* * *
Какая разница, куда рвалась стрела,
вздохнуло небо, траектория была
подредактирована.
Под руками Бога
тревога, облачённая в дожди,
цукаты листьев, сбившихся с землёй,
смиренны, только вынести не могут
попытки прикоснуться ни одной.
А, может, ничего, лишь пелена,
качаясь, гонит пористую пыль,
белок небесный, колкий снего-дырь.
И ты стоишь, как будто у свободы
на выданье, но, кажется, в плену,
как будто по кадык, но утонул,
за полем, посветлевшим до озноба,
под перезревшей тяжестью луны.
И ничего не понимаешь, чтобы
сносить остатки слов и головы.
Кого мне для тебя нарисовать?
У памяти изменчивое лоно:
Ты девочка, ты мальчик, ты ребёнок.
А хочешь, как младенец заори –
Прижмётся к люльке внутренний старик
И колыханку шёпотом споёт.
Лети, лети, держись за самолёт:
Ты облако, ты перекати-поле.
Доверчиво открытые ладони
Так близко, а немыслимо достать –
Не уберёшь ладони от креста.
Вот море. Ты барашек, чайка, соль.
Вчера проглоченный удавом слон.
И, прислонившись от и до к песку,
Молчишь от вдоха до сведённых скул.
Вот дом. Ты в нём живёшь и варишь суп.
Ты мама, ты детсадовский рисунок.
Кошачий друг, седая голова.
Кого мне для тебя нарисовать?
И чтобы мы не выделялись из толпы
И чтобы мы не выделялись из толпы
Перемолчи меня. Оставь меня. Не вспомни.
Я одиночество. Я горькость. Я полынь.
А у тебя глаза, как на иконе.
И те, кто знает больше нас с тобой,
Ежесекундно ищут водопой
Или подносят маленьких к купели.
Как горячо тому, кто ещё верит.
Как всё равно, как страшно, Боже мой.
Маёвое
распущенная донельзя тоска
похожая на порванный рассказ
как паучиха ползает по полу
то примотает нити к разговору
то перекрутит связку из путей
то психанёт и ляжет в темноте
сверни мне – скажет – горы
и разбухнет
под стулом за столом в углу на кухне
купи мне – скажет – чипсы
и вздохнёт
и повернётся задом наперёд
я отвоюю двадцать с чем-то маев
маёвых дней с апчихом аллергий
резиновые гири-сапоги
нахлюпают с дорог зелёной пыли
я рассмеюсь к безумию близка
от перемен слагаемых местами
и подниму глаза
а там – тоска
Город, моя печаль
Лечишь, как рай заимствуешь.
Кто из нас одинок?
Выйду к тебе на исповедь,
Будто бы на манок.
Знай же, покуда-временно
Счастье моё взаймы,
Город разбудит северный
Шорохом домовым.
Пересчитай саженями –
Не оступиться бы –
Петельками, паденьями
Значимость сей татьбы.
Кто у кого в запасниках,
Город, моя печаль,
Чтобы рукою ангельской
Сердце моё качать?
Из завязей жасминовых
Из завязей жасминовых
По-детски луноликая
К реке спускалась девушка
И в подростковом зареве
Тянулось всё как патока
Хрустело солнца крошево
Утиный бог узнал её
Паучьи люльки замерли
Скамья с панамкой ивовой
Покрылась трелью-шёпотом
Горячечным мальчишечьим
Пылало всё, казалось всё.
Береговою птицею
Взрывала воздух девочка
Расплескивала таинство
Размахивала крыльями:
Всё ветрено, всё кажется.
Несчастная, счастливая.
ДР
Так бывает, слезится от света последний снег.
Так бывает, когда я смотрю с тобой новый фильм.
Улыбаюсь, «а он похож на тебя», – говорю ЛГ.
У него есть сценарий, он вспыльчив, остёр и мил.
У него под ногами кошки и небо на потолке.
От него пахнет звёздами и растворимым кофе.
Без тебя и него мне лучше, чем очень плохо,
Но покуда март написан на номерке
В гардеробной столько переполоха...
До сих пор доверяю оставленным там вещам.
И когда приходят люди и верещат,
Что почти тепло, что вишни взорвутся скоро,
И на ветви сядет гроздьями белый город,
Я не понимаю, кто из нас дьявол, кто адвокат,
Мне их выгнать надо? Или же успокоить?
Хорошо всё будет, всё хорошо ещё.
Вот дозреет радуга, ямки взойдут на щёки.
И в ложбинах рек дождём запахнет, как молоком.
Каждый новый день мне снова в колени уткнётся лбом,
Я по-матерински его поглажу по голове.
Как умею.
Ничего такого
А улицам – ни края, ни конца.
И носишь за собою одеяло,
Укутавшись в доверие отца.
Ну, вот и всё, и перезимовала.
И устье растрепавшихся дорог,
В уста целуя, сплёвываешь – горько.
Не пух, не прах и не переполох,
Себя распознаёшь в себе – и только.
Светло за дверью. Может быть, прости,
Запеленаем всё это, как стих?
Степенность не рождается от слова.
Так выживают, ничего такого.
Но ты всё говоришь, ты говоришь,
В висках литое зарево горит,
И прорастает что-то, крылья, что ли.
И не понять, что правильнее больно,
И кто кого из нас приговорит.
Морское
М.В.
Когда я вынимаю руками водоросли –
они холодные.
Я их выжимаю, как мысли
в поисках счастья.
С них капли глубокие, длинные
спускаются змейками по моим загорелым запястьям...
Когда ветру нравится запах моих волос –
он играет ими.
Они гладят мне щёки
и липнут к губам, как живые,
в поисках слов.
Я ладонями провожу по лицу,
отворачиваюсь и делаю очень глубокий вдох.
Когда песок закрадывается ко мне в босоножки –
он колется.
Я разуваюсь, вытряхиваю его,
зная, что зря.
Он уже пристал к моим пальцам, как липкие крошки,
и я сижу на нём и его же счищаю с себя.
И я опрокидываюсь на спину,
а руки – в стороны.
На огромнейшем небе ночь и звёзды.
Одна звезда.
Это для безразличных других небо звёздами порвано.
Но когда Я смотрю, то она всё равно – одна.
Я бесконечно шепчу ей такое важное и далёкое.
И не чувствую ветра,
не помню, колется ли песок.
И уже не с холодных водорослей,
а из твоей меня
слёзы катятся мимо щёк.
Такие же длинные и глубокие,
как любовь моя...
© Екатерина Канайкина, 2019.
© 45-я параллель, 2019.