Елена
Антипычева

* * *

Бессветной зимою во льды превращаются дни,

Журчавшие синей волной, по которой святыню –

Великое солнце – носило. Возможно, огни

Слепых фонарей захотят и расплавят твердыню.

Идёшь – и не веришь, к какому началу придёшь.

Невыпавший снег – атрибут куролесицы – стужи –

И впрямь под ногами хрустит, невзирая на ложь

Прогноза погоды. Слова, как шаги, неуклюжи

И еле слышны, приглушённые ветром ночным.

Они не похожи на явь без графических знаков.

Губам, обожжённым дыханием неба, одним

Не высказать устно, что снег не везде одинаков.

Трясутся поджилки. Ещё бы понять, от чего.

От страха? От холода? Или от тьмы запоздалой? 

Посмотришь обратно и прямо – и нет никого!

Лишь ангела крылья сквозь муть проступают устало.

Сойдёшь ли с дистанции позже, чем сказано «там»

(На древних страницах Писанья)? Сумеешь ли с часом

Прошедшего сверить судьбу, чтоб грядущим годам

За тень бытия не принять человеческий разум?

Весна

Приход весны не всем собой хорош;

Ах, если б запретить являться вёснам

Без спросу в мир, где правду славит ложь,

Людской характер делая несносным!

Волнуемо торжественным лучом,

Оттаивает сердце после вьюги,

В то время как потерям нипочём

Сиянье в золотисто-ясном круге.

Заметно обостряясь, пилит боль

Решётку рёбер, пробуя отвыкнуть

От зимней спячки и стремясь настоль,

Насколь возможно, глубоко проникнуть.

Чужое счастье ранит тяжело,

Когда нет своего; сильней – при звёздах –

Веснушках, от которых так светло,

Что видится насквозь весенний воздух.

Земля, ручьями плача, в унисон

Горюет с человеком, словно тоже

Несчастлива в прекраснейший сезон,

И живопись морозов ей дороже.

Весна – пора любви, пора измен,

Пора, когда природы пробужденье,

Выманивая нас из скучных стен,

Надеется ошпарить охлажденье

К обыкновенным радостям земным;

Но лишь усилясь, странная тревога

Становится предчувствием дурным

И замедляет шаг наш у порога.

* * *

Голоса наотмашь криком вещим

В небеса вбивают пепел клином;

Крыть рассветы и закаты нечем –

Сохнут краски, кисти по долинам

Взрывом неприкаянным разбросаны,

Все дороги мечутся пожарами,

Выдранные травы не причёсаны,

Молодые духи снятся старыми.

А друзей трясёт от лицемерья,

Волю дай – и похоронят заживо;

У крылатых выпадают перья,

А в хвостатых стало больше нашего.

Дом – не крепость, если стены гулкие,

Монастырь давно не для убежища;

Пустыри, проспекты, закоулки

Знамениты как лихие стрельбища.

Жаль, не ясновидцами – пройдохами

Времена превратно истолкованы,

И не очевидцами с подвохами

Зеркала кристальные заплёваны…

* * *

За Москвой-рекой кренится

Перламутровая ось,

Над которой реет птица,

Отражённая насквозь

В необузданно прохладной

Умирающей волне.

Город славы многократной,

Как случилось, что ни мне,

Ни себе ты стал не нужен?

Ты не юный богатырь,

Но труслив и безоружен,

Одинок, как монастырь.

Ты один из тех немногих

Городов-особняков,

Чьи потоки и дороги

Так черны от синяков.

* * *

И сквозь прутья дождя пролезает оранжевый свет,

И в зелёной траве замерзают упавшие звёзды;

Вместо тихого «да» неожиданно – громкое «нет»,

Вместо ласковых фраз неуместные длинные тосты

Как намёк на фальшивку природы и всяких существ,

Перебравших намедни во время застолья коварства.

Пьёшь нектар, словно микс отравляющих душу веществ

И спасаешься ядом, не зная другого лекарства.

Запрокинув башку, ослеплённо глядишь в небеса.

Вот бы вытряхнуть разом из них над посёлками вишен

Порождённые Богом приметы Его – чудеса,

О которых ты слишком давно в этом мире наслышан.

Обновить бы сознанье; земные законы хитро

Обойдя, притвориться счастливым до гибели, либо

Прекратить хаотично нести или сеять добро,

Ведь не всё же равно, КТО нам скажет за что-то «спасибо».

Душит свежее утро. Уставший лавировать, ум

Возвращается к мыслям и образам до вечеринки.

Но в ушах то ли звон, то ли скрип, то ли писк, то ли шум

Вдрызг заезженной, в старых царапинах лунной пластинки.

Как хорошо!

Как хорошо, когда идут дожди!

Река, переполняющая русло,

Смывает отголоски и следы

Того, что бесконечно впереди,

Но в сумерках просвечивает тускло

Сквозь звонкие решётки из воды.

Как хорошо, когда дымят снега!

Срываясь с гор, белёсые лавины

Хоронят то, что вечно далеко.

А выросшая как из недр пурга

Его на месте отпевает длинным

Рыданием, взлетевшим высоко.

Как хорошо, когда горят лучи!

Горячие, то жгут они до смерти

Всё то, что бесконечно вдалеке,

То рубят, словно острые мечи,

Его в необъяснимой круговерти,

Держащей их в ежовом кулаке.

Как хорошо, когда не от сего

Величья мира вычурные мысли

Вновь не о том, что вечно впереди,

Поскольку нет, наверное, его

Ни в переносном, ни в буквальном смысле,

Пока лучи, сугробы и дожди.

* * *

Медной луны сплющенное кольцо,

Сжавшее палец в небо, не снять, не скинуть.

Корчится в брызгах хлябей твоё лицо,

Которое можно, как минимум, опрокинуть,

Словно раскаялся в чём-то не так давно.

Уверенность в завтрашнем дне исчезает с болью

Затёкшего пальца, вросшего в самое дно

Иссиня-чёрного вымершего раздолья.

То ли, шурша под ногами, бежит песок,

Сданный тебе в аренду зимой пустыней,

То ли не понаслышке задел висок

Лёгкой стрелы Стрельца боевой алюминий.

Ветер не дует в дудку, поскольку тишь.

Вздох повисает в воздухе неподъёмном.

Если есть силы свистнуть, то ты свистишь,

Щупая брешь в кармане своём огромном.

И – чудеса! – оглашает галактику звон!

Звук пустоты, раздавшийся приглушённо,

Больше, чем вести о прибыли через сон,

Плачущий волглыми вспышками по наклонной, –

Трепетный отклик дани твоей часам,

Когда параллели сошлись в вертикальную линию.

И ты по наитию, зная об этом сам,

Видишь не чёрную сверху полоску, а синюю.

* * *

Мокрядь. Ливень одичавший

Струи в воздухе напряг;

Воет ветер, потерявший

Направленье передряг

Посреди пустой планеты,

Уплывающей из рук

Привидений, чьи приметы

Справа, слева и вокруг.

Пряча в бусинки ресницы,

Я гляжу на чистый свет,

Перелитый за границы

Берегов, которых нет

Ни в одной стране, открытой

Силой мысли и любви

К правде жизни ядовитой,

Существующей в крови.

Голубую даль качает;

Путеводная звезда

Шаткой башни шпиль венчает;

Тень промокшего листа

Не смахнуть с блестящей зыби

Ни дыханьем, ни лучом;

А на дне безгласной рыбе

Птичий окрик нипочём.

Не вступить стопою твёрдой

На клочок земли, где звук,

В двух шагах неслышный, – стёртый

Смысл молчанья, – глохнет вдруг

Не от шума проливного,

Не от яркого огня

Поднебесного шального

После облачного дня.

Наваждение

Небо, пролившись сквозь пальцы, засохло дотла.

Звёзды, попадав, изрезали вены земли,

Хлынули бурые реки, и вздрогнула мгла.

Только одни купола и сияют вдали.

Узкой тропинкой добраться до них – как сто вёрст

За ночь пройти – равновесие в сторону гнётся.

Даже для тех, кто летает, путь к счастью не прост:

Их отражение липкой волной захлебнётся.

Бешеный ветер их схватит за шиворот, и,

Словно мячами жонглируя, вытрясет насмерть.

Вон набирают уже обороты круги

Воющих вихрей, пока ты беспомощно замер.

«Чур, меня!» – крикни и трижды сплюнь через плечо.

Нитка-тропинка помчится широкой дорогой.

Чуешь, что от куполов даже здесь горячо?

Вытяни руку – и пар над водою потрогай.

Сколько ни бейся поток головой о бордюр,

Жёлтый асфальт всё равно бедолага не смоет.

Разве не чудо, всего-то какое-то «чур»

И восвояси ушло равновесье хромое?

Только не думай, что шаг – как прыжок в тёмный лес –

Раньше, чем надо, приблизит к заманчивой цели.

Если шнурок оборвётся – не выловишь крест

Ни с обозримого дна, ни с невидимой мели.

* * *

Надвигается тишь на вчерашние сумерки дня.

Колебанье луны замутнённое водное зеркало

Отражает, едва не теряя остатки огня

В неподвижности яви, которую сном исковеркало.

Две фигуры в ночи оживлённо молчат в пустоту,

Возвращаясь к себе с обретаемым навыком речи.

Подражая словам или фразам на полном лету,

Отзвук крыльев птенца говорит незнакомцам: «До встречи!»

Здесь не пахло ничем, кроме как приозёрной травой

И нектаром, в цветочные вазы залитым задаром.

Но бессмертие духа не дольше, чем век, сам не свой

Приходящий на смену мгновеньям, пропахшим нектаром.

А теперь от деревьев лишь контуры, вставшие в ряд.

Их пречёрные ветви засохли и слишком ослабли.

Вот и падают листья на почву, где тускло горят

Не слезинки грибного дождя, а бензинные капли.

* * *

Нам не хватило времени на ночь,

Уснувшую как будто до рассвета,

С которым не уехавшая прочь

Из этих мест, я обманула лето.

Нас время ограничило в словах,

Но, стоя друг от друга в полумиле,

Мы ощущали холод в головах

И друг для друга слов не находили.

Нам не хватило времени на смерть

Бессмертных чувств; невидимые нити

Сквозь расстоянья, строящие твердь,

Хранят следы таинственных событий.

Увидимся ли, нет? Не тихий шаг

Навстречу одного к другому ближе

Нас сделает, оповещая мрак

О том, что больше мира, рая выше.

Предчувствие

Вроде город как город: народ и дома

Под надзором стоглазого неба;

В колпаке-невидимке гуляет чума,

Масса зрелищ и минимум хлеба –

Не к добру, очевидно. Кресты – не к добру.

Хвост фабричного выхлопа куцый.

Ты на грани безумия – в ночь, поутру –

На пороге блатных революций.

Дармового тепла не исчерпан запас:

Так и тянет на гиблое место,

Но какая-то сила извне каждый раз

Выставляет тебя из подъезда

И толкает к безвестному в чёрных тонах:

То ли к чаще без птицы и зверя,

То ли к морю без рыбы, в пустых берегах

Обмелевшему после потери.

Но вокзал – на ремонте. Обидно до слёз.

Поезда от депо одурели.

Мне сказали: «Их будут пускать под откос

На исходе прошедшей недели.

За проезд ни копейки с тебя не возьмут.

Торопись и пакуй чемоданы».

Но зачем же мне вешать на шею хомут,

Если проще уйти в партизаны?

Пусть другие не верят в свою правоту.

Им побольше пера или пуха.

Я им вслед помашу нежной веткой в цвету,

А за веком останется сухо.

Ведь не мне возвращать скорый поезд назад.

Он в мгновение ока растает

И утащит сговорчивых беженцев в ад,

Кто опомнится – тот опоздает.

* * *

М.С.

Привязанность не в тягость, если с ней

Не связана история, которой

Отравлен наилучший день из дней,

Не проведённых на носилках «Скорой».

Иначе эту цепь нельзя снести

И разорвать нельзя во имя шутки

До той поры, пока: «Алло! Прости!» –

Так хочется услышать в промежутке

Печальных будней, ставших только сном,

Сырой тюрьмой и шумным балаганом;

Как будто перевёрнутый вверх дном

Мир – дом представлен заживо капканом!

Я провела здесь больше зим, чем лет,

Хотя и тех как будто не бывало;

«Кого не обжигает яркий свет?» –

Такой вопрос себе я задавала

Не раз, не два, и слышала: «Держись!

На эликсир бессмертья капля яда

И есть несуществующая жизнь

На предпоследней стадии распада».

Привыкла я, что жмурится звезда

От лунного светильника, и слепо

Таращится куда-то; но куда,

Когда вокруг одно сплошное небо?

Привыкла я, что розовым платком

Заря мне машет, провожая в скорый

Вояж, и увлажняет дождь глотком

Святой водицы сухостой за шторой.

Картины не меняются. Светла

И некрасива темень над лесами,

Что сами по себе тоска и мгла

С торчащими густыми волосами.

За впалое окно случайный луч

Цепляясь, вновь соскальзывает гибко

В глухое море из пунцовых туч

И там, смеясь, барахтается рыбкой.

* * *

Л.К.

Пусть запах душистого мёда витает в огне

Зари предвечерней над сёлами и городами,

Которые мы миновали, на буйной волне

Небесной реки прикасаясь друг к другу губами.

Недавно об этом ни знать, ни мечтать не могли,

Дыша в унисон с лебедой и цветами без лоска.

И снилось нам солнце, как нынче – пригоршня земли

В руке одинокой фигуры из чистого воска.

Мы только и верили в то, что доступно другим,

Живущим в казённых домах на развалинах мира.

В догадках теряясь, сдували с окрестностей дым,

Стоящий столбом на макушке атланта – эфира.

Постигнув неясность и вычеркнув прошлые дни

И песни из памяти, сплавленной к дальним планетам,

Покорны всесильной стихии, мы словно одни

В пространстве, разбуженном сном и оправленном светом.

* * *

С этой улицы всё началось:

Первый росчерк румяного мела

На асфальте, под грохот колёс

Самоката, летящего смело

Не навстречу усталым следам

Уходящего в прошлое утра,

А к проспектам, шоссе, площадям,

Отражающим блеск перламутра.

Первый опыт влюблённости той,

Что не вызрела раной сердечной,

Но осталась недетской мечтой,

Эта улица помнит, конечно.

Только мы, находясь ненароком

С ней поблизости, вряд ли вздохнём

О знакомом, заветном, далёком,

Отгоревшем высоким огнём.

Мы – счастливцы, страдальцы, скитальцы,

Отсчитаем с учётом утрат

Номер дома, ослабшие пальцы

Загибая почти наугад.

* * *

Синяя ткань на пяльцах январского солнца.

Вышитый крестиком белым младенец Христос

Смотрит тепло в ледяные, как прорубь, оконца,

Божьим дыханьем парным прогоняя мороз.

Ветер на дальних окраинах топчется в гневе

И к наступленью готовится на Рождество.

Выдернув нитки, он бросит их под ноги Деве,

Дьявольским свистом озвучив своё торжество.

Крыши проломит, чтоб влезть без утайки в квартиры,

Образ христовый наглец украдёт из голов

И ослепит пострадавших полотнами мира

С полчищем кладбищ без фото и траурных слов:

Снежные хлопья смеются над мёрзлой пустыней,

Свет, ослабев от ненастья, в хрустальный свой гроб

Слёг, завернувшись в лоскутья материи синей.

Вьюга усопшему даром воздвигла сугроб.

Утром, как ночью: безумные ужасы живо

Плавают сверху, как Рыбы в космической мгле.

Бедные души, продрогнув, идут торопливо

По осаждённой печальными снами земле.

* * *

Сорвись с балкона. Может, полетишь

Ещё быстрей пернатого собрата,

Или в нору забейся, словно мышь,

Которая ни в чём не виновата:

Бедняжка мышью родилась, и ей

Судьба велит и день и ночь скоблиться

На кухне, под кроватью, у дверей

Или на подметённой половице.

Тугая туча мысли о дожде

Рискнёт обрушить, выплеснуть на горы,

Хотя она  всего лишь наважде-

ние и о погоде разговоры

Упорно провоцирует. Ты прав,

Что облако – воздушный бегемотик –

Над пряным ароматом диких трав,

Лишающим сознанья, как наркотик.

У идеала, чей незримый след

Пропал на территории, названья,

Должно быть, не имеющей, раз нет

На глобусе ни тени очертанья

Её, злодейки, свойство – не стареть,

Ведь время дорожит ребёнком каждым.

Но и тому придётся умереть

И в лубяную землю лечь однажды.

Какой неподражаемый листок

Лежит на человеческой ладони,

Готовящейся всколыхнуть поток

Над молодым стволом в пушистой кроне!

Но глубина потока велика,

Пугающе ужасна и формальна,

Чтоб целиком не канула рука

В дежурный мир, лоснящийся хрустально.

* * *

Я не осталась даже вопреки

Препятствию в ряду противоречий

Из полукружья смуглого руки

На белокрылой области предплечий,

Но перед тем как удалиться мне,

Я задержала взгляд свой на окне.

За ним восьмиэтажной высотой

Стелилась ночь, и уханьем из рощи

Неразличимой, слитой с темнотой,

Неспящий филин лоб печалью морщил,

Как дальний голос предков из глуши,

Колеблющий спокойствие души.

Лишь в комнате по-прежнему светло,

От люстры пышет огненное пламя

Двум бабочкам, налипшим на стекло

Пыльцой, обнявшись мёртвыми крылами

На сквозняке, что чувствуя накал,

Холодный угол в комнате искал.

Коснувшись ручки двери, ни на миг

Не выпустив из виду ось проёма,

Я разделяла больше нас самих,

Чем плоть пространства, сжатую до дома,

Где лифт способен только вниз везти,

Когда саднит прощанием «прости».

Я не осталась, истинно любя,

Нырнув в обман безумной круговерти,

В которой каждый шаг мой от тебя

Был приближеньем к пропасти и к смерти,

Копируемых ночью, будто в ней

Не может быть ни крика, ни теней.