* * *
стеклянный свет. и холодно. едва
в дыхание вмещаются слова.
нас не доспят и в грусти треугольной
забудут, потеряют до утра,
в сухой траве оставят умирать,
где будет свет нас обнимать небольно
и целовать простуженно в висок.
на клёне побелеет волосок.
потянутся мостки поближе к раю.
пройдётся ночь по снегу босиком
и обмакнёт легонько в молоко
сухарик тьмы, обкусанный по краю.
* * *
Ливень свесился с карниза –
поглазеть чужие сны.
От кофейного сервиза
откололось полстраны.
Местность сбрасывает кожу –
значит, время повзрослеть:
осень пить из чашек Божьих,
по карманам шарить медь.
Пахнет йодом и карболкой
в непроглядной чаще букв –
положи меня на полку,
не выпрашивай судьбу.
Но когда подступит к горлу
острым лезвием вода –
встань у входа в Чёрный город,
не пускай меня туда!
* * *
время ли в темечко клюёт или душа прорастает?
когда-нибудь нас всех из землицы вынут:
тебя, меня, серёжку, марусю, раю –
и будет свет дышать нам всем в спину.
и станет жизнь не пульсом, а словом биться –
совсем простым, чуть-чуть с изнанки солёным,
как море, где нам с тобой предстоит родиться
и выкликать оставшихся поимённо.
* * *
Ты испуг и больница, в которой врачи
заблудились в осоке бессонниц подробных.
По углам димедрола расселись грачи.
Обнажили потёмки подгнившие рёбра.
Спотыкается взгляд, не умея совпасть
пусть хоть краем одежды с небесной обложкой,
и бросает пространство в бездонную пасть
непрочитанных бабочек хлебные крошки.
Надвигается время. Разбухшим веслом
неуклюже цепляет за жабры окрестность –
и летит серебро чешуи на стекло,
и от звёзд в твоём взгляде становится тесно.
Их одну за другой подбирают грачи,
воровато уносят в раёк карандашный,
где над телом твоим наклонились врачи
и колдуют… колдуют… и больше не страшно.
Кошка-Луна. Серебряное и золотое
Отпусти в синеву свой серебряный слух –
притаилась на облаке кошка-луна
и, шурша сединой легкокрылых старух,
ловит теплую мышь беспокойного сна.
И макает усы – в молоко февраля.
И царапает белую смальту окна.
Онемевшие губы к ней тянет земля –
Только кошка всегда остается одна.
И крадется вдоль крыш, золотым животом
не касаясь седой черепичной фольги –
и серебряный иней встает над кустом,
и серебряный ангел плетёт из пурги
нежный профиль зимы…
полукружье плеча…
непослушную линию тонкой ноги…
И в серебряный лес отступает печаль,
раскачав фонарей золотые круги.
* * *
чёрствой крошкой со стола
божий день к губам прилип.
ходит в угол из угла
город мой по рёбрам лип.
носит воду решетом –
ни утешить, ни унять.
в каменном его пальто
меж вещей найди меня.
отогрей и спрячь в дому,
никому не отдавай –
город катится во тьму,
как свихнувшийся трамвай…
* * *
как просто с этой горки соскользнуть:
взять верх и низ – и поменять местами.
вот самолетик вышивает путь.
вот чай остыл.
а вот – тебя не стало.
ещё легко прочесть на небе след.
заварен чай. есть место для ночлега.
и только зачерствел в ладонях хлеб –
не утолить ни голода, ни бега.
* * *
Может, я. А может, ты…
Колос медленный иссушен.
Спрячь, дружок, рояль в кусты.
Колыбельную послушай.
Будешь мне почти что брат,
засыпай, мой Авель, крепко.
Виноват – не виноват,
а землица держит цепко.
Над тобой и надо мной
пролетают птицы-люди
и вращают голубой
шар, как голову на блюде.
Ты лежишь там или я –
им по-прежнему нет дела.
И кровавая стерня
зарастает чистотелом…
* * *
абсолютно золотая
смерть по имени полина.
Алексей Сальников
Капли… Цапли… Цепеллины…
Смерть по имени полина
золотится ближе к краю –
и рукой подать до рая.
Раи рвут в полях ромашки.
Смерть читает по бумажке.
Ты читаешь по губам,
говоришь ей – не отдам.
Но она тебя не слышит,
холодком на травы дышит,
рыбий открывая рот.
И ромашки (раз)даёт.
Раз – и нету больше оли…
Затерялась в чистом поле,
заблудилась меж травы,
закатилася во рвы.
Два – ушла за ней марина…
Три – сергей исчез недлинно,
серебрился на ветру
да истаял весь к утру…
Утром кончились ромашки.
Ветер выхватил бумажку
из недрогнувшей руки.
К цепеллинам льнули цапли
и цедили свет по капле.
В поле зрели колоски.
* * *
Нас утром жизнь отпросит у судьбы,
а ночью смерть надышит медь на веки.
И дни, как придорожные столбы,
растерянно уткнутся в снег. И реки
во сне зайдутся льдом. И облака
нахохлятся… но с ангельской подачи
отыщут нас в глубоких тайниках
и в голубые травы перепрячут.
* * *
Гудит кромешный виноград,
глядит разбуженным глазком,
как море хлещет из ребра
и убегает босиком
на сушу –
в тонкий
лён
песков –
расправить позвонки о-крест –
и сорок тысяч рыбаков
с насиженных срывают мест
тела и, прикипев к волне,
становятся, в конце концов,
подобием тебя во мне,
не помнящей свое лицо,
с которого не пить воды,
не шить для окуня кафтан;
в котором столько (ле)беды,
что не доплыть до дальних стран
ни с тем, ни с этим: всё одно –
на дно.
Бери ребро –
беги!
а виноградное вино
не пей, когда пойдёшь к другим.
* * *
Человечек умещается в руке,
но тоска его, тоска так велика,
что рука становится – река,
целый мир вместившая в зрачке.
Человечек говорит: «пусти-пусти –
в дивный сад, в бессмертную траву…»,
но река всё держит на плаву,
веточкой легко зажав горсти.
Держит… повторяет набелО…
всё к губам подносит ледяным –
снова жизнь подходит со спины
и в затылок дышит тяжело:
«не пора». И в говоре часов
новый день расправит позвонки,
и, присев на берегу реки,
срежет заусенцы с голосов.
Набросок дождливого настроения
Вода к воде сходящая с ума
сама с собою водит хороводы
и тянет с неба в город задарма
дождливую погоду и повзводно
считает возведенные дома…
Вода в воде нащупавшая цель
вколачивает гвозди в дёрн умело…
Мельчает лето, севшее на мель…
Стрекозы, нарисованные мелом,
во рту катают солнца карамель…
Вода с водой идущая пешком
в простом пальто свободного покроя,
расчёсывает время гребешком,
глотает всё, на что зрачок настроен…
Нас трое у неё под языком…
Но тот, который третий, лишь молчит…
И, повернувшись к каждому спиною,
вода, от дома потеряв ключи,
который день меж нас стоит стеною –
сплошною, как китайский алфавит…
Пароходик
У меня внутри колёсико.
Просыпаюсь, завожу.
В сентябре простоволосое
солнце катится в межу.
Вдохновенно и расслабленно
сон уходит в облака.
Пароходик спелым яблоком
греет влажные бока.
Ты плыви, плыви, хороший мой,
не касаясь килем дна,
не смотри, что солнце брошено,
словно мячик из окна,
что не крутится колёсико –
смолкло в зарослях зари.
Ты вези меня по осени
с новой музыкой внутри.
© Елена Миронова, 2011.
© 45-я параллель, 2011.