной земле

и было холодно и тошно

за разговорами и без

и от дождя кричала кошка

чтоб ей открыли наконец

и ветер за неё мяукал

дверной приподнимая крюк

и страшно в дом пустить а ну как

запрыгнет спящему на грудь