Елена Албул

Елена Албул

Четвёртое измерение № 7 (391) от 1 марта 2017 года

Хватаясь за хвост заката

В метро

 

Всё безжалостнее время,

всё стремительней отсчёт,

всё бесплоднее попытки удержать в часах минуты.

Даже после объявленья

«Поезд дальше не пойдёт»,

поезда неумолимо всё уходят почему-то…

 

Баллада о плывущей бутылке

 

Бутылка плыла по холодной реке,

                                   осенней реке,

На прочих плывущих глядела в тоске,

                                   в глубокой тоске.

А прочие плыли по важным делам,

                              серьёзным делам,

Бутылочной почтой скользя по волнам,

                                   по тёмным волнам.

 

В какой-то бутылке виднелось кольцо,

                                          златое кольцо,

В какой-то Кощеево было яйцо, 

                            с иголкой яйцо,

Вон в той телеграммы: «Казнить зпт»,

                                           «Нельзя зпт»,

Отрывок из драмы «И ты, Брут, и ты»,

                                           неужто и ты…

Секретные планы, призывы спасти,

                               от смерти спасти,

В какой-то записка со словом «прости»,

                                       ещё раз прости…

 

А эта бутылка пустая была,

                    без пробки была,

Она по реке очень грустно плыла,

                              печально плыла,

Её этикетку вода унесла,

                   давно унесла,

Бутылка боялась волны и весла,

                           не только весла:

Хохочущих чаек и рыбьих хвостов,

                                упругих хвостов,

И веток, и брёвен, и даже мостов,

                       представьте, мостов.

 

Но сколько ни бойся, погибель придёт,

                                      однажды придёт.

Вода заливает распахнутый рот,

                            бутылочий рот,

И тянет, и тянет, и тянет на дно,

                                на самое дно,

А в мыслях бедняжки всплывает одно,

                                лишь только одно –

Что в ней ни письма, ни хотя бы клочка,

                                          пустого клочка.

Закончилось время её тчк

……………………………

 

Великим мореплавателям прошлого

 

Это было плохое судно, непригодное для открытий.

Христофор Колумб о каравелле «Санта-Мария»

 

За солнцем, по звёздам, по запаху,

маршрут сочинив из слухов,

они отплывали к Западу,

поминая Святого Духа –

 

раз носился когда-то над водами,

пусть покажет, где рифы, где мели,

между левиафаньими мордами

чтоб они проскользнуть сумели.

 

«Помоги нам, Святая Троица!

Мы хотим убедиться сами –

ну как правда за морем водятся

люди с пёсьими головами?

 

Помоги нам, Царица небесная!

Если с края Земли сорвёмся,

мы и в бездну лететь будем с песнями

и последними там посмеёмся!»

 

Хватаясь за хвост заката,

держась на плаву – вот чудо-то! –

они добирались – куда-то.

А мы всё бежим – откуда-то.

 

Через океан

 

Качается время, качается мир вокруг,

Качается даже твой спрятанный в сердце страх.

Но ты никогда не выпустишь руль из рук –

И лодка плывёт, качается на волнах.

 

И лодка плывёт – потому что ты так решил,

И побоку тех, кто лаял на караван,

И тех, у кого когда-то хватило сил

С улыбкой тебя отпустить в солёный туман.

 

Когда ж наконец ты окончишь свой зыбкий путь,

Оркестр по ушам шарахнет – только держись,

А в небе будет от чепчиков не продохнуть,

И лавров постелют скирду – почивать всю жизнь…

 

И мягок теперь твой хлеб, и душист твой мёд,

Есть прелесть и в том, чтобы жить в четырёх стенах.

Но сердце твоё всё плывёт, плывёт, плывёт.

Плывёт и плывёт, качается на волнах.

 

Старому речному теплоходу «Анна Ахматова»

 

Плачет «Анна», старея, ржавея,

Забывая год, месяц, число.

Время всё-таки властно над нею,

Даже имя её не спасло.

 

Два шага до речного простора –

Да не сбросить верёвочных пут.

И засыпана палуба сором,

Но стихи из него не растут.

 

А собратья качают цепями:

Все исчезнем, жалей не жалей…

И становятся реки морями,

Растворив имена кораблей.

 

Ковёр

 

Пока усталые глаза

Ткачу не застит вечный сон,

Ковёр рассматривать нельзя –

Узор ещё не завершён.

 

Но ты следишь, как узелки

Ложатся в ряд, ложатся в ряд,

Как прихотливо завитки,

Поймав, не отпускают взгляд.

 

Они сплетаются в цветы,

Они свиваются в слова,

Над смыслом будешь биться ты,

Их контур разобрав едва…

 

Гадай, гадай на лепестках,

Как в детстве – любит или нет? –

Пока нетвёрдая рука

Тебе не выведет ответ.

 

Памяти  Р***

 

В прошлой жизни? вчера ли? – так много пролистано лет,

что сквозь время я вижу лишь контура самую малость –

я просила у мамы включённым оставить мне свет,

и она оставляла – чтоб я темноты не боялась.

 

А теперь, когда книга закрыта и жизнь прожита,

когда, кажется, даже вдохнуть не смогу без усилий,

когда знаю, что скоро накроет меня чернота –

у кого мне теперь попросить, чтобы свет не гасили?..

 

Новое лесное кладбище в Стокгольме

 

Почему это кладбище не заставляет надеть

на себя выраженье лица поуместней, построже?

В мире – осень. Но в гамме пейзажа отсутствует медь

или золото. Впрочем, и гамма отсутствует тоже:

 

наверху – только серый. И только зелёный вокруг.

По дорожкам шуршат влажным шёпотом велосипеды.

Между сосен спокойных, в компании свежих подруг

моцион совершают вечерний спокойные шведы.

 

Словно трубы органа, уносятся в небо стволы.

Словно клавиш ряды – невысокие скромные камни.

И танцуют под музыку леса частички золы

и, устав, возвращаются в землю…

Туда мне, туда мне…

 

Постепенно, по капле, с привычным стокгольмским дождём

проникает в меня пониманье природы покоя:

не трагедия то, что когда-нибудь все мы уйдём.

Просто смерть – только отдых от жизни.

А это – другое.

 

У морга, за цветущими ветками

 

Я взял в палатке литр. С половиною.

Ну, пусть земля ей будет периною.

Пенёк накрыл культурно, газетками –

У морга, за цветущими ветками.

 

Полгода как с покойным приятелем

Вот здесь же поминали мы мать его.

Теперь сижу один, тишина вокруг.

Ни мамы нет моей, ни друзей-подруг.

 

Эх, выпить, что ли, за одиночество?

Да хоть какой компании хочется!

Но только потянулся к бутылке я –

Подходят санитары с носилками

 

И ласково ко мне обращаются:

«А ктой-то тут у нас расслабляется?»

Вдруг вижу я – за теми ребятами

Ещё какой-то, с харей помятою.

 

В руках весло, как в парке у девушки,

Подмигивает – платим, мол, денежки,

Поедем, красавец, покатаемся,

Давно я здесь тебя дожидаюся.

 

У нас всё включено, не соскучишься,

Ты, вроде, одиночеством мучишься?

Хорош сидеть, терзаться вопросами,

Поедем – развлечёшься по-взрослому.

 

Откуда здесь река – непонятно мне,

Неужто память с белыми пятнами?

А этот вёсла вставил в уключины.

Ну, дальше было всё, как озвучено.

 

А вдоль реки места всё знакомые –

На раз признал скамейку у дома я,

Где столько было выпито-сказано,

Где набирался я ума-разума.

 

А дальше, за двором, вижу школу я.

Эх, вот деньки-то были весёлые!

Там встретил я девчоночку-скромницу,

С ней тоже было весело, помнится.

 

Вдруг словно шибануло по венам мне –

Какие-то мигалки с сиренами!

Глаза они слепят, глушат песнями;

А может, так оно интереснее?

 

Вы спойте мне, сирены-красавицы,

Об мамочке мне чтоб не печалиться;

Забуду, что меня, одинокого,

Никто не встретит дома попрёками…

 

Куда же ты гребёшь, сволочь с вёслами!

Туда же можно только со взрослыми,

А мне годков всего сорок с хвостиком,

Не разрешала мамочка в гости к вам!

 

Я в борт вцепляюсь пальцами белыми.

Как много в этой жизни не сделал я!

Смогу поправить всё, подожди-постой –

Но ткнулась лодка носом в песок речной…

 

На берегу стоит делегация,

И лодочник велит выбираться мне,

И запах потянулся сиреневый,

И сжалось время кожей шагреневой.

 

Всё ближе эта группа встречающих,

Но лиц не различаю пока ещё.

Вдруг тень одна от них отделяется –

 

Да это ж мама мне улыбается…