* * *
Дымной тенью, тонкой болью
С явью сон непрочно сшит…
Привкус горечи и соли –
Одинокий воин в поле
За судьбой своей спешит.
Словно бы неторопливый
Мерный бег, широкий мах.
Птица стонет сиротливо,
Тускло вспыхивает грива,
За спиной клубится прах.
Бесконечен щит небесный,
Безвозвратен путь земной –
Обречённый и безвестный…
Голос ветра, голос бездны,
Голос памяти иной.
Воин в поле одинокий,
Дымный морок, млечный след…
Гаснут сумерки и сроки,
В омут времени глубокий
Льёт звезда полынный свет.
* * *
Обыденная суетность метро
Смягчает боль прощания навеки.
Я по привычке опускаю веки,
Замедленно спускаясь на перрон –
Всё ниже, ниже, словно бы ко дну
С улыбкою немого отупенья…
Светильники и люди на ступенях
Плывут наверх, в блаженную страну.
Предчувствуя последнюю черту,
Реальность неминуемой разлуки,
Я сквозь толпу протягиваю руки
И знаю, что погаснет на лету
Единственное слово. И тогда
Останутся: «…Ну, будь… пиши…
Конечно…»
Сворачивают рельсы в бесконечность,
И поезда уходят навсегда.
* * *
По стенам растекается устало
Закатный яд,
И лодочкой вдоль Крюкова канала
Скользит печаль моя.
Сквозь призрачную лёгкость колокольни,
Сквозь тень мостов,
Сквозь триста лет глухой саднящей боли
И морок снов.
Вдоль временем израненных фасадов
И пустырей,
Сквозь зыбко отражённую ограду
И дрожь ветвей.
Через немые вопли подворотен
И чей-то страх,
Сквозь жар июля и скупую осень
В чужих зрачках.
Сквозь едкий дым, сквозь память коммуналок,
Вдоль берегов
Нездешних вод по Крюкову каналу
Скользит любовь.
* * *
…моё сопротивление нелюбви…
М. Башаков
Безнадёжнейшее сопротивление –
Крестный, а всё же – путь…
Запах ладана, запах тления.
Вспомни – и вновь забудь.
Это – времени колыхание
Гасит мои шаги.
Только прерывистое дыхание,
И – не видать ни зги.
Господи, сколько же раз я пыталась
Выдрать со лба печать…
Что сквозь каменную усталость
Я должна прокричать
В страх, в захрясшие поясницы,
В толщу чужого льда?..
Контрабандист, нарушитель границы –
Вот кто я есть – всегда.
Болью – живой и горячей – биться
И, рассыпая звон,
Вдрызг расшибаться об эти лица,
Крепкие, словно сон.
И – всепрощения взор коровий
Скользнёт по казённой стене.
Я никогда не боялась крови.
Просто
есть вещи
сильней.
Вспышками яростной мощи вселенной
Сквозь неживую муть
Сопротивление, –
благословенно,
Благословенно будь
Это – бьющий на поражение
И возрождающий вновь
Ток высочайшего напряжения –
Ненависть и –
любовь.
Александровский парк
Здесь пахнет шавермой и снежной талью,
И горечью дешёвых сигарет,
Здесь тонкой акварельною печалью
Неоновый окутывает свет
Ларьки, деревья, битую бутылку,
Компанию подвыпивших юнцов,
На столике пластмассовую вилку,
В витрине отражённое лицо.
И так легко, заслышав на минуту
Какой-нибудь заигранный мотив,
Очнуться средь сырого неуюта
И вздрогнуть, обнажено ощутив,
Что, словно из глубокого надпила
Неудержимо-щедрая смола,
Жизнь истекла. В ней что-то было, было,
Чего понять я так и не смогла.
* * *
Непрерывно, натужно, упорно
Сквозь рожденье, страданье и смерть
Наших жизней тяжелые зёрна
Прорастают в небесную твердь.
А навстречу – легко и неровно
Дышит бабочки трепетный блик,
И полёт её радостен, словно
В бесконечность распахнутый миг.
* * *
Так хочется настроить эту жизнь.
Она же – ускользает, не даётся.
Всё что-то в ней болит, мерцает, бьётся,
Мелькают лица, даты, этажи.
Всё слышится то пение, то – плач,
То – резкий смех, то – электрички дальней
Тревожный свист… Всё яростней скрипач,
А голоса – всё выше и хрустальней.
Вот – зимний лес, и синяя лыжня
С разгону огибает куст ольховый.
И куст тихонько кружится, звеня
Смолистыми серёжками… И снова –
Летят огни, грохочет переезд,
Но с каждым днём всё резче и свободней
Тень фонаря, похожая на крест,
Качается у самой подворотни.
Звучат единой музыкой шаги,
И лязг замка, и звяканье цепочки,
И шум дождя, и голоса пурги,
И выдох раскрывающейся почки.
И всё вокруг меняется, спешит,
Смысл обретая в каждой переменной,
Где звук со светом неразрывно сшит.
И дирижёр слепой и вдохновенный,
Из темноты прорвавшись ледяной,
Парит над партитурой раскалённой,
И каждый миг гармонией иной
Взрывается оркестр ошеломлённый.
* * *
Спи, команданте. Кто тебе судья?
Конечно же, не те, что между делом
В историю себя вписали мелом,
И скоро будут стёрты. И – не я.
Спи, команданте. Власти капитал
Так ненадёжен. Призрачна свобода.
И всё-таки она всегда у входа
Встречает тех, кто верить не устал.
Спи, команданте. Яростно рвалась
К нездешней справедливости эпоха.
С твоим последним, команданте, вздохом
Она ушла. И вечность началась.
Спи, команданте. Тот, Кто тебя ждал –
Не фраер. За неведомым пределом
Он спросит лишь: «А что ты в мире сделал?»
И ты ответишь: «Имя оправдал!»*
___________
*Fidelis – верный (лат.)
* * *
…И Цинциннат пошёл среди пыли и падающих вещей…
направляясь в ту сторону, где, судя по голосам,
стояли существа, подобные ему.
В. Набоков. «Приглашение на казнь»
Как ты нелеп в своём мученическом венце!..
Нужно было тренировать почаще
Общее выражение на лице,
Притворяться призрачным, ненастоящим.
Шаг с тропы – и проваливается нога,
Чья-то плоская шутка – мороз по коже.
Каждое утро – вылазка в стан врага.
Вечером жив – и слава тебе, Боже!
Осторожнее! Ведь и сейчас, может быть,
Жестом, взглядом ты выдаёшь невольно
То, что ты действительно можешь любить,
То, что тебе в самом деле бывает больно.
Вещи твои перетряхивают, спеша.
Что тебе нужно? – Ботинки, штаны, рубаха…
Это вот спрячь подальше – это душа,
Даже когда она сжата в комок от страха.
Над головами – жирно плывущий звук:
Благороднейшие господа и дамы!
Спонсор казни – салон ритуальных услуг!
Эксклюзивное право размещенья рекламы!
И неизвестно, в самый последний миг
Сгинут ли эта площадь, вывеска чайной,
Плаха, топор, толпы истеричный вскрик –
Весь балаган, куда ты попал случайно.
* * *
Из многих пёстрых видеосюжетов,
Которыми нас кормит телевизор,
Засел осколком в памяти один,
Где люди в серой милицейской форме
Бездомную собаку расстреляли
У мусорного бака во дворе.
Она сначала всё хвостом виляла
И взвизгнула, когда раздался выстрел,
Ей лапу перебивший. А потом
Всё поняла и поднялась. И молча
Стояла и смотрела неотрывно
На тех или сквозь тех, кто убивал.
Я видела, как люди умирают,
Я зло довольно часто причиняла,
И мне ответно причиняли боль.
Я знаю точно: каждую минуту,
Когда мы пьём, едим, смеёмся, плачем
По пустякам, когда, закрыв глаза,
В объятиях любимых замираем,
Обильнейшую жатву собирают
Страдания и смерть по всей земле.
Конечно же, бездомная собака,
Расстрелянная где-то на помойке,
Не более, чем капля. Но и всё ж,
Собаки умирают нынче стоя,
А люди, утеряв свой прежний облик,
Иное обретают естество,
Столь чуждое и страшное, что разум
Смущается, и сердце замирает,
Пытаясь в бездну правды заглянуть.
* * *
Они рассуждали:
хитрый – о честности,
трусливый – о мужестве,
бездарный – о вдохновении.
А равнодушный так говорил о любви,
что аж заходилось сердце.
Они призывали:
благополучный – к терпению,
злой – к милосердию,
к щедрости – жадный.
Ну, а бездельник так пел славу труду,
что прямо руки чесались.
Они упрекали:
лжецы – в недоверии,
любопытные – в сдержанности,
эгоист – в неготовности к жертве.
А безбожник, тот просто разил наповал
цитатами из Писания.
И вот, постарев,
поседев в безнадёжной борьбе с энтропией,
устав от привычной сансары,
я вспомнила вдруг, что в учебнике –
обычном учебнике
военно-
полевой хирургии,
сказано чётко:
«спеши не к тому, кто кричит –
к тому, кто молчит».
Танец
Все – от винта!
Я начинаю танец.
И вот уже душа моя легка,
И яростно-слепой протуберанец
Выплёскивает из-под каблука.
Мне безразлично, кем была вчера я,
Чем станут завтра кровь и плоть моя,
И я пляшу, кружась и замирая,
В пульсирующем ритме бытия.
Сгорает на лету земное бремя,
Долги, заботы, память и печаль.
И я пляшу, закручивая время
С пространством – в напряжённую спираль.
Но вечности тончайшая иголка
Насквозь пронзает эту круговерть,
И я пляшу –
на углях,
на осколках,
Живым огнём отпугивая смерть.
* * *
Получив от судьбы приблизительно то, что просил,
И в пародии этой почуяв ловушку, издёвку,
Понимаешь, что надо спасаться, бежать, что есть сил,
Но, не зная – куда, ковыляешь смешно и неловко.
Вот такие дела. Обозначив дежурный восторг,
Подбираешь слова, прилипаешь к расхожей цитате.
Типа «торг неуместен», (и, правда, какой уж там торг!)
Невпопад говоришь, и молчишь тяжело и некстати.
А потом в серых сумерках долго стоишь у окна,
Долго мнёшь сигарету в негнущихся, медленных пальцах,
Но пространство двора, водосток и слепая стена
Провисают канвою на плохо подогнанных пяльцах,
Перспективу теряют и резкость, и странно-легко
Истончаются, рвутся, глубинным толчкам отвечая…
И вскипает июль. И плывёт высоко-высоко
Над смеющимся лугом малиновый звон иван-чая.
* * *
Что остаётся, если отплыл перрон,
Сдан билет заспанной проводнице?
Что остаётся? – Казённых стаканов звон,
Шелест газет, случайных соседей лица.
Что остаётся? – дорожный скупой уют,
Смутный пейзаж, мелькающий в чёткой раме.
Если за перегородкой поют и пьют,
Пьют и поют, закусывая словами.
Что остаётся, если шумит вода
В старом титане, бездонном и необъятном,
Если ты едешь, и важно не то – куда,
Важно то, что отсюда, и – безвозвратно?
Что остаётся? – Видимо, жить вообще
В меру сил и отпущенного таланта,
Глядя на мир бывших своих вещей
С робостью, с растерянностью эмигранта.
Что остаётся? – встречные поезда,
Дым, силуэты, выхваченные из тени.
Кажется – всё. Нет, что-то ещё… Ах, да! –
Вечность, схожая с мокрым кустом сирени.
* * *
Господи, взгляни на наши лица –
Ты сияешь славой в звёздном стане,
Господи, мы – птицы, только птицы,
Жизни еле слышное дыханье.
Наша плоть под солнцем истончилась,
Выветрились слёзы и улыбки,
Нашу тонкокостность, легкокрылость
Лишь в полёте держит воздух зыбкий.
Господи, ну что ещё мы можем?
Только петь. Не помня о законе,
Петь одну любовь... И всё же, всё же –
Не сжимай в кулак своей ладони!
© Екатерина Полянская, 2018.
© 45-я параллель, 2018.