Екатерина
Реджебова

Буду любить...

В осеннюю ночь мы с тобою одни,

Задёрнули шторы, –

Пусть нам не мешают луна, и огни,

И неба просторы.

Я буду мурлыкать забытый мотив –

Дремотная нега...

И пить, как янтарь, с губ прощальных твоих

Вкус сладкого снега.

А завтра – вагонов хвостатая нить,

Душевные ломки...

Сегодня, печальная, буду любить –

Как любят ребёнка.

Часы... словно колокол, нервы порвут:

Семь лет – это много!

А нам остаётся последний маршрут

По разным дорогам...

Радуга

Думаешь, что нет света,

Радуге одной предан,

Радугой одной съеден,

Лик твой в темноте бледен.

Лик твой в темноте нежен,

Голос обнажён, грешен, –

Нервами у сна спросит:

«Где она живёт-бродит?

Где она горчит-стонет?

Где её душа-волны?

Где её телес праздник?

Где она – среди разных

Рук в толпе, и где свечи

Глаз её земных-вечных,

Губ её сухих-влажных,

Поступи родной, важной?»

Обманул себя страшно,

Обнулил счета кражей:

С посохом твоим – в ночь я,

Поиском твоим – в клочья.

Запредельная...

Запредельная тоска – неземная,

Разменяла эти губы – для рая,

Разменяла эти руки – для ада,

Разменяла-обокрала... Так надо.

Для того, чтобы с тобою –

быть тленьем,

Для того, чтобы к тебе –

на колени,

Для того, чтоб

умолять – распиная,

Для того, чтобы –

для ада и рая...

Разломала – разгребла – радость,

Чёрных дней, чёрных нег – сладость,

Чёрной сыпью на грудь – ляжет –

Неусыпная моя стража.

Одиночество

Одиночества тяжёлый крест...

Как струна, готовая сорваться.

Как звезда, готовая взорваться.

Как сердец промёрзших жалкий треск.

Словно птица – раненная ночь.

И кричать... уже не докричишься!

И рыдать! Но ты не достучишься

До кого-нибудь, кто б смог помочь...

И в агонии страстей земных,

Воздвигая из салфеток стены,

Вновь сражаюсь с демоном измены,

Что ножом мои вскрывает сны...

Каждый шаг – из жалости слепой.

Каждое письмо – сухие листья.

Новой боли след – игра артиста –

В зале, перед публикой пустой.

Бескрылыми...

Я давно не писала стихов, –

Они стали похожими

(эти строки) на пьяный угар,

И на чёрную похоть,

На седую дорожку в моей голове,

На раздробленный локоть

Того друга, что в спину пихал,

Чтоб ты первой – на ножик.

Я сама научилась тебя предавать

и смеяться

Над нелепостью фразы:

«Навеки тобою приручен».

Мне не стыдно плевки вытирать

И с лица, и с тетради

измученной –

Я не верю словам,

И давно разучилась бояться.

А старуха-тоска

надо мною смеётся и дразнится:

«Я – от плоти твоей, я – из глаз твоих,

Я ль не красавица?

Наш горячий инцест,

моя девственность –

всё тебе, милая!..»

Как итог моих поисков – память –

Стихами бескрылыми...

Дисгармония

Дисгармония мыслей... Разбивчатость и размывчатость,

и забывчивость песен, которыми преданность строили.

Всё без слёз (и ногами), и ласок твоих половинчатость...

Утверждаешь: «Забудем!» И я соглашаюсь: «Не стоили

эти сны ни гроша, чтобы ими пропитывать скатерти

стольких прожитых зверств...» (Сумасшествия новая стадия):

Я стою доходягой с улыбкою жалкой на паперти –

не прошу, а насильно всучаю, что нами украдено.

Молодость неверная...

Молодость неверная,

Золотая проседь.

Горячит безмерная

Безнадёга-осень.

Зажимает горстью

Россыпи-капели,

Поиграем в гости

С лиственной метелью.

Всё – в вдогонку, милая, –

Мы – в вдогонку, сладкая, –

С неизменной силою

Душу рвём, украдкою

Прячемся и плачем –

Горестно, надрывно...

(Ничего не значат

Вздохи да порывы).

Ты не верь, красивая,

Мне поверить – страшно.

Молодость – плаксивая,

Горе – бесшабашно.

* * *

Я любовью отравлена, словно тяжёлой болезнью.

Я всё брежу тобой... не вписавшись в простой поворот,

Разбиваю машину мечты и сигналю: «Исчезни!»

И – зрачками в тебя... И молю, чтобы наоборот.

Под колючей метелью, навстречу щемящему ветру,

Я бегу, невзирая на ворох направленных стрел.

И ползу под твоим равнодушием метр за метром

До черты обречённых страдать и любить до предела.

Я не знаю, что правильно... Жизнь – это тоже насмешка

Для калек и бездомных, сирот и заблудших собак.

Нам – играть до конца, отрекаясь от ласки и нежности,

Стиснув губы до крови, зубами вонзаясь в кулак.

И уже всё равно: по пустыням, по лютому холоду...

Загрубевшей ладонью стираем морщины со лба.

Нас не надо спасать – мы такою любовью уколоты,

Что куда милосерднее смерть на позорных столбах.

Я учусь материться...

Я учусь материться со злостью,

Страстью – рыком голодного зверя.

Я учусь закрываться от ночи

На замок, и не петь колыбельных.

Я учусь забывать твои руки,

Даже трогательность улыбки.

Сединою тоски расчерчен

Этот вечер, больной и липкий...

Я учусь забывать невезенье

Проливных златокудрых свиданий.

Даже сердце учу быть послушным

И свободным от заиканий.

Даже небо учу быть темнее,

Зашивать облаков заплаты...

Научиться бы мне покою

Апельсинового заката.

* * *

Так безнадёжно, так беcповоротно...

Я на краю карниза, добровольно

Срываюсь вниз – не потому, что больно,

А потому что правильно до рвоты.

Твои мечты расчерчены линейкой,

Живёшь по плану, отметая страсти.

На понедельник записала счастье,

На вторник – спорт и лунную скамейку.

Всё решено: погода среди строчек,

Друзья по средам, памятные даты...

А мой подарок – розовый, крылатый,

Лучистый смех ты подарила ночи.

Я как плясун на порванном канате,

Продавший жизнь за спелый запах булки:

Ищу себя по письмам и шкатулкам,

Тобой не вписан ни в одной тетради.

Ты не лучше меня...

Ты не лучше меня и не хуже,

Нас не золотом мерят – слезами,

Лишь глаза в отдалении уже

И тревожней... Мы создали сами

Нашу жизнь на развалинах улиц,

На помойке под стёртым забором.

– На расстрел! – я обрадуюсь пуле,

Что убив, не покроет позором

Нашу память...

Размытые песни о любви...

Их гранатовым соком

Поливаем и крошевом лезвий...

Ты – во мне. Это слишком

жестоко.

Безысходность...

1)

Выстрел в спину

Или в грудь –

Суета, маята.

Шарф на шее затянуть,

И над пропастью шагнуть –

Просто так.

...Вороньё над головой

Думает: Я не живой.

И зовёт меня с собой

Полетать...

2)

От голода руки сжимаю покрепче –

Давно научился прощаться с любовью.

И раны свои, посмеявшись, прикрою

Расплавленной розой – огрызком от свечки.

И буду смотреть без надежды и страсти

В глаза тех, кто дорог мне десятилетья...

Некчёмное счастье, чуть слышное «здрасте»,

И дальше, по снегу, к проклятью отметин –

К любви розоватой, стекающей лавой,

К верёвке, к обрыву без переправы.

Нарисованы

Как странно, что пепел воняет разлукой,

И падает солнце с моей сигареты;

Я стала взрослее – стареют портреты,

Мазками любовь будет жадно постуки-

вать: Девочка, слышишь? –

В распахнутой куртке

Гуляет апрель и трясётся от холода.

Снята броня, удивлённо и жутко

Бабочка-сердце к рубашке приколота.

Вдох или выдох? –

Словно бракованный:

«Завтра» не будет... Это не страшно.

Две параллели. День нарисованный.

Мы нарисованы. Тонкой гуашью.

* * *

Я покажусь тебе ребёнком,

Ещё не знающим печали...

Ответит эхо песней звонкой

На твой насмешливый вопрос:

«Дитя не может быть из стали!

Дитя не может жить без слёз!

Дитя не может быть мудрее

И холоднее стариков,

Дитя не вынесет потери

И горечи своих стихов!»

Так неразгаданно и жёстко

ты рассмеёшься над мольбою:

«Моим ногам – все перекрёстки

твоих следов на звёздном поле!

Моим ногам – всё упоенье

дорог, протоптанных словами,

Моим грудям – успокоенье

твоих забвений-целований...»

Я покажусь тебе смешною.

(А шут задумчив и растерян...)

Ответит вечер летним зноем

на твой презрительный смешок:

«Она за сомкнутою дверью

искала крепкий ремешок,

И к горлу примеряла нежно

с улыбкой побледневших уст...

Я покажусь тебе безбрежной,

(а я на самом деле пуст)...

Я покажусь тебе безгрешной,

не знающей смятенья чувств...

И ты уйдёшь туда, где ветер,

бамбук и ароматный чай,

махнув рукой: «Играйте, дети,

свою звериную печаль...»

* * *

Скомкано. Разорвано. Разбито.

Бестелесный сероватый дым.

Остаётся облик молодым,

А внутри проковыряли – сито.

Как перила – стёрты и скользят

Мысли, мысли... С памятью накладка.

Даже лучше! Белая заплатка

Дырок звёздочек закроет ряд.

Всё напрасно! Хоть любовь – крылата!

Хоть плечом к плечу – в жару и дождь,

Хоть ты стену сердцем разобьёшь, –

Ты – одна наедине с закатом.