Эхом из прошлого века
С благодарностью – Борису Петровичу Юдину, другу и наставнику
Голоса их не были ни звонкими, ни трескуче-барабанными. Тихие были у них голоса, словно был это голос – «в себе». Ну и где нынче эти «трескуче-барабанные»? Канули в Лету. Их же тихие голоса, словно эхом из другого века, донеслись до нас. И кто хочет – да услышит...
Они были детьми своей эпохи и вслед за Ахматовой могли бы повторить, переиначив строчки на свой лад, то есть в мужской род:
Я была тогда с моим народом
Там, где мой народ, к несчастью, был.
И что отпущено было эпохой на долю их поколения, того и хлебнули они с лихвой. Один едва ли не треть жизни провёл не по своей воле на северах и оттого, наверное, к холодам да морозам фольклорной русской матушки-зимы относился с особым, вовсе не тёплым чувством. И другого коснулось «око государево», и «не по своей воле» он исчез из родного дома на 5 лет... Другого не коснулись холода, повезло ему.
Один, другой – звучит как-то безлико. И посему назовём одного Прозаиком, а другого – Поэтом. Хотя поэтическая Муза, дама капризная, и к Прозаику частенько захаживала. Ко всем прочим сходствам их судеб добавилось ещё одно: Прозаик впервые был арестован в возрасте 22 лет, в 1929 году, и с тех пор до самого очень памятного (кому – трагически, кому – празднично) 1953 года он тянул лямку скорбного в России звания «зэка». И, вот ведь, Поэт тоже «обратил» на себя внимание в возрасте 23 лет, в 1946 году. И отвесили ему «пятерик», пять лет – ну, это так, для острастки. И Прозаик, и Поэт поплатились за свойственное человеку стремление к размышлениям, за право иметь собственное мнение. Да ведь человеку это, может, и свойственно, однако «системе» – ни-ни! Потому как человек в системе всего лишь винтик.
И судьба творческая у них схожа, оба – «обласканы» вниманием «собратьев по перу». Прозаика, уже известного мировой литературе, в Союз писателей приняли лишь в 1973 году, за девять лет до смерти. Умер Прозаик в 1982 году в Доме престарелых. Звучит как-то вульгарно, а посему назовём это заведение традиционным на Руси словом – в богадельне. Слава, как и подобает уважающей себя Даме, пришла к нему с опозданием, то бишь посмертно... Звали Прозаика Варлам Тихонович Шаламов.
Варлам Шаламов, из «Очерков преступного мира»
“Мне говорят, что я подлец. Хорошо, я – подлец. Я подлец, и мерзавец, и убийца. Но что из этого? Я не живу вашей жизнью, у меня жизнь своя, у неё другие законы, другие интересы, другая честность!” – так говорит блатарь.
Ложь, обман, провокация по отношению к фраеру, хотя бы к человеку, который спас блатаря от смерти, – всё это не только в порядке вещей, но и особая доблесть блатного мира, его закон.
«Вся воровская психология построена на том давнишнем, вековом наблюдении блатарей, что их жертва никогда не сделает, не может подумать сделать так, как с лёгким сердцем и спокойной душой ежедневно, ежечасно рад сделать вор. В этом его сила – в беспредельной наглости, в отсутствии всякой морали. Для блатаря нет ничего “слишком”».
«Яд блатного мира невероятно страшен. Отравленность этим ядом – растление всего человеческого в человеке. Этим зловонным дыханием дышат все, кто соприкасается с этим миром. Какие тут нужны противогазы?
Неизмерим, необозрим тот вред, который принесло обществу многолетнее цацканье с ворами, вреднейшим элементом общества, не перестающим отравлять своим зловонным дыханием нашу молодёжь».
Уверен, и Прозаик, и Поэт были наслышаны друг о друге, возможно, даже и интересовались друг другом, как интересны друг другу люди мыслящие. Встречались ли они – не уверен, не знаю. Одно знаю наверняка: они были людьми «одной группы крови». Странным образом орбиты их пересеклись в 1959 году. Прозаик напишет «Очерки преступного мира», Поэт в том же 1959 году напишет «Клянусь на знамени весёлом». Как давно это было! И какими провидческими оказались мысли двух современников, какими созвучными нашему времени оказались их строки... И призадумаешься – то ли восхититься их провидением, то ли сокрушённо вздохнуть: ничего не меняется в этом мире...
Борис Чичибабин,
«Клянусь на знамени весёлом»
Однако радоваться рано –
и пусть орёт иной оракул,
что не болеть зажившим ранам,
что не вернуться злым оравам,
что труп врага уже не знамя,
что я рискую быть отсталым,
пусть он орёт, – а я-то знаю:
не умер Сталин.
Как будто дело всё в убитых,
в безвестно канувших на Север.
А разве веку не в убыток
то зло, что он в сердцах посеял?
Пока есть бедность и богатство,
пока мы лгать не перестанем
и не отучимся бояться, –
не умер Сталин.
Пока во лжи неукротимы
сидят холёные, как ханы,
антисемитские кретины
и государственные хамы,
покуда взяточник заносчив
и волокитчик беспечален,
пока добычи ждёт доносчик, –
не умер Сталин.
И не по старой ли привычке
невежды стали наготове –
навешать всяческие лычки
на свежее и молодое?
У славы путь неодинаков.
Пока на радость сытым стаям
подонки травят Пастернаков, –
не умер Сталин.
А в нас самих, труслив и хищен,
не дух ли сталинский таится,
когда мы истины не ищем,
а только нового боимся?
Я на неправду чертом ринусь,
не уступлю в бою со старым,
но как тут быть, когда внутри нас
не умер Сталин?
Клянусь на знамени весёлом
сражаться праведно и честно,
что будет путь мой крут и солон,
пока исчадье не исчезло,
что не сверну, и не покаюсь,
и не скажусь в бою усталым,
пока дышу я и покамест
не умер Сталин.
Яков Каунатор
Июнь-июль 2012
Лос-Анджелес
Вместо справки об авторе – опыт автобиографии…
На писательскую «стезю» толкнул меня года два назад Борис Петрович Юдин, мой друг, «однокашник» по институту, мой учитель и наставник в литературном ремесле, за что безмерно ему благодарен.