Екатерина
Журавлёва

Батик

–––

Батик – ручная роспись по ткани.

По сырому, трафарет, штамп, кракелюр (фр. – трещина красочного слоя),

деграде (фр. – смягчение тона) – техники росписи.

Батичист – (разг.) художник по батику

Галерея Лафайет – универсальный магазин в Париже,

предлагающий несравненный выбор самых известных имён в мире моды.

В Торжок

Тихо падает снежок –

Выстелил ступени.

Собираемся в Торжок,

Лепим пельмени.

Русский город, русский дух,

Русское подворье –

Новоторжский петух

В глиняном уборе.

Пусть дорога на Торжок

Славится ухабом –

Прошивали сапожок,

Именуя Крабом.

Всё по телу, по уму

Дыры залатали.

В ноябре да на Кузьму

Зимушку сковали.

Вдовец

В холодной призме отчужденья –
Сижу в застуженной избе.
Далёким образом, виденьем, 
Насмешкой  прожитой судьбе,
Придёт. Накроет одеялом,
В печи огню прикажет быть,
Сотрёт с зеркал сухим мочалом
Тугую плесень.  «Можно жить! –
Кивнёт. – За окнами метели,
А тут, как в бане, напекло.
Кусочек неба вон алеет
Сквозь  запотевшее стекло». –
Так скажет. Загремят кастрюли.
Запахнет щами иль борщом.
« Какие ветры нынче дули! 
Не ешь. Пусть стынет. Горячо». 

Нет. Больше нет. И сизым бредом
Затянут свет. Потушен взор.
И смысл в чём? Он мне не ведом.
Остаток жизни – мой позор:

Ишь,  параллель  наружу  граней 
Полнит стакан.  Тягуче шла.
На душу мне, прокравшись в тайне,
Привычным 
                 градусом 
                                легла.

Голубка

Ворковала под клёном голубка,
Признавалась во пташечных чувствах:
«Горемычная жизнь наша хрупка,
Оттого и воркуется грустно.
Оттого и мечтается горше
О птенцах – бубенцах – малолетках.
Я их, милых малюток, не брошу
И вскормлю, возращу, как наседка.
Неприметный балкон бы повыше – 
Где  гнездо не достанет и ветер,
Без протечек надёжную крышу,
И не терпящих кошек соседей.
И батон  из помойки – на утро, 
И дождей, но не ливней, – почаще».
Рассуждала по-птичьему мудро
Да над голубем мёртво лежащим…

Ворковала под клёном голуба –

Сизокрылая мать-одиночка.
Крошки хлеба и всякие крупы
Всё клевали два сына и дочка.

Грузинские мотивы

В ветвях кипариса 

Все птицы уснули.

Под мясо с анисом

Пьём «Киндзмараули».

А слева мотив Сулико –

Доброй славой,

И речитатив далеко,

Где-то справа,

Вот прямо по улочке вверх –

А капелла.

Из дома напротив, под смех,

Но несмело

Девчонка, почти Тамрико

Гвердцители,

Поёт так легко, 

Мелет хмели-сунели.

От запахов пряных

И «Киндзмараули»

Мы счастливо пьяные

Тоже заснули.

Дачная юбка

Тлеют маковки костра.

На исходе день воскресный.

Юбка дачная пестра –

Модернисту интересна –

Нежность дачных женских рук

Ожидает с вожделеньем.

Брызнет соус, прыгнет лук,

На плиту сбежит варенье –

Всё-то руки подотрут,

Всё поднимут и поймают:

Доморощенный уют

Создают с начала мая.

Сыну губы с молока

Промокнут – всё, как обычно.

И об юбку по бокам

Руки вытрутся привычно.

И на ткани с каждым днём

Расцветает пёстрым лугом

Позастиранный объём

Женской доли и досуга.

Дачное новогоднее

Шорох за печкой, в подполе – мыши

Дому прогретому рады.

Засоловевший, даже не слышишь

Их оживленья отрады.

Город остался в ста километрах

К югу от пристани тихой.

Лишь завывание зимнего ветра

Плачет голодной волчихой.

Там, за дорогой, там за рекою,

Лесом гуляет тревога.

Окна зашторю, двери закрою,

Соли натру у порога.

Дремлешь под пледом после обеда,

Дышишь кривой амплитуды.

Год отступает медленно, следом

Тянет часы и минуты.

Мы не торопим праздное время,

Пусть себе тянет волынку.

Скоро стемнеет. Лунное темя

Облака снимет косынку.

Пусть так и будет. Ходики с боем.

В полночь плеснём по бокалам –

С годом минувшим самоизгоев.

Нас приближает к финалам.

День субботний

День субботний. Странный день.

Будто сон анабиозный.

Он спокойно-неморозный.

Не отбрасывает тень.

Да... суббота – странный день.

И, казалось б, несерьёзный.

День субботний. Дремлет дом.

В полутьме горят экраны:

Будоражит кризис страны,

Терроризм, война кругом.

Но... суббота. Дремлет дом.

Мир зализывает раны.

Долюшка

–––

Использованы устойчивые сочетания ярославского говора: додёру нет – очень тесно или очень много, дело борода – плохо, безнадёжно, знику нет – нет покоя.

Жара

Дубовый лист оплавленным червонцем
Упал к ногам.
Кипит вода в озёрах и в колодце – 
Я видел сам.

Течёт жара томительно и вязко,
И не спеша.
Помялся грифель стиснутого в связке
Карандаша.

Зелёный луг на выцветшей картине
Давно истлел.
Пастели краски в тюбиках поныне 
На ощупь – мел.

И мысли густо вперемешку,
В нехватке льда,
Коктейлем пафоса с насмешкой – 
Как никогда.

Жара в городе

Неторопливый летний день

Идёт беспечным мальчиком,

Надвинув кепку набекрень.

Под листьями каштанчика

Уткнулись голуби в асфальт.

А воробьям в песочницах

Под жучкин гавкющий альт

И вздрагивать не хочется.

Фонтанов скупы трудодни:

В блестящих испарениях

Уходят в прошлое они –

Сухих законов прения.

По лавкам запах нищеты – 

Не выкурить дистанцией.

На клумбах пыльные цветы

Примятой аппликацией.

Замедлен шаг, стучат виски,

Высокое давление.

По коже струйками в носки

Стекает самомнение.

Женщина Осень

Очнулась, зарделась и вышла
К нам осень в спектакле своём.
И ходит меж нами неслышно,
Когда мы по парку бредём.

И вдруг зашепталась в дороге
Взволновано с ветром, без слёз.
На головы, плечи, под ноги
Посыпались листья с берёз.

Затем разошлась, раскричалась,
С рябин распугала синиц.
Пошла по полям. Разметалась.
Расплакалась, падая ниц.

И вот, рассмотрев себя в луже,
Очистившись от суеты,
Почти уж седая от стужи,
Воскликнула: «Старая ты!» 

За тобой на двадцать пятый…

«… А Я говорю вам: не противься злому.

Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую…»

– Матфей, 5:38–39

За тобой на двадцать пятый.

Да, без лифта. Да, бегом.

Сверху вижу крыш покатых

Полусферы за углом.

Красный град, каменьев стоны –

Кровь за кровь – таков урок.

Я ж за принцип талиона

На манер христианских щёк.

Дно без дна – дом небоскрёбный.

Здесь вдвоём, глаза в глаза.

От нагрузки аэробной

Расползается слеза.

– Ты зачем?!

– С тобой, любимый.

– Не нужна.

– Да наплевать.

Данный принцип справедливый –

Не противлюсь умирать.

Видишь – слева крыш покатых

Полусферы за углом?

Всех прости. Пойдём «до хаты»,

А покаешься – потом.

Замечталась

Замечталась и забыла вовсе
Времени на зрелость отвести.
Из бутона да из мая – в осень
Женщина – актриса – травести. 

Обналичить б прошлое пустое,
И наполнить чувствами года.
В вынужденном жизненном простое
Виновата талая вода –

Утекает год за годом чаще,
А бороздки глубже – на лицо.
Хочется, чтоб числилось пропавшим
С правой кисти жёлтое кольцо.

Утекала год от года младость.
Замечталась… Что ж?! Поди – лови.
Юности беспечность – сразу в старость.
Без детей, без мужа, без любви.

* * *

Звонно-певчим лесом,

Без оглядки, глубже,

На лошадке резвой,

Силушки не дюжей,

На закат Ярила,

А потом по звёздам.

Лишь бы путь светило

Млечно и серьёзно

Милого дыханье.

Будут пусть итогом

Нежные лобзанья

Прямо у порога.

* * *

Зябко без твоих объятий.
Слава вечной мерзлоте.
Я склоняюсь над распятьем 
Чувств на праведном кресте.

Я твой мир не стану рушить.
Но к свободе молодца
Приложу молитвой  душу –
Маской, стёртою с лица.

Буду в недоступной зоне
Не на час, а на года.
Счастье пить с моих ладоней
Не умел ты никогда.

К вербному

Разобрала балкон.

Теперь и свет прозрачней.

Не застеклён, не моден для Москвы,

Стоял запущен он,

Завален хламом дачным,

Побелкою истоптанный, увы.

На свалку хлам. Авось

Кому-то будет нужным.

Всегда нам кстати то, что не у нас.

И так уж повелось,

Помойка – быта служба –

И в профиль характерна и в анфас.

А что же мой балкон?

Теперь стоит готовый –

Пропаханною пашней по весне.

И ждёт чего-то он,

Какой-то жизни новой,

Приятной и особенной вдвойне.

Поставлю стол и стул.

Вина (для созидания)

Накапаю чуть-чуть на сахарок –

И в вербное зайду

Балконо-миро-здание, 

В свой только что очищенный мирок.

К весне

Женечке Голубевой посвящаю

На тонком фарфоровом блюде

С прозрачно-зелёной каймой

Вовсю распускаются груди

Прелестных красавиц весной.

И яблони в тонус заката,

И вишен белёсый секрет…

Что лирик заметил когда-то,

Мы славим десятками лет:

Из уст передачей в бумагу,

И дальше – в глобальную сеть.

Хмельная весенняя брага

Заполнила кубкову медь.

Мы пьём её, жадно глотая,

Предчувствуя скорое дно.

До капли, до ручки, до края – 

Кому что судьбой решено.

Но… жизни… от каждой минуты

С надеждою ждёт человек.

А многого надо ли в смутный

Запазухокаменный век?!

Тонка эта роспись на блюде

С прозрачно-зелёной каймой.

Эх, зря умираете, люди!

Не надо прощаться весной.

Кошачий март

Мой сосед угрюмый трагик.

Впору нам дружить до лета.

Март пришёл – погодный странник:

Ни припева, ни куплета.

Крайне скуп глазок на дверце.

Как назло, дрожат колени,

Шаг от сердца и до сердца –

Между маршами ступени.

И про то лишь кошки плачут.

А коты, что понаглее,

Каждой ночью, не иначе,

По подвальным галереям

Пробираются к невестам

И стихи читают смело.

Что ж ты, милый, не повеса?

Я бы многое посмела...

Метели марта

Затылочной грелкой

Мостится кошка.

На улице мелкой

Колючей крошкой

Ссыпается небо

В глазницу лужи.

И тает. Кто не был

В январской стуже,

Не верует фазам

Метелей марта –

От бешенной фразы

До стойкой мантры:

Да будет и снова

Садов цветенье

Крепить нам подковы

Жизнехотенья.

На даче

На крыльце осколки солнца.

На плетнях кувшины, донцем

Дружно вверх.

Вдоль тропинки до калитки

Вездесущие улитки.

В небе – стерх.

Наше море – пруд садовый.

Вглубь и вширь он двухметровый –

Целый флот.

У причала в ожиданье

Стайки рыб по расписанью,

Старый кот.

Ручеёк сухого русла –

Лишь бы не было мне грустно –

И мосток.

Все свободные именья

Захватил в свои владенья

Любисток.

Нам, кротам, и жизнь не жалко –

Может, дождь, а может, жарко, –

В огород!

То прополка, то посадка,

Сбор малины страшно-сладкой

В свой черёд.

Пот потоком под рубашкой.

И с соседями по бражке

Из ведра.

Аппетит такой, что с лета

Продаёт сельпо котлеты

До утра.

Заарканил здешний климат.

Тут дождями воздух вымыт, 

Аж скрипит.

От прозрачности забора,

Деревенского дозора,

Глаз рябит.

На крыльце осколки солнца.

На плетнях кувшины, донцем

Дружно вверх.

Пляшут мальвы у сарая.

Дача – наш кусочек рая, 

Не для всех.

Не встречу по уму…

Не встречу я, пожалуй, по уму –

Самой бы знать, где ум, а где безумство.

Быть может, заглянула бы в суму

С надеждой на простое вольнодумство.

Такое, чтоб ни скептика словарь,

И вовсе не наивность легковера,

И чтобы и не жертва, не бунтарь,

Но некая вещественная мера.

Даёшь опроверженье? Не грешно.

Смакуешь оправданье с новым толком?

Философу любому хорошо

Известно то, что истина в иголке –

Сшивает бытовые лоскутки

Волшебной нитью логики.

Отрада? –

Хотелось бы мне верить... вопреки,

Что логика, воистину, есть правда.

Непогода в доме

Бил ветер ивами в забор,

Стучал неистово-тоскливо.

Ему под стать сосновый бор

Скрипел над пропастью залива.

И тот буянил и хандрил,

Бросался волнами на берег.

Скажи, откуда взять мне сил,

Чтоб избежать слепых истерик?!

И весь надрывный этот шум,

Штормов природную немалость,

В разлуке годы, тяжесть дум –

Терпеть всё это мне досталось...

Непокорное лето

По осенним следам,

По краснеющим кронам

Вдоль аллей, по садам

И пустынным перронам,

В переулках шурша

Подгоревшей листвою,

И почти не дыша,

И почти неживое,

Подоткнувши подол,

Завернувшись в шотландку,

Под язык – валидол,

А в карман – шоколадку,

Уходило впотьмах

Прибывающей ночи,

Провожали в слезах

Сиротливые очи,

Уходило. И всем

На вопрос – без ответа.

Вот ведь – бабье совсем!

Непокорное лето!

Няне Любочке

Погулять по Якиманке,

По Ордынке и Полянке

Мне, москвичке и беглянке

От родительских «обид»

Доводилось редко-метко.

И квартирная соседка

«По делам» – за малолеткой,

В старых ботиках скользит.

То бегом, а то вприпрыжку,

То сбивая с ног мальчишку,

В магазине две коврижки

Покупает для меня,

Для себя, и булку – птицам.

И всегда с собою спицы,

(Ночью ей совсем не спится,

Вот и вяжет). Хоронясь

За столбами и углами,

Двухэтажными домами, –

Я всё вижу (между нами) –

По следам моим идёт.

Дабы кто бы не обидел,

Ведь маньяк, как дух, невидим,

Даже если очевиден,

За меня она умрёт.

Обойдя все парки, скверы,

Я сажусь в троллейбус первый.

В дверь, последнюю наверно,

Забирается она.

– Ты опять забыла шапку! –

Скажет мне. И станет зябко.

И, меня схватив в охапку,

Сядет рядом у окна.

Мы доедем до конечной,

Подождём троллейбус встречный,

И с коврижками, конечно,

Поползём в обратный путь.

– Знаешь, тётя-баба Люба,

Что до слёз мне очень люба?!

Обещаю быть негрубой.

Только ты подольше будь.

Ода даче

Ура! Уезжаю на дачу –

В такой себе новый вигвам.

Я свитер надену «кусачий»,

Я оду спою сапогам.

И стану вымешивать глину,

Песка добавляя в неё,

Плести вечерами корзину,

Раскладывать буду бельё

По старым блатным гарнитурам.

Ореховый шкаф в потолок

Заполню чужой «агентурой»,

Заброшенной книгой в совок.

И буду кормить ею печку –

Литую буржуйку в сенях.

На завтрак – с тушёнкою гречку,

В обед – отбивные в дверях.

А ужин уже и не нужен:

Без рук, головы и без ног.

На даче весь день отутюжен.

К зиме заготовлены впрок

Грибы, кабачки и капуста,

Компоты, варенье, желе.

Огурчики с завидным хрустом

Всегда можно ждать на столе.

От лени прививка – соседи –

На редкость глазастый народ!

Читают весь день Википедию –

Советы дают от щедрот.

Смирению Боженька учит,

А я не смиреньем грешна.

Меня, как мобильный мой, глючит.

Наградой за труд – тишина.

Давно позабыты Египет

И Турция, Греция, Крит.

Природных даров не насыплет,

Настурцией не удивит.

Я еду, я еду на дачу.

На даче, поверите – нет? –

Немножко от счастья поплачу

Под стопочку водки в обед.

Он думал о ней

Он думал о ней постоянно.

Он именем бредил её.

Любил безрассудно и пьяно...

И пахло лавандой бельё.

Он думал о ней ежечасно,

Из офиса часто звонил,

Чуть-чуть ревновал, но напрасно.

Не жаль было денег и сил.

Он думал о ней ежедневно

И десять супружеских лет.

И эта забота, наверно,

Спасала от горя и бед.

Он думал о ней раз в неделю.

Из командировок возил

Ей вещи. И после борделя

Отчётливо помнил: любил.

Он думал о ней... в магазине

И если горит на плите.

Он спал на диване в гостиной,

А в спальне она – на тахте.

Он думал о ней лишь в аптеке...

И стал забывать как зовут,

Уже миновало полвека,

И вечный мерещился суд...

Вздыхал он, заплаканно-пьяный:

– Как пахнет лавандой бельё!..

Он думал о ней постоянно

Ещё десять лет без неё...

Осенняя хандра

Уходит надежда.

Наверное, к осени...

Меняю одежду

На тёмную с просинью.

Теряю перчатки

И зонтики штучные.

Бегу без оглядки

Впотьмах. Невезучая.

Наверное, правда, хандра

Предосенняя...

В «Сапсан» да и в город Петра.

И Есенией*

Гулять по Дворцовой

И в невские воды

Сговаривать снова

Былые невзгоды.

_____

*Здесь значение имени Есения от «есень» – «осень» по словарю В. И. Даля.

* * *

Осень ушла за кордон,

Скрылась за дальние дали.

Кто-то кричит ей «пардон»,

Кутая плечики в шали.

Там, далеко, – красота!

Осень в беретке по моде.

И каблучка высота

Тянется к тёплой погоде.

Там, далеко-далеко,

Золотом светятся крыши.

По Елисейским? Легко!

Осень монмартрами дышит.

Ну а в России – зима.

Зимы опять, зимы снова.

И чересчур нескромна

Снежная эта обнова.

Ночь. Призрак дня. Снова ночь.

Пледы из байки на крышах.

Дочь. Сыновья. Снова дочь.

Люди друг дружкою дышат.

Предмартовская грусть

Куда же делся снегопад?
Наверно, струсил! 
Покинул мой любимый сад.
Завянув в узел,
Торчат осенние цветы,–
Одно названье,
Как прошлогодние мечты –
На растерзанье.
А снег привычно закрывал
На жизни пятна,
Где боли меньше – там завал,
Где стон – невнятно.
А нынче по полю  – бега! –
В разлёт весенний
Дождём ударило в стога
До воскресенья.
А там всем сердцем помолюсь –
И в самом деле
Мою предмартовскую грусть
Ещё забелит.

Приезжий

Шумных улиц полный город.

Люд снуёт туда-сюда.

Вот старик, что сердцем молод.

Голова юнца седа.

Дамы в шляпках и без шляпок.

Под косынкой завиток.

Кто в обнимку – ветер. Зябко.

Под зонтом. Под локоток.

Вот девчат цветная стайка.

Два студента бодрячком

В всепогодных модных майках.

И мужчина с коньячком...

Деловые люди в штатском

С дипломатами и без.

Странный тип в пальто дурацком –

Чемодан наперевес

Отражается в витрине...

Быть не может... В свете дня?!

Принимай же, город, ныне

Новым жителем меня.

Проведу я цветом белым

Проведу я цветом белым

По холсту.

Ничего, что неумело...

Обрету

Смелость жеста и желанья

Чистый свет.

Долголетья предсказанье

Или нет?  –

Не приучена печалиться

О том:

Бог – он вечен. Я – скиталица

С крестом –

Помолюсь и, если надо,

Отмолю.

Я не жду своей награды.

Я – люблю.

Семейная диалектика

Он сказал: «Листва уныла –

Мокнет тряпкой вдоль забора».

Он сказал: «Тоской накрыла

Любопытная Пандора».

Я ответила: «Едва ли.

Ты страдал тоской и прежде.

Мы в движенье по спирали

Мы идём к своей надежде..!»

Согласился: «Да, возможно.

Я в развитии спиральном

От религии к безбожью

В поглощении спектральном».

Я ответила: «Быть может

Просто осень? Солнца мало?

Всё, поверь, не так уж сложно».

И... его поцеловала.

Снится дому

Замирает сонный дом.

Погрузился в дрёму он.

Снится дому юный садик

И забор со всех сторон.

Не простой такой забор –

Красных сосен стройный бор.

Во саду айва и слива,

И смороды весь набор.

Снится дому ставен стук.

И глаза открылись вдруг:

Окна новые у дома,

Хоть весь день смотри вокруг.

Снятся крыши черепки

Благородны и крепки

Так, что глупые сороки

Не подточат коготки.

Из трубы идёт дымок.

Коль хозяин занемог,

Печь сама сжуёт дровишки,

Испечёт к столу пирог.

Снятся стружки завитки

Да проводки проводки,

Снится запах свежей краски

И дощечек лоскутки.

Может, денежку займу

И подправлю что в дому...

Видно, молодость былая

Снится дому моему.

Старому и Новому

Когда осенняя тоска
Замажется побелкой,
И смесью соли и песка
Свершится  чья-то сделка,
Когда уставший Водолей
Уступит власть Плеядам,
Из всех немыслимых затей 
На ель сошьём наряды,
Когда уходит стужи дед, 
А юности неймётся,
Когда во славу прошлых лет
И будущих нам пьётся,
Тогда приходит первый день.
И в новой круговерти
Ещё одна седая тень

Прибавится к столетьям.

Трамвайчик

В стылых водах пустой трамвайчик

Плавно гладит речной рукав.

Может, скажете, милый мальчик,

Кто же прав из нас, кто не прав?

Не видать ни бревна, ни сора,

Не прочесть по глазам мольбы.

Может лично отдали вору

Все ключи от своей судьбы?

Вы уходите?! Чёрствый мальчик!

Не расплакаться, не сдержать.

Одинокий речной трамвайчик

Продолжает утюжить гладь.

Утренняя прогулка

Лапа моя, лапа.

Носа моя, носа...

Р. Рождественский

Сизым утром

Тротуарным бродом,

Тяжко, нудно,

С пёсом беспородным

Вдоль заборов

В тёмном переулке,

Мимо стонов

Утренней побудки.

Тут чихает

Дед на табурете,

Там читают

Новости в инете,

Здесь косички

Заплетают дочке,

Вот наличку

Спрятали в чулочке...

Дааа! Начало

Утра у народа...

Что печален,

Пёс мой беспородный?

Нет подружки?

Столбиков хватило?

Нос мой, ушки...

Были б только силы...

Лапы, ноги

Ходят еле-еле.

Нам, треногим,

Хватит впечатлений!

Художник

Он целовал её тонкие пальцы
И изучал направления вен.
Ткань вставил в жёлтые круглые пяльцы,
Словно хотел заключить её в плен.
И рисовал до утра синей ниткой
Устья, истоки, слияния рек 
И берега, так  песочны и зыбки,
Напоминаньем, что  короток век.
Он целовал её шею и груди. 
И вышивал её  профиль, анфас.
Просто мечтал, чтобы поняли люди
Как он влюблён, как он счастлив сейчас. 

Цепочка памяти

И запахи яблок, что с прошлого Спаса
Насушены вдоволь, в мешочках лежат,
И пенка домашнего хлебного кваса,
Сквозь марлю протёртого, с пробкой ушат,
И стрекот сгораемых в печке поленьев,
Пришлёпыш дверей раз по двести на дню –
Всю эту цепочку из памятных звеньев
О доме из детства с улыбкой храню.

Чувство меры

До нашей эры соблюдалось чувство меры...

Владимир Высоцкий

Словами вечного Высоцкого

Надрывно кашлял «Горизонт».

Хотелось дерзкого и плотского...

На пятом делали ремонт

Соседи, в общем-то, советские,

Их недобитый конформизм

Позволил плитку класть турецкую

Не без опоры на снобизм.

Сиделось в клетке старо-каменной.

И над тарелкой макарон

В груди, доселе неприкаянной,

Томился крик. Раздался стон.

А чувства меры и безмерия

Терзали пол и потолок,

Деля на веру и безверие

Младой сумнящийся висок.

Чужой муж

Истерил диван продавленный,

Тихо плакало бельё.

Лез в окно туман подавленный.

А под окнами быльё

Попримято то ли стопами,

То ли вытоптано в прах

Ввечеру чужими ботами.

Если сеется, то страх,

А не радость. Одержимая...

Но боится Божий суд.

«Ох, ты, матушка родимая,

Появилася бы тут,

Поддержала или двинула

По затылку – тот же срам».

На могилке зреет примула

Колокольцами на храм.

Нет ни чести, ни бесчестия.

Совесть будится к утру.

Ближе к ночи та же бестия

Подбирается к нутру.

Я к тебе

Я к тебе насовсем.

Для тебя целиком.

И Земля – не предел,

И Миры нипочём.

Знаю – примешь такой,

Верю – любишь любой.

Для тебя над рекой

Мост поставлю дугой – 

Из прекраснейших лиц

И оранжевых снов, 

Пожелтевших страниц,

Полных ласковых слов,

Из зелёной тоски

(Знаю, тоже  страдал!),

Я, целуя виски,

Сочиню мадригал.

Голубой полосой 

Затушую глаза –

И пресиней межой

Заструится слеза –

Обозначит рассвет.

Будет время в закат –

Фиолетовый цвет 

Равновесия лад.

А Земля не предел –

Я по радуге вскачь.

Боль прошла, ты стерпел,

Если хочется – плачь. 

* * *

Я умоюсь росою с травы,
Ей поклон отбивая земной,
Знаю, любит наклон головы,
Русый волос растрёпанный мой.

Не вздыхает, не стонет, когда
Я по лугу иду босиком,
Ей приятна ступни нагота,
Щекотание ноготком.

Лишь пригнётся, и капают с век
Слёзы-росы. Рукой их ловлю.
Я такая же, но человек,
Я ведь тоже поплакать люблю.

Не обидится, вскочит лучом,
Засмеётся глазками цветов
И вернётся ко мне молоком
От наевшихся за день коров.