Прочерк
Я пишу тебе письмо ночью,
Извини за мой кривой почерк.
У меня в графе «Любовь» – прочерк.
У тебя в графе «Любовь» – прочерк.
Часто видимся, да всё мельком.
Посидеть бы, замахнуть рюмашку.
У тебя в графе «Печаль» – Элька.
У меня в графе «Печаль» – Сашка...
Исписала два листа. Точка.
А за окнами февраль стынет...
У меня в графе «Любовь» прочерк
Превращается в твое имя.
Забываю
Я тебя забываю, а это непросто –
Застарелые раны болят по ночам.
Для забвения нет алгоритмов и ГОСТов,
И методикам не поддаётся печаль.
Забываю тебя, как монетку в кармане,
Как своё обещание бросить курить.
Я забуду. Мне легче когда-нибудь станет,
И сумею, как раньше, с тобой говорить:
Улыбаться, уютно устроившись в кресле,
И ногами болтать, и болтать чепуху,
Подбирать на гитаре дурацкие песни
И придумывать рифмы к смешному стиху...
Я забуду. И вместе мы вспомним другое:
Как летел над волнами весёлый наш флаг,
И торговые шхуны сдавались без боя,
И норд-вест залихватски свистел в парусах...
И глушили мы ром в капитанской каюте,
Об ушедших в морскую пучину скорбя...
Знаешь, мне без тебя одиноко до жути,
И поэтому я забываю тебя.
Я стираю из памяти вкус твой и запах,
В клочья рву неотправленных писем тетрадь.
Но, бывает, тоска подступает внезапно,
И опять забываю тебя забывать.
Не кручинься, корсар, это всё наважденья.
Я надеюсь, что ты мне по-прежнему друг.
Через пару недель у меня день рожденья.
Ты пришли мне в подарок пиастров сундук!
* * *
Больно дышать. Больно смотреть на свет.
Больно сминать пальцами простыню.
Радость моя, с кем ты ещё в родстве?
Радость моя, я тебя не виню.
Небо моё, пыльное без дождя,
Саваном пеленает мою печаль.
Радость моя, как же я без тебя?
Радость моя, лучше не отвечай.
Солнце моё, можешь – согрей всех,
Сердце моё, хочешь – лети вскачь.
Больно дышать, больно смотреть на свет.
Я ухожу. Радость моя, не плачь.
* * *
И тогда ты становишься лёгким и светлым мостом через бездну,
Далеко под тобою клубится мерцающий звёздами Хаос.
И тогда ты становишься лёгким и светлым искрящимся хамством –
Указуя маршрут, добавляющим: «Будьте любезны».
И тогда ты становишься лёгким и светлым щитом из мифрила,
От тебя отлетают и орочьи стрелы, и молнии Зевса,
И проклятия раненой твари с коррозией сердца,
С дружелюбным оскалом, на лживую маску наклеенным криво.
И тогда ты становишься лёгким и светлым плащом лориэнским,
Укрывая от холода, ветра, дождя и от вражьей разведки.
И тогда ты становишься лёгкой и светлой цветущею веткой,
Уходя от себя, забывая себя – да и хрен с ним,
И тогда ты легко и светло растворяешься в песне тягучих древесных волокон,
Что готовы сплетаться в полотна, свиваться в канаты
И взлетать из огня раскалёнными искрами – что ж, небольшая расплата
За горчащую радость хранить от стрелы, от беды, от недоброго ока.
И тогда твоя боль от тебя далеко.
* * *
Мой хрустальный мальчик, мой полубог,
Вероятно, дрыхнет без задних ног,
И дожди стучатся в его чертог,
До крови сбивая костяшки пальцев.
У него в камине одна зола,
За порогом дремлет тугая мгла,
Но прозрачно время и даль светла.
Он не станет долго прощаться.
Мой хрустальный мальчик, мой чародей,
Вероятно, раньше любил людей
И болтал о всяческой лабуде,
И бренчал непонятное на кифаре.
А сейчас молчит и грустит, грустит.
И уходят кошки с его пути.
Не буди, говорю себе, не буди,
Он спросонья может ударить.
Мой хрустальный мальчик, мой давний сон...
Жизнь идёт, вращается колесо,
И горит созвездие Гончих Псов,
И за мною тени идут по следу.
За спиною – тоненький серп Земли,
А внутри пульсирует и болит
Вечный зов отчаянных аэлит:
Где ты?
* * *
Мамонтёнок больше не ищет маму.
Мамонтёнок ищет покой и волю.
Он просил о забвенье – сказали, рано.
Он хотел искупленья – сказали, больно.
Океан бирюзовый, лиловый, синий.
Ни акул, ни дельфинов, ни белой стаи.
Мамонтёнок дрейфует в закат на льдине,
И она потихонечку тает, тает.
Накануне
Когда вскипает тёмная вода
И заливает тлеющие ямы,
Когда осточертело всё, когда
Ты, как свинец, выплёвываешь ямбы,
Когда под сердцем ледяная сталь
И небо, как тоска, старорежимно,
Ты смотришь на раздолбанный асфальт
И ждёшь, как манны, первых злых снежинок.
* * *
Задворки чужого мира.
Провинция, глушь, дыра.
Ты отыскать не в силах
Тропинки к иным мирам.
Окурки твоих бессонниц,
Горечь пустых ночей,
Но... звёздочка на ладони,
Бабочка на плече.
Невидимая паутина,
Чей-то немой крик.
И никуда не уйти, но
Ты ведь почти привык
В ногу шагать в колонне
И не гадать, зачем
Звёздочка на ладони,
Бабочка на плече.
Скатишься по откосу,
Скомкав сюжет сна,
В жёлтых цветов россыпь
Да в травяной дурман.
Кажется, нет погони.
Вброд перейдёшь ручей...
Звёздочка на ладони,
Бабочка на плече.
Утро опять серо,
Вечер опять хмур.
Замкнутая сфера
Хуже, чем замкнутый круг.
Всё невпопад, кроме
Пары простых вещей:
Звёздочки на ладони,
Бабочки на плече.
* * *
Лиловое утро, неяркий свет.
Пломбиром в кофе растает сон.
И если выучил слово «нет»,
Ещё немного – и ты спасён.
Ещё немного. Шагни за дверь.
Одно движенье, один порыв.
Не жди наград, не считай потерь.
Дорога тянется сквозь миры.
Вот ты стоишь с холодком в груди.
Слепит глаза золотой дракон.
Но если кто-то сказал: иди,
То этот голос тебе знаком.
Прозрачно небо, светла вода.
За горизонтом остался страх.
И если выучил слово «да»,
Твоё спасенье – в твоих руках.
Юнона и авось
Золотые молнии, гулкий гром
Оставлять на пороге, как входишь в дом.
Фотографии пыльные под стеклом,
Записная книжка у телефона…
Остановка рядышком – семь минут.
Наплевать, что больше нигде не ждут.
Не красив, не богат, не умён, не крут…
Я прошу, не плачь обо мне, Юнона.
Пусть другие боги хранят Олимп.
Каждый новый день – бесталанный клип.
Я как мошка в мёде – по крылья влип.
Сыт по горло, а кстати, и пьян некстати.
Небеса заждались моего огня.
Я прошу, дорогая, забудь меня.
Не удержат миска и простыня.
Ты не плачь обо мне, умоляю, хватит.
Я, пожалуй, пойду по своим делам.
Мне сварганят миф и построят храм.
Принимай паломников, лей бальзам.
Помни: жертвы – признак дурного тона…
Я не тот, кто нужен твоей толпе.
Бесполезен, словно в хвосте репей.
Посошок! Не хочется – так не пей.
Я прошу, не плачь обо мне, Юнона.
* * *
Озарение. Свет. Боль.
Позвоночник прошьёт ледяная дрожь.
Перекрестие. Крест. Ноль.
Те же грабли – ставить всё на зеро.
Наломаешь сырых дров –
Ни тепла, ни огня, только горький дым.
Перекрестье. Мишень. Кровь.
И земля каруселью – до тошноты…
Над водою туман разлит.
Бархатистая полночь. Дырявый плед.
И болит, до сих пор болит
Давний шрам на белом твоём крыле.
* * *
Рисунки мелом. Цветные пятна на серых плитах.
Наивность формы, смешенье красок, неровность линий.
Глаза поднимешь к сырому небу: «Теперь мы квиты»...
До первых ливней, мой брат художник, до первых ливней.
Едва просохнет – на ту же площадь, опять за дело.
Толпы безликой слепая злоба тебе не внове.
Ты безупречен, ты совершенство, ты будешь в белом...
До первой крови, мой брат повстанец, до первой крови.
Когда примеришь одежды цвета эритроцитов,
Пропьёт приятель тридцатый проклятый свой сестерций.
Глаза поднимешь к сырому небу: «Теперь мы квиты?»
До первой смерти, мой брат мессия, до первой смерти.
* * *
Тане Зеленковой
Девочка тихонько говорит с ангелом.
Ангел далеко, не прилетит ястребом.
Девочку отравленной стрелой ранило,
Льёт на рану лучики луна ясная.
Сказка полнолуния – в ночи чудятся
Серые глаза да взмах крыла лёгкого.
Засыпай же милая, и сон сбудется.
Кесарево – кесарю, тебе – богово.
Рыжая руда, расплавься в сталь звёздную.
Девочка не плачет. Поболит – мало ли...
Девочка не помнит, для чего создана…
Сквозь огонь и воду – говорить с ангелом.
Ангелу сегодня тяжело на сердце,
Ангел пьёт коньяк и на себя сердится,
Но сегодня к ангелу луна ластится
И поёт чуть слышно, как её крестница:
Мой крылатый мальчик, тяжело выстоять,
Если из тумана – звук шагов каменных,
Сквозь багровый морок небесам выстонать
Оберег целительный для всех раненых.
Для меня не надо, я и так сильная,
И неважно, что тебе кажусь странною, –
Вот тебе серебряное, вот синее…
Девочка тихонько говорит с ангелом.
Прочее – детали, ерунда, мелочи.
Капельница, бинт и звон пустой ампулы...
Ангелов, конечно, создают девочки.
Девочкам порой спасают жизнь ангелы.
Лестница
– Машка, где тебя носило, что за глупая игра?
Позабыла, как всегда, сходить за хлебом?
– Мама, этот странный парень из соседнего двора
Научился строить лестницу на небо.
Принесла ему дощечки, старый папин молоток,
Он в ответ вздохнул и хмыкнул непонятно.
Стали звёзды близко-близко, как в сарае потолок,
Я моргнула – и вернулось всё обратно.
Он на дудочке играет – и дрожит, и тает тьма,
Он такое напевает – не запомнишь…
– Машка, ты не заболела? Ты совсем сошла с ума?
– Мама, светятся в ночи его ладони.
– Жар, поэтому и бредишь, завтра, дочка, к докторам.
Пей таблетки и скорей под одеяло!
…Машке снится странный парень из соседнего двора
В золотом плаще и шлеме без забрала.
Настаёт сырое утро, спит тяжёлая трава,
Потихоньку отступает пневмония.
Затерялся где-то парень из соседнего двора.
Ты сумеешь, ты найдёшь его, Мария.
Будешь плакать, и смеяться, и кормить его волков,
Чай заваривать и подавать патроны.
Будет весело и больно, будет страшно и легко,
Будет музыка звенеть в тайге бессонной.
А когда настанет время шаг за шагом умирать,
Машка так и не поймёт, что умирает,
А услышит: странный парень из соседнего двора
Для неё одной на дудочке играет.
Postmodern talking
Смысла нет как нет – ни в другом, ни в том,
Кто другим притворялся, а был всё тем же.
Том не Сойер – потрёпанный книжный том.
Скотт не Вальтер, а Мальчик-зубовный-скрежет.
Вольный дольник, прекраснее, чем «Кензо»,
В сочетанье с анапестом – это сила!
Ноты белого кедра, ваниль, озон…
Жаль, чего-то главного не хватило.
Звон-позвон, словесная маета,
Фермопилы, распилы и пилорамы.
И чего-то главного не хвата…
Кришна с Вишну в ванночке моют Раму.
Мозаичные образы, микс идей…
Залатает прорехи иголка ритма.
Запускает двигатель Фарадей,
Святомученики поправляют нимбы,
Воды Яузы плещутся о гранит,
И с упорством подвыпившего дебила
Кто-то опусы в танке строчит, строчит…
Но чего-то главного не хватило.
В покорёженной выстрелами броне
Лобачевский увидит изгиб пространства,
И Харон с толстой сумкою на ремне
Над Хуроном шагает в закат бесстрастно.
© Елена Лещинская, 2017.
© 45-я параллель, 2017.