Радуга
Радуга пала на пьяного мужика.
Пьяный мужик от радости замычал, залаял,
Заговорил! А с ним перебрёхивалась река,
Будто жена, измотанная и злая.
Но, рассыпаясь искрами и расточая свет,
Звуки весны и запахи источая,
Радуга пела и флейтой звучал фальцет,
И улетала музыка в глубь Китая.
Пахло навозом, розами, огурцом,
Пахло вчерашней ёлкою и печалью.
И почему-то вечностью, ведь в конце концов,
Вечности тоже нужно, чтоб замечали!
Колокольня
Звон и гуд, и гул густой, лиловый,
Розовый, зелёный, золотой...
Я, как в детстве, снова стану новой,
Заберусь по лестнице крутой
Выше, выше! Вот так колокольня!
А ещё повыше не берусь.
Может быть, не будет больше больно,
Может быть, уйдут тоска и грусть?
И глотнув невиданной свободы,
Многоцветна, как колокола,
Буду петь так, чтоб до небосвода
И до мамы песенка дошла
Вон как небо видно с колокольни!
Разломилось солнце пополам.
Рада я: тебе уже не больно.
Ведь тебе не больно, правда, мам?
Попытка колыбельной
Спи, соль земли, спи, сок земли, спи, сон,
Спи, список кораблей, до середины
Прочитан ты не будешь никогда.
Усни, страна, спи, Мунк, спи, крик, спи, стон,
Деревья все, цветы, кусты малины,
Живая спи и мёртвая вода.
Спи, карандаш, чего тебе на птичьем
Чирикать, и искриться, и жужжать,
И белкою невзрачною крутиться?
Но карандаш, с нахальным безразличьем,
И не пытаясь даже возражать,
Не белкою-летягой и не птицей,
А работягой по починке слов,
Стал. И не спит, как слесарь Иванов.
Сирень
Многоголосье – это гул стихов,
Шум времени, судьба твоя лососья,
И лисий взгляд, и молоко кокосье
На грязном жарком пляже Таиланда.
А в номере, безликом и столиком,
Где сквозняки сновали словно крысы,
У столика, нелепый и нежданный,
Рождённый между дыней и арбузом,
Пробился стих. Теперь живёт в отеле.
И тяжелеет влажная сирень,
Которой не сказали, что она
Не может в декабре быть рождена.
Хлев
За житейской беседой о Гессе и местной флоре,
Разделяя воздух, вино и хлеб,
Вдруг услышала рокот – а это море,
Вдруг возникло сиянье – а это хлев.
Трепотня, трескотня, суета излишни,
Когда каждый час, как беды укус.
Первый мокрый снег – тяжелеют вишни,
Жив отец. И из хлева глядит Иисус.
Звездолов
Весна-подросток, состоящая из углов,
Состарилась так внезапно и горячо...
А мой сосед по крыше – он звездолов,
И в небо ему отправиться нипочём.
Он ловит звёзды, не замечает СМИ,
В глазах его проступает, как влага, Бог.
А днём он сидит на паперти до семи,
Поскольку давно лишился и рук, и ног.
А мой сосед по крыше – он звездолов,
И скоро уйдёт на небо, в своё жильё.
А у меня не хватит ни слёз, ни слов,
Поскольку с собой он сердце возьмёт моё.
Дым
А мы все, ударенные под дых,
Чёрными руками обнимем дом.
Дым отечества. Дым, дым, дым.
Гром отечества. Гром, гром, гром.
Покатилась яблочком наливным,
Закатилось яблочко за закат.
Дым отечества. Дым, дым, дым,
Скоро будет парад, парад.
И висим на ниточках Ох да Ах
Перед небом ласковым и чужим.
Только хрустнет яблочко на зубах,
Только дым отечества, дым, дым, дым.
Эгей!
Эгей! Губы треснули, снулой трескою собратья сбиваются в стаи, и требуют: пли! Ещё до весны полнабата, и снег не растаял у нас на подворках Земли. Эгей! Принимающий царства, и троны, и многих людей... Недолго у нас до заката, а бабушка ест макароны и требует новых идей. Эгей, в чёрном кружеве нынче хоронят закат. Стреляй же, братишка, в своих, ты же не виноват. Растрёпанной книжкой сияют, мой брат, облака. Стреляй же, братишка, в тяжёлое тело стиха.
В январе
Янтарь бывает красным. И заря
Так высветила душу янтаря,
Что в январе, холодном, злом и сиром,
Мне показалось, что живу не зря.
Янтарь бывает храбрым, Ланцелот!
Он тёмно-жёлтый рыцарь, цветом в мёд.
И солнцем поднимается над миром
И над Землёй торжественно плывёт.
Янтарь бывает цепким, как река,
Когда она поймала облака,
В ней облако – как мушка в янтаре,
Которая застыла на века.
Янтарь бывает белым, цветом в соль,
Ещё бывает серым, будто боль.
Я чувствую движение стиха,
И это – пропуск мой и мой пароль
Туда, где в косу я вплету зарю,
И каждому воздам – по янтарю!
Кафка
Говорила бабка: Жизь, она не сказка!
Засучи рукав-ка, засучи другой!
И скажи мне честно, кто такая Кафка?
Что же эта Кафка делает с тобой!
Ты не понимаешь, баба, ни бельмеса!
Кафка – это круто, Кафка – это он!
Дом перекрестила. Видно, всюду бесы,
Ну а этот Кафка – бесов почтальон!
Камера сырая. Следователь-шавка.
Вождь народов курит трубочку в Кремле.
Ни при чём здесь точно никакая Кафка,
Что такие беды ходят по земле.
Мужа расстреляли, он ведь был из лучших.
Как смогла ты выжить, как могла ты жить?
Утро наступило. Ярок солнца лучик,
А в моей планете бабушка лежит.
Голос твой охрипший и ворчливо-милый
Улетает в небо. Шарик голубой.
Сорняки исчезнут с бабкиной могилы.
Пусть читает Кафку кто-нибудь другой!
Навстречу Ли Бо
Любой из нас падал в любовь, как в крапиву,
И падал в любовь, как в расстрел.
Ли Бо уплывает к китайскому пиву,
Сегодня Ли Бо заболел.
Сегодня поэзия, что на сорочьем,
На птичьем, на ласточкином, на бессрочном,
Плывёт себе вслед за Ли Бо.
Дорога к расстрелу, ты стала длиннее,
Согреться крапивой, я оледенела,
Как только нас милует Бог?
Как холодно! Снежная буря, пурга ведь!
Но снег истончится, как старый пергамент,
И выдержит сердце, лишь боль
Оставит стихи на сорочьем наречье,
На птичьем, совином, на нечеловечьем...
Ты глянь-ка: навстречу – Ли Бо!
Гердт читает Пастернака
Гомер просторен, как Россия. Хабаровск спит, и спит Итака.
Здесь зайцы и дожди – косые. А Гердт читает Пастернака.
Спят стулья, стол, сиянье солнца. И деться некуда от мрака.
Но вдруг – в тебе дитя смеётся, ведь Гердт читает Пастернака.
Гекзаметр ярок, как рябина. Гомер – он тоже вроде знака.
Твой взгляд смягчился ястребиный, ведь Гердт читает Пастернака.
Тугим ветрам необходима свобода светлая. Однако,
Есть список кораблей, любимый, и Гердт читает Пастернака.
Греция
В слепящей Греции нам солнце помешало
По-детски плакать, и земного шара
Бочок похлопав, море похвалив,
Войдя в залив и глядя на отары,
На облака овец, на берег старый
В бесстыдном ликовании олив,
Я думала, что быть нам обожжённым,
И не ходить по пляжу обнажённым,
И острый ум не обнаружить нам.
Залив Коринфский, мы с тобою – пара,
Всю наготу языческого дара
И нежность мы разделим пополам.
Пастух овец домой прогонит. Сине
Безоблачное небо. Так в пустыне,
Должно быть. Лишь позвякиванье сфер
Небесных. Сколько в Греции покоя!
Кто ж мы? Кто я? И что это такое?
Мне кажется, что всё – cadran solaire*.
___
* cadran solaire (франц.) – солнечные часы.
Стих
Вот приходит стих, как привиденье,
С музыкой сначала (может, блюз?),
Неуклюжее стихотворенье,
Гордое, как маленький верблюд.
Будешь ты верлибром ли, сонетом
Или в хокку превратишься вдруг?
Будешь рассыпающимся светом,
Или превратишься в лунный круг?
Будешь озорным или нелепым,
Жёлудем, подсолнухом, водой?
Будешь ты стрельбою под Алеппо
Или маркитанткой молодой?
Стих тихонько головой качает,
Думает, наверно: «Ну, дебил!»
Ничего совсем не отвечает.
Пусть не отвечает, лишь бы был!
© Елена Добровенская, 2013–2019.
© 45-я параллель, 2019.