Ефим
Бершин

* * *

Вороватое небо крадётся в закрытую 
     дверь, 
то вселенским дождём, то дверною 
     цепочкой звеня. 
Бьётся голубь в стекло. Неопознанный 
     раненый зверь 
причитает в ночи: «Это я, это я, это 
     я». 
  
Кто-то воет в окне. То ли пьяная баба с 
     метлой, 
то ли дождь затяжной, то ли свора 
     бездомных дворняг. 
Догорает осина. И пахнет печною золой. 
И в дырявую дверь проникает внезапный 
     сквозняк. 
  
Что сказать тебе, друг, про бездомную 
     жизнь сквозняка, 
бесконечную жизнь, что сочится, не зная 
     границ, 
и внезапным ознобом доносит к тебе 
     сквозь века 
вереницу событий и тени исчезнувших 
     лиц? 
  
Я не помню событий. И лица почти не 
     видны. 
И билет на ковчег не оставил мне 
     праведник Ной. 
Лишь свирепые стрелы с давно позабытой 
     войны 
прошивают пространство и снова свистят 
     надо мной. 
  
Это голубь в окне. Это шелест тревожных 
     шагов. 
Догорает осина, и ржавые петли поют. 
Это север во мне серебрится сияньем 
     снегов 
на таёжных делянках. Но всё-таки тянет 
     на юг. 
  
Там, где вязаный город клочками спадает 
     со спиц 
тополиных ветвей, и петляет в потёмках 
     река, 
и растёт виноград – там, наверное, мама 
     не спит 
и окно прикрывает, невольно страшась 
     сквозняка. 
  
Между нами стекло. 
Электрический воздух дрожит, 
распадаясь в ночи на молекулы воронья. 
Догорает осина. 
И все-таки хочется жить. 
Что за голос в ночи? 
Это я. Это я. Это я.