* * *
Девочка варит игрушкам бесхитростный суп,
Всех усадила: слонёнка, медведя, лису,
Глиняных зайцев. Игрушек у девочки тьма,
Часть их от скуки она смастерила сама.
Банки консервные вместо набора кастрюль.
Тёплой землёю и стружками пахнет июль,
Варится суп из травы, корешков лопуха,
Ягод рябины и горсти кудрявого мха.
Суп аккуратно был каждому в чашки налит.
Многим гостям ненароком попортили вид:
Мишке – дворняга, лоскутной лисице – мороз,
Папа забыл и на зиму домой не занёс.
Мальчик соседский, по имени вроде Артём,
Ватного слоника тыкал сосновым копьём.
Еле отбили, но вата торчала сквозь швы, –
Слоник едва не лишился тогда головы…
Девочка – было тогда ей, наверное, шесть, –
Гладила дачным питомцам игрушечью шерсть.
В тюле веранды запутался рыжий закат,
Суп невзначай выливается в бабушкин сад.
Мама зовёт – людям ужинать тоже пора!
…Годы прошли, только помнится всё, как вчера.
Девочка смотрит моими глазами во двор –
Детство на дачной веранде живёт до сих пор.
* * *
Трещат дрова в камине. Воет ветер,
Как будто сказку сказывает волк.
Луна фонариком бумажным светит –
Ребёнок на моих руках умолк.
Растаял свет на чёрной кромке бора
Апрельским льдом в угольной глубине
Нетронутого городом простора…
А мальчик улыбается во сне
Героям самых нежных колыбельных,
Что воплотились ярким витражом
На фоне рощи сосен корабельных.
Их тени обнимают спящий дом.
* * *
Потянуло с озера прохладой,
Лёгкой рябью заиграла гладь…
Облаков растрёпанную вату
Захотелось в целое собрать.
И, напряв пречистейшие нити,
Что нежны, как детский волосок,
В полотно из траурных событий
Вшить небесный белый лоскуток.
Чайки
Небогато на звёзды над городом небо,
Фонари освещают фасады домов.
Белоснежные чайки парят над Онего,
Просыпаюсь ночами от их голосов.
Наливаю карельского крепкого чая,
В нём чаинки кружат, как густой листопад...
И внезапно сквозь марево душного мая
Вижу мир, что до дома у озера сжат,
Там, где шишки сосны в чешую черепицы
Побережник, играючи, шумно кидал.
...Где кружили такие же белые птицы,
Словно снег опускались на серый причал.
Карельский лес
Снова сюда возвращаюсь, как будто к причастью,
Чувствуя необъяснимый, а может, завещанный зов, –
В мир, где всегда становилась я малою частью
Мудрого таинства древних карельских лесов.
Россыпь морошки, полянки с игривой брусникой,
Ягель, покрывший холодные панцири скал…
С ними себе я казалась такою же дикой
И не желала, чтоб кто-то меня отыскал.
Ночь городская. Луна, словно белая кошка,
Мягким клубком на небесной подушке легла…
Вижу во сне, что иду по заросшей дорожке
В тот удивительный лес, где себя я нашла.
Вокзал
Сквозь окно жар-птицей любопытной
Мягко клюнув, прячется закат,
Месяц выплывает, еле видный…
На вокзале люди шелестят.
Я пока что зритель аккуратный,
Вписанный дорогой в этот вид.
Скоро встреча с поездом крылатым –
Он гигантской ласточкой взлетит
Из гнезда, которое не глина,
Окружает мрамор и гранит,
Шум растёт… а запах капучино
Пташкой над спешащими парит.
* * *
Многоцветница-осень покинула кокон,
Закружила над кронами яблонь и слив…
Не вберёшь это празднество, глядя из окон,
Выйди в сад, где антоновка, белый налив…
Он похож на Эдем, тишиною залитый,
В нём плоды зазывают, свисая с ветвей,
Он для всех посторонних сегодня закрытый,
Но распахнут для радости нежной твоей.
Наслаждайся кузнечиков поздних трезвоном,
Полюбуйся, как зреет под солнцем ранет.
Ты сегодня, как Ева в раю потаённом,
Хорошо, что Адама и Змея здесь нет.
Моя любовь
Моя любовь заполнила весь дом,
Она горька и терпка, словно ром,
И кажется, не дым от табака
Над ней, а грозовые облака.
Вот-вот начнётся ливень, да такой,
Что станет беспокойною рекой,
И даже морем, где огромный кит
Разрушит мой уютный, тихий быт.
Кит уплывёт в густую синеву…
А я себе на помощь призову
Русалок добрых, крабов, чтобы мне
Любовь мою спасти, на глубине
Пусть для неё намоют островок,
Подняв со дна спасительный песок.
И я пойму – любовь моя жива,
Когда на островке взойдёт трава.
И, словно стадо маленьких ягнят,
Туда однажды облака слетят –
Нежны, светлы… Как первые шаги
Мои к тебе… Прошу, убереги
Свою любовь, чтобы согреть ты смог
Любовь мою – наш новый островок.
И тёплый, от грозы спасённый дом,
Чтоб в нём друг друга мы нашли потом.
Симург
Там, где горы клинками разрезали алый рассвет
и бурлящая кровь грела степи остывшее тело,
роковой стаей птиц пролетавшая туча ракет
пела… пела.
Как вериги, монисто из фраз на чужом языке
водрузила на детскую шею война – больно, туго…
Упокойся же с миром в горячем, как лава, песке,
дар от Юга.
Что тогда отражал беспокойно-опаловый взгляд?
Милосердны ли когти, что тщетно пытались поранить?
Жаль, остался не взорванным тлеющий старый снаряд –
память… память.
Всё могло быть иначе: ни страха, ни воя ракет,
не пришлось бы задабривать Симурга ради спасенья
от того, что преследует будто бы тысячу лет
жуткой тенью.
* * *
Стук часов прямо в темя впивается,
с подоконника кот улыбается.
День закрыт на замок полумесяцем –
на рогах его можно повеситься,
чтобы выйти из пут одиночества
и до раннего утра закончиться.
Но стою на ступенях из минусов
покоряясь желанью с них скинуться,
быть причиной застолья холодного
и собою насытить голодного.
Пожалеть бы и толпы убогие…
Жаль, что яд мой не выдержат многие.