Эдуард Коридоров

Эдуард Коридоров

Четвёртое измерение № 26 (482) от 11 сентября 2019 года

Города и дороги

* * *

 

Аул Гуниб, аул Карадах
Звали меня к столу.
Крепкие колышки я вбивал
Выше и выше в скалу.

 

Кто говорил – ждёт меня ночь,
Кто говорил – смерть.
На колышки по отвесной скале
Клал я за жердью жердь.

 

Аул Карадах, аул Гуниб
Видели третий сон.
Я карабкался по скале,
Как самозванец на трон.

 

Шаг за шагом, там, где орёл
Чуть замедляет лёт,
Я забирал у диких пчёл 
Высокогорный мёд.

 

Внизу, в ущелье, пел ручей.
Под звёздами и луной
Я был одинок, я был ничей,
Был я самим собой.

 

И был я такой же, как эта ночь,
Такой же, как эта скала,
И крылья несли меня вниз, к земле,
Такие же, как у орла.

 

Светало. И кто-то брёл в аул,
Такой же, как я, точь-в-точь.
И кто говорил, что ждёт меня день,
А кто говорил – ночь.

 

Ночь в Индонезии

 

Лягушачьи концерты и стрёкот цикад,

Пенье птицы Гаруда.

В каждой луже выводит своих лягушат

Жизнерадостный Будда.

 

В душной тьме огнедышащей,

в нищей глуши,

Обложившей экватор,

Есть поющее тело для каждой души –

Хочешь пой, хочешь квакай.

 

Над побегами риса,

над влагой камней,

Надо мхами молелен

Кто живее – щебечет,

урчит – кто земней,

Голосит – кто смелее.

 

Сколько раз ты закончишь и снова начнёшь

Переход через гибель,

Чтоб расслышать себя в этом хоре ночном,

В этом утреннем гимне?

 

Ночь пройдёт, день пройдёт –

ничего не пройдёт,

Всё начнётся сначала.

Запасайся бессмертьем на вечность вперёд,

Чтоб душа зазвучала.

 

* * *

 

Ас тимбилдинга санаторного и знаток легенд –
Издательство «Детская литература», год шестьдесят лохматый –
Гид Серёжа, простой алтайский интеллигент,
Курит «Винстон» на берегу Катуни и говорит: «Ребята,

Всё уже было когда-то, здешним скалам – тысячи лет,
Хрустят под ногами кости Хазарского каганата,
Обед ваш в билет не входит, а желаете в туалет –
За женским скитом направо, но без удобств, ребята».

А повернёшь налево, где листопада латунь 
Джунгарию заметает, – и воют над нею духи,
И снова Серёжа закуривает, и снова со скал в Катунь 
Чья-то любовь бросается, как солнце в снега Белухи.

Но если задобрить духов речёвкой дурацкою, да зачерпнуть 
Водицы живой с ионами и серебра, и злата,
Запарить маралий корень и дуть чаёк, пока на Шёлковый путь
Старенький КАВЗ выруливает, – всё будет тип-топ, ребята.

 

* * *

 

Господин Амстердам,

Оседлай велосипед.

Вот мосты и вот каналы,

Им в обед по тыще лет.

Господин Амстердам,

А тебе и горя мало,

Все мосты и все каналы

Говорят, что горя нет.

 

– Горя нет, –

Говорят

Узкоплечие дома,

И, грозя потерей слуха, –

– Горя нет, –

Свистит зима.

В древнем небе луна,

Как отрезанное ухо,

А внизу – святая шлюха,

Беззаботная тюрьма.

 

Господин Амстердам,

Дай мне лишний косячок

И накрой кварталом красным,

Словно бабочку сачок.

Господин Амстердам,

Я люблю твои проказы.

Повтори мне:

– Всё прекрасно.

Горя нет, мой дурачок.

 

* * *

 

Покачиваясь в гондоле,

Длинной, как спичка,

Я вспоминаю, как в школе

Укачивала географичка.

 

Её желтовато-скромные,

Мёртво-куриные веки

Нас обсыпали сонною

Пылью библиотеки.

 

Её монотонно-скрипучие

Муссоны и пассаты

Нас над партами скрючивали,

Заставляли спать.

 

О Боже мой, Венеция,

Венец моего сердца!

Я до тебя, Венеция,

Должен был дотерпеться.

 

Я должен был домушником

Спящий взломать глобус,

До смертной муки домучиться,

До гроба себя угробить.

 

Давай с тобой, Венеция,

Прокатим географичку

Каналами, Венеция,

Узкими, как спичка.

 

Быльём поросли палаццо

Четырнадцатого века,

И нечему вспоминаться,

И закрываются веки.

 

И что там на Адриатике,

Пассаты или муссоны?

Дальше – урок математики,

Безжалостный и бессонный.

 

* * *

 

Всё по Каме, по Каме,

По зелёной волне.

Избы машут платками,

Не грустя обо мне.

 

Сверху – серые камни

Грозовых облаков.

Всё по Каме, по Каме

Вглубь дремучих веков.

 

Кама петли рисует

Между изб и легенд.

Каму интересует

Лишь текущий момент.

 

Надо плыть с облаками,

Быть везде и нигде –

Всё по Каме, по Каме,

По студёной воде.

 

Всё по Каме, по Каме,

В никуда, в никуда,

И отправится память

Умирать в города.

 

Красный бакен очнётся,

Ну по воле тужить.

Вправо-влево качнётся

И научится жить.

 

Севастополь

 

Над чайками, что посиживают, подобные королям,

На памятнике затопленным кораблям,

И вперевалку прохаживаются  в ношеных горностаях;

Над набережной, над россыпью лотков и ларьков

Восходит севастопольская любовь –

Безбашенная, морская, отпетая, городская.

 

«Сдам комнату незадорого», – сипло она голосит,

Гонконгский грипп её косит и санкционный СПИД.

По-русски вздыхает море за площадью Ушакова,

Уходит на Балаклаву, уходит на Инкерман,

Пространство и время смешиваются в один бездонный туман,

В нём на слезинку женскую – горошина пота мужского.

 

Здесь ко всему примешаны красные небеса,

На горизонт навешены грозные паруса,

Гортанно на императоров покрикивают императрицы.

Гремят батареи, ревут бастионы, риэлторы верещат,

Шепчет любовь тебе: «Здравствуй», – и сразу орёт: «Прощай,

Пускай тебя угораздит когда-нибудь здесь родиться!»

 

Киевский вальс


В Киеве старухи вековые,
Храмы молодые.
Не видать из Киева России
В двадцать первом веке.
Сигареткой руки согреваю.
Всё это мне снится.
Еду сквозь зарницы, перестрелки
В стареньком трамвае.

Век мой,
Бесконечно чужой,
Бессердечный, родной,
Кровавый.
Скрывает 
Эта осень войну,
И готовит нам снег 
Мой век.

Век ползёт со скоростью трамвая.
В лужах мостовая.
Забываюсь, глаз не закрывая.
Всё это мне снится.
Лица и газет передовицы
Мимо проплывают.
Я с войны мечтаю возвратиться
В стареньком трамвае.

Век мой,
Бесконечно чужой,
Бессердечный, родной,
Кровавый.
Скрывает 
Эта осень войну,
И готовит нам снег 
Мой век.

На войну смеясь уходят детки,
Гаснут сигаретки.
И с войны уйти не могут предки.
Кровь не дорожает.
Осень нас встречает, провожает.
Всё это нам снится.
Мы с войны не сможем возвратиться
В стареньком трамвае.

Век мой,
Бесконечно чужой,
Бессердечный, родной,
Кровавый.
Скрывает 
Эта осень войну,
И готовит нам снег 
Мой век.

 

* * *

 

Под куполом выцветшей синевы

В резной шкатулке Хивы

Колышутся ароматы халвы

В ханской опочивальне.

Дремлет хан, и дремлет Хива,

Но скоро слетит его голова

Под саблей визиря с сердцем льва,

И справят обряд печальный.

 

Под небом, светлым, как сталь ножа,

Правит новый ходжа,

Сочится шербетом его душа,

Мёдом тянется время,

Мулла заунывно поёт Коран,

Дремлет Хива, и дремлет хан,

Но скоро будет он, как баран,

Зарезан в своём гареме.

 

И рушат Хиву, и строят Хиву,

Медовую стряпают пахлаву,

Сдирают кожу, очи рвут,

Травят змеиным ядом...

Дремлет солнечная ладья,

Течёт лениво Амударья,

Всё рядом – и слава, и боль твоя,

И небо, и гибель рядом.

 

* * *

 

По щебёнке бежать, по просёлочной глине, по лужам,

По песку босиком, по откосам... Родная, послушай,

Это галька шуршит, это чавкают вязкие грязи,

Это время спешит обогнать и уйти восвояси.

По зелёной траве, по опавшей листве, по тропе,

Посреди буреломного тёмного леса петляющей.

Не беги, не спеши так, родная, я криком кричу по тебе,

А за лесом – река, а за нею – поля и поля ещё.

По лесным паутинным углам, по заросшим полям,

По осколкам росы, предзакатным багровым углям

За тобою бежать, задыхаясь, к мольбе прибегая,

За тобою скучать привыкая. Послушай, родная,

Как пульсирует нитка железной дороги вдали,

Как сползает под землю пожар, молчаливо пылающий.

До предела бежать, до пожара, до края земли,

А за лесом – река, а за нею – поля и поля ещё.