Елена
Лещинская

* * *

Рыжие фонарики, снег искрится.
Как-то надо выдержать эту зиму.
Нет такого слова – «невыносимо».
...Тлеет перевёрнутая страница.

Незачем челом о светлицу биться.
Ну допустим, сможешь пройти сквозь стену.
Там тебя не ждут, если откровенно.
...Тлеет перевёрнутая страница.

Сердце разрывается, мир кренится?
Запиши: иллюзии убивают.
Но сначала ласково обнимают.
...Тлеет перевёрнутая страница.

Звёздочки танцуют в холодном небе.
Свет не гаснет – это уже немало.
Только не долистывай до финала,
Где от нас с тобой остаётся пепел.

Твой второй

Человек, движенье ресниц которого ты ощущаешь кожей,
Говорит, что больше не хочет с тобой, не может.
Потому что ты изменился, он изменился.
Он почти излечился и даже почти женился.

Ты молчишь: «Вспомни, как мы дуэтом играли на ундервуде.
Океаном планеты С. становился студень.
Солнце красило жёлтым плиты глухого тракта.
А теперь меня забудешь – и это правда?»

Постоишь один, впечатывая в сетчатку:
Ваша сказка разбивается о брусчатку –
Хрусталём рассыпались Китеж, Анкоридж, Несвиж...
Побросаешь в рюкзак манатки и в ночь уедешь.

Как бы жизнь потом ни била тебя наотмашь,
Отправляясь на новый круг, всё равно запомнишь,
Как за горизонт уходит – не доораться –
Твой второй, с которым вам на двоих семнадцать.

* * *

Да, я в порядке. Сделана из железа.
Надо прощаться, ты ведь уже готов.
А у меня за дверцей – всё так же слева –
глупое сердце, сшитое из лоскутов.

Ты исколол все пальцы, но вышло клёво –
там на косой скамейке в пустом дворе.
Два слишком разных мира, три главных слова.
Только сейчас я, кажется, не в игре.

Якорь, навечно вросший в твою Планету.
Белый шиповник, стержень моей Земли.
Помнишь, мы привязали верёвку летом –
а отвязать пытались, но не смогли.

Рушились скалы, шли на юг динозавры,
в жадную бездну падали башни пряничных городов.
Мы каждый день пытались дожить до завтра
и не считали ссадин и синяков.

Ты научился петь, заклиная вьюги,
выстроил город зелёный, с лесной травой...
Ты улетаешь, бедный мой Джейме Гудвин.
Зря ты, наверно, сделал меня живой.

Я из железа. Чувствую, как под рёбра
боль проросла, и кровь моя горяча.
Тихо дрожит натянутая верёвка
долгой дороги из жёлтого кирпича.

Некроконструктивизм

Солнечное сплетение
сонных лесных трав.
По своему хотению
сладостно выбирать:

не этажи, лезвие
или флакон колёс –
ты же давно железная,
так заржавей от слёз.

В древней чащобе выморочной,
где не найдут вовек,
с глупой улыбкой вымученной
встанешь под майский снег.

Сердце замрёт вымороженно,
ухнет куда-то вниз.
Статуя – ярко выраженный
некроконструктивизм.

Солнечное сплетение –
чёрная
ды
ра.
Чёрное видение –
полчаса до утра.

Самая стынь.
Сумерки.
Трещина в скорлупе.
Спазм горловой.
Судорога.
Кровь на нижней губе.

* * *

Медленный выдох –
медленный вдох –
медленный выдох...
Ставь на репит.
Так и пройдёт болевой шок.
...Медленный вдох –
всё, не болит.

Выхода нет –
а выдох есть.
Всё, что ты можешь, – дыши, дыши.
Ты его слышишь? Он уже здесь –
сумрачный дух из народа Ши.

Ты и сама сочиняешь сны,
спирт превращаешь в томатный сок.
Ты не боишься гостей лесных –
только безумия между строк.

Не останавливайся, пиши.
Пусть по веранде гуляют Ши.
Можно пройти сто миров подряд –
рукописи горят.

* * *

Бездна, слышишь?
Ответь мне.
Ответь.
Ответь!
Я жива на треть,
мертва на треть
и пуста на треть.
Я устала в тебя смотреть.

Я упрямо верчу верньеры,
ищу волну.
Есть глинтвейн.
Если хочешь, тебе плесну –
да и ты что-нибудь плесни мне.
Я тебя не боюсь.
Я мало чего боюсь.
Только зуммера:
«Где ты? Где ты, Мисюсь?»
У меня давно уже взрослое имя.

У меня отболело всё, что могло болеть.
Я жива на треть,
мертва на треть,
а ещё на треть –
стылый пепел отполыхавшей виолончели.
Не зови меня, не зови меня, не...
Эта боль должна была догореть в огне,
сквозь который летели крылатые – вжжжих! – качели.

Бездна, бездна, я Элли.
Элли из дома Смит.
Мне ночами немного горько, слегка саднит.
Ну а в целом, честно-честно, вполне терпимо.
Мой летучий фургон занесло в какие-то ревеня,
и теперь, дурную голову леденя,
незнакомые звёзды, как рыбы, проходят мимо.

Я не помню, кто я.
Помню свой позывной.
И пускай кружат галактики за спиной,
ни сварить глинтвейн в этом пламени, ни согреться.
Я кручу верньеры, пока – словно встарь и впредь –
не услышу: «Ответь мне, бездна, ответь, ответь…» –
и тогда отвечу:
«Отдай моё сердце!»

* * *

Если попал в Рагнарёк –
пиши поперёк
линии жизни и линии мышцы, качающей кровь.
Не зачеркни чёртовыми чернилами
то, без чего ты не вынесешь большего, чем любовь.

Зачем оно? Чтобы было –
чтобы было не страшно дышать в одиночку.
А сейчас как будто воткнули заточку –
поворачивают медленно, со вкусом.
Больше, чем больно. Пусто.

Выплеснулось – наполнится.
Если опять бессонница,
давай, зажги огонёк,
пиши поперёк.

Рецепт

Зеркало – зеро – озеро – закат, спят на берегу лиственницы.
Проходи к печи. Говори, молчи, молча говори с пламенем.
Это не беда, это ерунда. Стает, отболит, выплеснется.
Хочешь – насмеши: с богом поделись планами.

Парень, что стоит за твоим плечом, наконец-то мне выскажется.
А, горячий стаж, год идёт за два. Думаешь, с тобой весело?
У тебя в груди чёрная дыра, у тебя внутри выстужено.
Заварю чаёк. Фирменный рецепт – с вереском.

Вот тебе рушник – сможешь наконец выплакаться.
Вот тебе свеча – ночи в октябре тёмные.
Небо набекрень? К завтраму, глядишь, выровняется.
Сердце не сбоит? Чувствуешь, оно тёплое.

* * *

Человек однажды взял да завёл кота,
И ему безразлична всякая суета.
Расправляет плечи, гордо идёт на юг,
Забывая любовь свою и печаль свою.

На привале плачет и говорит коту:
– Не дойду до юга, сдохну и упаду.
Возражает кот:
– Ты видишь в ночи маяк?
Это светят любовь твоя и печаль твоя.

– Смысла нет – ни в этой жизни, ни в смерти, кот.
Можно тупо брести в метель, можно лечь в сугроб.
Как ни бьюсь, со мной остаётся мой личный ад.

У кота в глазах янтарный морской закат.
Кот мурлычет:
– Какая всё-таки ты свинья.
Ты вообще соображаешь: а как же я?

– Я держусь, мой кот, не думай о ерунде.
Двинем в белый город на синей большой воде.
Но боюсь, опять закрутится путь в спираль –
И меня за горло схватит моя печаль.

Человека зачем-то завёл полосатый кот.
Человек психует, кается и ревёт.
Человек с собою носит свой личный ад.
Но неправда, что никто не придёт назад.

На краю земли

Площадь, проспект, а может быть, авеню.
Вечная суета и поток туристов.
Если захочешь, купишь пальто коню
Или продашь своё горе монет за триста.
Город, где камеры зорки, а небеса слепы, –
Так себе место для откровений, правда?
Два человека стоят посреди толпы,
Словно вокруг – простор и степные травы.
Латы и пиджаки мимо них спешат.
Рядом торгуют планшетами и плащами.

– Где, блин, тебя носило, моя душа?
– Разве я жил без тебя, но не сдохнуть же, не прощаясь.
– Не отпускай меня больше – в закат, в рассвет,
К чёртовой бабке, ангельской эскадрилье...
– Я тосковал о тебе столько адских лет!
– Господи, ну наконец-то поговорили.

Так они и пылают, неопалимы,
Там, на краю земли, в двух шагах до рая.
Сердце моё, сбивающееся с ритма.
Сердце моё, что светит мне, не сгорая.