Елена Дубровина

Елена Дубровина

Новый Монтень № 4 (316) от 1 февраля 2015 года

«Я никогда не умирал...» (часть I)

 

Юрий Мандельштам (1908 – 1943)

 

1. Париж невидимый затих*

Зима 1942 года выдалась в Париже особенно суровая и снежная. Январский снег засыпает мёртвые улицы города, тяжёлыми пластами лежит на дорогах. На площади возле оперного театра ноги утопают в глубоких сугробах. На узких, протоптанных дорожках скрипит под ногами мороз. Несмотря на холод, на Елисейских Полях маршируют немецкие военные колонны. В фешенебельном отеле «Лютеция» размещается немецкое командование, на улице Ларистон – гестапо. Город живёт по берлинскому времени и с немецкими вывесками. Холодный, пронизывающий до костей ветер бросает в лицо липкие комья снега, метёт вдоль улиц зимняя метелица, вселяя в сердца усталых парижан ещё более глубокий страх за завтрашний день.

 

А ветер кружится и стонет
Над прахом жизни без конца
И в грубой вечности хоронит
Окоченевшие сердца[1].

 

В городе не хватает топлива и продуктов, нет электричества. Огромные немецкие танки, выкрашенные в грязный белый цвет, колонны машин, нагруженные снарядами, тянутся вдоль заснеженных улиц. Старые выцветшие афиши, покрытые липким снегом, ещё напоминают о мирном времени: о выставках художников, выступлениях балетной трупы с новыми спектаклями или о концертах джазовой музыки. Но блестящая, экстравагантная жизнь довоенного Парижа закончилась неожиданным падением города и нацистской оккупацией Франции. «Мир горит. Ошибаются те, которые думают, что историей управляет разум, а не безумие», – пишет русский философ Николай Бердяев одной из своих корреспонденток[2]. Почти сразу с приходом завоевателей началась изощрённая охота на еврейское население Парижа, особенно – на эмигрантов. Кто из них мог тогда представить себе, что, покидая Россию, попадут они из пекла революционного в пекло фашистское?

Так история русской эмиграции, начавшаяся с русской революции, получила своё трагическое продолжение. Вступление немецкой армии в Париж тяжело отразилось на судьбах русских эмигрантов. «Надо сказать, что в день, когда фашисты неожиданно, подло и коварно напали на Россию, в этот день русская эмиграция фактически перестала существовать. За рубежом осталась масса русских людей, охваченных печалью за беду, которая обрушилась на их родину», – напишет позже Юрий Софиев, русский поэт, вернувшийся в 1955 году в Россию[3]. 22 июня Франция подписывает перемирие с Германией, а уже в ноябре 1940 года немцы оккупируют всю Францию.

Когда-то насыщенная эмигрантская жизнь русского Парижа затихает – люди прячутся в квартирах, их мучает нужда, страх за завтрашний день, за родных. Огромный город притаился, живя какой-то таинственной внутренней жизнью, будто в ожидании беды. В книге «Встречи»[4] Юрий Терапиано так характеризовал тогдашнюю жизнь: «В голодном Париже, оккупированном немцами, во время необыкновенно холодной зимы, когда в России бои шли под самой Москвой, русские литературные круги были разобщены и подавлены заботами материальной жизни. Русских газет в Париже тогда не было. О событиях в эмигрантской жизни узнавали случайно от знакомых, изредка – из французских газет, часто с большим опозданием». 

Заколоченные окна кафе и магазинов странно выглядят на фоне белых, опустевших улиц, удивляя одиноких прохожих своей немой чернотой. Туман, ползущий вдоль домов, поглощает их осторожные тени. Темнеют окна домов, занавешенные тяжёлыми шторами. Полуобморочная белизна улиц пугает какой-то сосредоточенной пустотой. Умолкают голоса русских поэтов, перестают издаваться журналы, не собираются больше литераторы в доме Зинаиды Гиппиус на собрания «Зелёной лампы», нет встреч в парижских кафе, где обсуждались последние литературные новости. Война уносила не только русскую интеллигенцию, но и убивала их творчество.

 

Ещё победу торжествует враг
На воздухе, на море и на суше,
А твой незримый, твой любимый шаг,
Поэзия, всё тише и всё глуше.


По городам, разрушенным в ночи,
Кощунственным огнём опустошённым,
Едва-едва скользят твои лучи,
Едва-едва заметные влюблённым…

 

Вот один из примеров жизни русского Парижа того времени – хмурым декабрьским утром 1941 года умирает Дмитрий Мережковский, имя которого в эмигрантский кругах произносили с благоговением. 10 декабря после отпевания в храме Александра Невского на рю Дарю состоялись скромные похороны писателя на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. И хотя смерть его была тяжёлым ударом для русской диаспоры, на похоронах его было всего человек 40 (а по воспоминаниям Бориса Зайцева – только 15, не больше). Так описывает похороны Мережковского Юрий Мандельштам в письме к Терапиано: «“Пышная” обстановка – служил Евлогий[5] со своим причтом – при почти пустой церкви. Впечатление жуткое. З. Н. (Гиппиус) – окаменела совсем. Многие люди – совершенно измождённые: Семёнов[6], Сперанский[7]. Впечатление, что дышат на ладан…. Потом М. повезли на кладбище Сент-Женевьев (русское кладбище под Парижем) – никто не мог поехать на кладбище»[8].

В Париже начинается преследование иностранных евреев. Выявлением их и выдачей нацистам добровольно и активно занимаются многие французы. Жизнь в Париже становится с каждым днём опасней – в марте 1942 года фашисты предпринимают ещё более активную охоту на еврейское население. Случалось, что жёны выдавали мужей, соседи доносили на соседей. 29 мая 1942 года немцы издают ещё один приказ, обязывающий всех евреев старше 6 лет носить жёлтую звезду. Людей уводили, как правило, ночью. На улицах ещё долго слышатся плач и крики детей. В квартиры отправленных в лагеря евреев въезжают французские семьи. В Париже объявлен комендантский час…

Теперь уже после восьми часов вечера стало страшно появляться на улицах города, редкие прохожие торопятся вернуться домой до комендантского часа. Страх, неприятный, липкий, как змея, заползает в каждый дом, в каждую квартиру. Еврейскому населению грозит опасность оставаться в Париже. Родители поэта Юрия Мандельштама с сестрой Татьяной[9] уезжают раньше на юг Франции, где было более безопасно, так как там не проводилась тотальная депортация евреев. Пытались уговорить Юрия покинуть с ними Париж, уезжать без него не хотели, но по каким-то причинам он отказался. Покидали они Париж, а на душе было тревожно за сына, за его безопасность. У Юрия Владимировича с родителями и сестрой отношения были очень тёплые и близкие – для них отказ сына уехать был трагедий, но он настаивал – был уверен, что с ним ничего не случится, на это были свои причины…

 

2. Налетает беда, налетает…

Юрий Мандельштам проживал в то время в Париже на улице Chardon Lagache, 61, на первом этаже 8-этажного дома с балконами. Здание было построено в 1933 году в престижном районе Парижа, недалеко от станции метро. Малолетняя дочь Китти оставалась с кузиной Стравинских, доктором В. Д. Носенко, которая присматривала за девочкой после смерти матери.

День 9 марта 1942 года был, как обычно, морозным и ветреным. Пронизывающий северный ветер бил в лицо запоздалых прохожих, спешивших укрыться от глаз нацистов, патрулирующих улицы. К вечеру огненный солнечный шар стал медленно опускаться за линию горизонта. Холодные красные лучи, как капельки крови, проникали сквозь редкие льняные облака. Юрий подошёл к окну – на мостовой, как бинты на глубоких ранах города, ещё  лежал снег, окрашенный последними красными каплями заходящего солнца. Вспомнил другой, «весёлый» март, с «пучками бледных выцветших фиалок»:

 

Так день прошёл, весёлый, монотонный.
Хрипел однообразный граммофон,
То шарканьем, то пеньем окружён.
Всё о любви – и слишком благосклонной,
Всё о любви… Так забывают сон.
И только март, пленителен и жалок
Неудержимой щедростью своей,
В цветочных лавках радовал детей
Пучками бледных выцветших фиалок.

 

Закат был густой, тёмно-алого цвета, постепенно сливающийся с низко нависшим небом. Страшное предчувствие охватило его, тревожное ощущение беды было где-то совсем рядом – в чёрной пустоте ночи. Юрий подошёл к столу, открыл тетрадь, долго сидел задумавшись, потеряв счет времени. Думал о родителях, о маленькой дочке. Стал что-то записывать, но строки не складывались в стихи. На душе всё ещё было беспокойно. Ответственность за дочь, постоянные мысли о рано ушедшей жене, одиночество, страх за близких ему людей лежали на душе тяжёлым камнем. Он знал, что смерть всё время была где-то рядом, заходила нежданной гостью в открытые двери домов. Хватит ли душевных сил всё это пережить? Юрий закрыл тетрадь, посмотрел на часы – был уже девятый час, выходить из дома не полагалось, но находиться в квартире он не мог. Двумя этажами выше жил его друг, поэт Игорь Воинов[10], как и он, сотрудник газеты «Возрождение». К нему Юрий и решил подняться по внутренней лестнице после наступления комендантского часа. Вот что пишет об этом Ю. Терапиано: «Чтобы скоротать время, по вечерам Воинов и Мандельштам поочередно приходили друг к другу. Хотя евреи не имели права покидать своих квартир после 8 часов вечера, никто не мог предположить, что в пределах того же дома “отсутствие” будет рассматриваться как преступление».

Если вдуматься в эти слова Терапиано: «никто не мог предположить, что в пределах того же дома “отсутствие” будет рассматриваться как преступление», то возникает вопрос, почему именно в это время и именно в квартиру Юрия Мандельштама пришли с проверкой? Например, поэт Александр Гингер не регистрировался как еврей и жёлтой звезды не носил. За Гингером приходили несколько раз, но дома не заставали. Он же сам в комендатуру не явился и, таким образом, спас свою жизнь. Его жена, Анна Присманова, была крещёной ещё в России, и её не тронули.

Роковая судьба или предательский донос? Но пришедшие именно в это время разъярённые полицейские не обнаружили в квартире жильца. И опять тот же вопрос: «Почему приходили они именно к нему?» Может быть, действительно, был донос? Но прямых доказательств нет. Об этом пишет поэт Юрий Софиев в книге «Синий дым»[11]: «…во время оккупации погиб он [Юрий Мандельштам] тоже трагически. Немцы установили комендантский час, специально для евреев: после двадцати часов нельзя было выходить из дому. Мандельштам жил на первом этаже. Иногда по вечерам он поднимался на четвёртый этаж в том же доме, к соседям, поиграть в карты. Какой-то негодяй проследил за ним и донёс немцам. Гестаповцы сделали внезапный обыск…».

Ведь из ворот дома он не выходил – запрещалось только выходить на улицу. Как известно, в 1935 году Юрий Мандельштам принял православие и потому евреем не считался. По наивности, уверенный, что с ним ничего не случится, отвергнув уговоры друзей уехать, на следующее утро Юрий Мандельштам добровольно явился в комендатуру и был немедленно арестован немецкими оккупационными войсками. Домой он уже не вернулся. Возможно, что шёл он тогда по снежным парижским улицам сквозь сырой, предвещающий мороз туман, утопая в глубоком снегу, не думая ни о будущем, ни о настоящем, но зная или предчувствуя, что идёт на смерть…

 

Иду наедине с самим собою.
Ночной холодный воздух сушит слёзы.
И только ветер набежит порою,
Пересечёт мне путь своей угрозой. 


Да запоздалый путник, озираясь,
С улыбкой, недоверчивой и странной,

Сторонится, чтоб не задел, шатаясь,
Ночной бродяга, сумрачный и пьяный.

 
Мой милый друг, остановись, послушай!
Осушит ветер стынущие слёзы…
Всё меньше сил, мои шаги всё глуше…
Дай руку мне… Не слышит. Слишком поздно.

 

Наивность, честность, уверенность, что ничего не случится, или намеренный шаг навстречу смерти? Так, в лёгком пальто, без вещей он был перевезён в лагерь для интернированных.

 

Три месяца – недолгий срок.
Земная мудрость всех коснётся.
Смотрю на Север, на Восток:
Кто уезжает – тот вернётся.

 

Три месяца – недолгий срок.
Но нет надежды, нет прощенья.
Смотрю на Север, на Восток
– И невозможно возвращенье.

 

По словам Василия Яновского[12] и Мари Стравинской, его немедленно отправили в Компьень[13], в этапный лагерь для политических заключённых, где в это время находились поэтесса Мать Мария, поэты и писатели Л. М. Райсфельд и Фондаминский, а также Юрий Скобцев (сын Матери Марии) и о. Дмитрий[14]. Условия жизни в лагере – невыносимые. В лагере Компьень первое время были большие трудности с питанием, так как родные ещё не могли присылать посылок, и заключённые питались, главным образом, находя пропитание в мусорных очистках. Узников содержали по 35-50 человек в камерах, рассчитанных на двух или трёх заключённых. Контакт с окружающим миром был запрещён. Но, вопреки всему, в лагере процветала культурная и духовная жизнь, проходили поэтические вечера, лекции, дискуссии и выставки художников, ставших узниками лагеря Компьень. Сохранились около 33 рисунков художников, сделанных в лагере.

Однако в предисловии к посмертной книге Юрия Мандельштама «Годы»[15] сказано, что сначала он попадает в лагерь Дранси, затем его переводят в другой лагерь около Орлинса, из которого снова переводят в Дранси. Его нахождение в Дранси подтверждается полученным дочерью поэта в 1945 году свидетельством о его смерти, выданным Французским Министерством Ветеранов и Жертв Войны. По всей вероятности, он сначала попадает в Компьень, а оттуда его переводят в Дранси.

В тот год морозы длились до середины мая, а в июле вдруг наступила необычная жара – температура поднималась выше тридцати градусов. Условия жизни в заключении были крайне тяжёлыми. Иногда удавалось передать в лагерь и из лагеря какие-то посылки, так, в феврале 1943 года Юрию Владимировичу удалось послать из лагеря листочек бумаги со стихами, в которых, не исключено, содержался какой-то шифр, понятный только родным. По последним опубликованным стихам Юрия можно судить о его мужестве и силе духа.

 

Зимой в бараке АТП[16]
Случайно встреченный в толпе
Товарищ лагерной недоли! –
Есть на земле и рай и ад, –
Об этом годы говорят,

В тоске прожитые и боли,
И слово «друг» и слово «брат».
 

Дранси был небольшим городом под Парижем, в котором в 1941–44 гг. находился построенный немцами концентрационный лагерь. С 20 августа 1941 г. он стал крупнейшим центром депортации евреев из Франции в лагеря смерти (всего было отправлено более 61 тыс. человек). Сбором и отправкой еврейского населения Парижа в лагерь руководил от Гестапо некий Теодор Дренекер, по описанию знавших его – «яростный психопат». В 1942–1943 гг. две трети заключённых по инициативе гестаповца Хайнца Ротке были отправлены в Освенцим, где почти все они погибли в газовых камерах. 

По словам очевидцев, в Дранси находилась поэтесса Раиса Блох[17] и другие русские литераторы. Как стало известно позже, 31 июля 1943 года Юрий Мандельштам был переправлен из Дранси в один из филиалов нацистского лагеря Освенцим в Яворжне[18], расположенного в южной Польше близ Катовице, где и погиб 15 октября 1943 года при неизвестных обстоятельствах (дата взята с надписи на памятнике погибшим). Живых свидетелей его смерти не нашли. Возможно, что все они погибли в газовой камере. В семье сохранился документ, подтверждающий дату и место гибели русского поэта Юрия Владимировича Мандельштама. Дата на документе, по-видимому, неверная – там стоит «18 октября 1943 года».

А за датами – тяжёлая жизнь эмигранта, высокое вдохновенное творчество, любовь, страдания и мученическая смерть от руки палачей… Судьба отмерила ему короткий отрезок жизни – в момент гибели Юрию Владимировичу Мандельштаму едва исполнилось тридцать пять лет.

 

3. Воспоминанья прежних дней…

Юрий Владимирович Мандельштам, по словам родных, был двоюродным братом великого русского поэта Осипа Эмильевича Мандельштама. Юрий Софиев вспоминает, что из пиетета к Осипу Юрия Мандельштама в шутку называли «Мандельштам-ненастоящий». По трагическому совпадению оба поэта, как Осип, так и Юрий Мандельштам, бесследно исчезли в концлагерях – один в пересыльном лагере под Владивостоком, другой в фашистском лагере Освенцим, в Польше. Имя Осипа Мандельштама в России знают все. Имя Юрия Мандельштама незаслуженно забыто.

Юрий Владимирович Мандельштам родился в Москве 25 сентября (8 октября) 1908 года в семье секретаря правления Соединенного банка Владимира Арнольдовича (Ароновича) Мандельштама (1872, Могилёв – 1960, Париж). Род Мандельштамов считался древним. В роду были выдающиеся поэты: Рахель[19], Осип Мандельштам, Юрий Мандельштам и Роальд Мандельштам[20]. Кстати, Татьяна, сестра Юрия, тоже была поэтессой. Нити родословной ведут к царю Давиду. Легенда семьи рассказана во вступительной статье Ури Мильштейна к книге известной еврейской поэтессы русского происхождения Рахель. Один из членов семьи составил генеалогическое древо с ХI века и выяснил, что они – потомки РАШИ (Рабби Шломо Ицхака), бывшего величайшим интерпретатором Талмуда и писаний Царя Давида. В предисловии к книге указывается, что эта легендарная генеалогия ничем не подтверждается, но как семейная легенда имеет право на жизнь.

В 1920 году, когда Юрию было 12 лет, родители увезли его из послереволюционной России. Сначала прибыли в Константинополь, где имелась обширная русская диаспора со своими ресторанами, школами, магазинами. Константинополь превратился в те главные ворота, через которые покидали Россию остатки белых армий и беженцы из центральных и южных районов страны. Экзотический, живописный город – золотые купола византийского собора Святой Софии, пышный дворец последнего султана, богатые красочные сады, – всё это могло произвести на мальчика неизгладимое впечатление. Русские беженцы селились в основном в Европейской части города, где находилась большая русская колония. Однако жизнь беженцев в Турции была нелёгкой, и вскоре семья переезжает в Париж, город, в котором прошла жизнь Юрия Мандельштама.

Юрий Мандельштам рос в атмосфере добра и взаимопонимания. Писать стихи он начал очень рано. Свои самые ранние стихи, ещё совсем детские, он посвящает «дорогой мамочке в день её рождения». Сохранились тетрадки, исписанные его круглым детским почерком. В 14-летнем возрасте он написал поэму «Илья Муромец» на 13 страницах и поэму «О русской поэзии» на 6 страницах. В памяти у мальчика осталась Россия, ставшая почти мечтой, сказкой, сном. Во многих его ранних стихах уже звучит ностальгическая нота. Стихотворение «Воспоминание» написано поэтом в 15-летнем возрасте:

 

Так ярко солнце свет свой льёт,

И на душе светлей,

Но не весёлый хоровод

Меня манит: сильней

 

Царит печаль в душе моей;

Но сладок этот гнёт:

Воспоминанья прежних дней

Наружу он влечёт.

 

Я вижу Родину мою,

Златую рек родных струю,

Простор полей, степей,

Величественный строгий лес,

Сосны и ели до небес

И прелесть прежних дней.[21]

 

Вторник, 1-ого мая, 1923 г.

           

Однако позже, уже будучи в лагере, он напишет стихи о другой России, гулаговской («Дорога в Каргополь»), напишет так, как будто ему самому, как арестанту, пришлось брести по дорогам Севера в колонне заключённых и погибать в грязных русских бараках.

А пока юноша Юрий Мандельштам пишет цикл стихов, посвящённых девушке, в которую он был безнадёжно влюблён, Катерине (Кети) Гарон. Сохранились адресованные ей стихи и письма.

 

За окном – морозная луна,

Зимний свет, ночная тишина.

Но завешено твоё окно
Плотной шторой верно и давно.

За окном в урочный час страшна
Над домами полная луна.
Но ты спишь, тебе не до луны:
Ты совсем другие видишь сны…[22]

 

В апреле 1925 года Юрий переживает уход любимой девушки (она была обручена с другим), и, хотя стихи его ещё совсем юношеские, в них мы уже находим то поэтическое чувство, без которого нет настоящей поэзии.

 

Я без тебя – тепла лишённый свет,

Я без тебя – без хлеба нива,

Я – музою оставленный поэт,

Симфония без лейтмотива.[23]

 

Позже дочь поэта поддерживала с Катериной Гарон долгие дружеские отношения. Она передала ей часть своего архива, связанного с именем Юрия Мандельштама. Сестрой Юрия Мандельштама была поэтесса Татьяна Мандельштам-Гатинская[24], автор ряда стихотворений, опубликованных под именем Татьяна Штильман в «Перекрёстке». Судьба была к ней милостива – она пережила военную оккупацию Парижа, вышла замуж за поэта Леонида Гатинского[25] и родила двоих детей. Родители, по словам В. Яновского, «были милейшие люди – души не чаяли в сыне и дочке».

В 1925 году Мандельштам окончил русскую гимназию. Высшее образование он получил в Сорбонне, где изучал французскую и русскую литературы, современную и средневековую историю. В 1929 году он получил диплом по современной истории и русской литературе. Ему предлагают остаться работать на кафедре французской литературы, но Юрий Владимирович чувствовал своё призвание к русской литературе и поэзии. По воспоминаниям современников, был Юрий Мандельштам человеком высокообразованным, прекрасно владел русским, французским, немецким и английским языками. Ещё будучи в гимназии, он читал в подлинниках классику на языке оригиналов. «У него была изумительная память, большая эрудиция, хороший литературный вкус и с самого начала – критические способности», – вспоминает его близкий друг Ю. Терапиано[26].  

В том же 1929 году Юрий Мандельштам часто выступает со своими стихами, принимает участие в литературных прениях (при этом надо не забывать, что ему был только 21 год). Вот что пишет о нём в книге воспоминаний «Синий дым» Юрий Софиев, который возглавлял в то время «Союз молодых поэтов и писателей»: «…ко мне пришли два молодых человека, два приятеля, только что окончившие Сорбонну, – Борис Вильде (этнограф, историк культуры…) и Юрий Мандельштам (филолог)… Приятели писали стихи, занимались литературой и хотели поступить в Союз. После беседы с ними я попросил их подать заявление, и на ближайшем заседании правления они были приняты, так как их стихи были грамотные»[27]. По трагическому совпадению оба друга-поэта были схвачены гестаповцами. В 1941 году Борис Дикой (Вильде) был расстрелян как участник группы «Сопротивления» и, по словам очевидцев, встретил смерть как герой.

 

——————

[1] Все стихи Юрия Мандельштама цитируются по книге: Юрий Мандельштам. Собрание стихотворений. Russian Emigre Literature in the Twentieth Century, vol. 3. Edited and with an Introduction and Notes by Ed Weeda. – Hague: Leuxenhoff Publishing, 1990.

[2] Новый Журнал, № ХХХV, 1953. С. 185.

[3] Софиев, Юрий. Синий дым. – Алма-Ата: Изд-во Алматы, 2013.

[4] Терапиано, Юрий. Встречи. – Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1953.

[5] Митрополит Евлогий, в миру Василий Семeнович Георгиевский (1868–1946) – епископ Православной Российской Церкви; митрополит (1922). C конца 1922 года жил в Париже. Погребён на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в крипте церкви Успения Божией Матери.

[6] Семёнов Юлий Федорович (1873–1947) – журналист, мемуарист, общественно-политический деятель, масон. Погребён на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

[7] Сперанский Валентин Николаевич (1877–1957) – философ, правовед, политолог, историк литературы, публицист, общественный деятель. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

[8] Терапиано, Юрий. Встречи. – Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1953.

[9] Поэтесса Татьяна Мандельштам-Гатинская печаталась под именем Татьяна Штильман.

[10] Воинов Игорь Владимирович (1885 – 1942) – поэт, писатель, публицист, член «Кружка казаков-литераторов». Работал редактором русской эмигрантской газеты «Возрождение», автор сборника стихов «Чаша ярости»  (Париж, 1938)  и  монографии «Мастера русского искусства».

[11] Софиев, Юрий. Синий дым. – Алма-Ата: Изд-во Алматы, 2013, с. 54.

[12] Яновский, Василий. Поля Елисейские. Книга памяти. – Нью-Йорк: Серебряный век, 1983.

[13] Лагерь Компьень, располагавшийся к югу от Парижа, управлялся нацисткой администрацией. С июня 1941 г. по август 1944 г. в этом лагере содержалось около 54.000 заключенных, 50.000 из них были в дальнейшем депортированы в лагеря уничтожения.

[14] Мать Мария, её шестнадцатилетний сын, Юрий Скобцев, и о. Дмитрий были отправлены в лагерь за укрытие военнопленных и еврейских семей.

[15] Мандельштам, Юрий. Годы. 1937–1941 гг. – Париж: Рифма, 1950.

[16] АТП – административно-технический персонал.

[17] Раиса Блох (1899–1943). При попытке перехода швейцарской границы в 1943 была схвачена фашистами, попала в Дранси, погибла в немецком концлагере. Её муж, поэт Михаил Горлин, также был убит нацистами.

[18] В «свидетельстве о смерти» поэта в написании «Яворжно» сделана ошибка – пропущена буква «р».

[19] Рахель – Рахель (Блувштейн/Сэла/Рахель, Рая, Саратов, 1890 – Тель-Авив, 1931) – еврейская поэтесса. Умерла от чахотки в возрасте 40 лет. По описанию друзей, была женщиной необыкновенной красоты.

[20] Роальд Мандельштам (1932–1961) – ленинградский поэт. (Дед со стороны матери – известный адвокат, Иосиф Владимирович Мандельштам.)

[21] Из архива Мари Стравинской.

[22] Из архива Мари Стравинской.

[23] Из архива Мари Стравинской.

[24] Татьяна была старше брата на четыре года (1904-1984).

[25] Гатинский, Леонид Иосифович (1907–1970) – поэт, прозаик. Печатался под псевдонимом «Ганский». В 1926 эмигрировал в Париж. Член Союза молодых поэтов и писателей, член правления Объединения поэтов и писателей. Выступал на вечерах этих организаций с чтением своих произведений, участвовал в диспутах. Печатался в журналах «Современные записки», «Числа», «Встречи», газете «Возрождение». Выпустил в Париже сборники «На весу» (1962) и «Слова» (1965).

[26] Терапиано, Юрий. Встречи. – Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1953.

[27] Софиев, Юрий. Синий дым – Алма-Ата: Изд-во Алматы, 2013.

 

Елена Дубровина

 

 

Иллюстрации:

портрет Юрия Мандельштама;

Париж, 3 февраля 1941-го;

Дранси (Drancy) – нацистский концентрационный лагерь,

построенный немцами на территории оккупированной Франции, 1941;

кадр – депортация французских евреев, 1942;

автограф последнего стихотворения, переданного поэтом из лагеря Дранси…

 

* Продолжение эссе Елены Дубровиной читайте в следующем номере «45-й параллели».