Эдуард Филь

Эдуард Филь

Четвёртое измерение № 27 (411) от 21 сентября 2017 года

Зайдя за половину

Настроение

 

живу в захваченной стране

как беглый раб

в извечной лжи и беготне

от алчных лап

под глупой дряхлою луной

сам старый лгун

плетусь бетонною тайгой

упившись дум

и пусть кругом гремят бои

деньжищ с баблом

с зеленым змием мы свои

венки плетём…

 

Открой

 

открой мне мысли на восход,

где их хмельная побежалость,

волною, перейдя на взлёт,

оплавит по земле усталость,

 

и в расслоённых облаках

молочной влагой утолившись,

подёрнет искорки в глазах,

разлуку не перехитривших,

 

тогда и звезды, отразив

в оконных бликах высоту,

мигнут, толкнув на рецидив

аортных ритмов маету…

 

А в сентябре

 

открыв задумчивую дверь

в хитросплетенья сентября,

лучу лимонному доверь

с улыбкой строчку тропаря:

– спасибо, Господи, тебе

за этот день,

за белый свет,

за глубину твоих небес

надеждой правящих сюжет,

за эту женщину в окне,

за куст рябины под окном,

за клин, скользящий в вышине

и чай с усталым сухарём,

за всё, что видеть довелось

за всех, кто встретился в судьбе,

за то, что даже не сбылось –

спасибо, Господи, тебе…

 

День как день

 

день как день – тоска да слякоть,

снег пожухлый за окном

начинает вечер плакать

малахольным ноябрём

зажигает город свечи 

риторических огней

время, милая, не лечит

и не делает умней

ни стройнее, ни добрее, 

ни красивее чем был

мир становится темнее,

вот и чёрный чай остыл

как и я, он был горячий,

говорливый и парил,

а теперь все чувства пряча,

сам себе стал вдруг немил

просто город, просто осень, 

просто слякоть и тоска

просто сердце лета просит

и любовного глотка,

да медовый пряник солнца

на небесной простыне,

и чтоб в качестве анонса –

ты приснилась ночью мне...

 

Пить туман поутру

 

Вновь туманное утро, и в нём силюсь я отыскать

неприступное «завтра». Успокоится ли и когда

вопрошающий вечность «двойник без стыда»:

– Где была без труда (и любви) на земле благодать?

 

Вот, опять голосит и грызёт за вопросом вопрос

ковыряясь в давно отгремевше-опавшем,

что в ночи превращается в образов кашу

и, вступив на балкон, выдыхаю: «Года-то всерьёз!»

 

Их не в силах принять, зверем взвыв на скупую луну,

что улыбкой-блином в даль бродяг зазывала,

о своём голося, перепачкав лекала,

сноб «двойник» уползёт пить туман поутру...

 

Пусть с больною душой утро долго родится.

Сучье время для сук, для волчат тёмный час.

Непокой, истощая словарный запас,

оборвёт в забытьи душной жизни страницу.

 

Вновь туманное утро. Силюсь в нём отыскать…

 

Самая верная

 

Сколько б ни было дорожек, а по брустверу – родни,

но в конце с неясной рожей баба выйдет из стерни,

на плече литовка с ручкой, антрацитный балахон –

и тогда «бесаме мучо», распрекрасный эпигон,

 

всё – закончится тропинка бестолковых твоих дел,

переполнится корзинка – тем, что смог и что хотел!

 

Сколько б ни было подножек, но в конце всех игр и слов

есть невидимый порожек, за которым нет боёв.

Говорят, там свет и люди, те, что любят, молча ждут.

Им неважно, в чём ты будешь, когда вытолкнут на суд.

 

Сколько б ни было имений, чутких офисных подруг,

в чёрном баба не изменит, не сорвется в ультразвук.

Она знает своё время, и пролог, и эпилог,

где, когда порвется стремя и её настанет срок.

 

Сколько б ни было дорожек,

денег,

гонора,

родни,

но в конце один порожек,

так что, мачо, – не гони...

 

О бедном пиите замолвлю я слово

 

Сонет посвящается В. П.

 

первородный выискивал слог,

и уняв трепет мысле-желаний,

отползал от порожних блужданий

по тоске недописанных строк…

 

мялся свет жёлтоокий в глуши

расконьяченой долькой рассвета,

а он впаивал в рифмы сонета

раскалённые струны души...

 

дожигала безлюдием ночь,

был исписан листочек сон-мнений,

где в предчувствиях скомканных прочь,

 

плавал волнами несовпадений,

по дорогам, порой где невмочь

хоть живёт  ради этих мгновений...

 

Cквозняк

 

по мокрой ряби глупых луж,

луну качая в такт печально,

сквозняк –

предвестник белых стуж,

проникший в город нелегально,

украсть пытался жёлтый лист,

дрожащий нервно за окном,

грустил,

танцуя мокрый твист,

и выл по трубам о своём,

от одиночества скуля с дождём

щеночком глупым сентябрём...

 

Нет рая

 

Nel mezzo del cammin di nostra vita

mi ritrovai per una selva oscura

che la diritta via era smarrita.

Dante Alighieri

 

В земной стезе зайдя за половину

на греческом очнувшись берегу

я, подставляя иглам солнца спину,

грустил о том, чего уж не смогу…

Ушедших лет, растраченных в погоне

за ускользающей распутницей-деньгой,

нет, не жалел, а токмо лишь в истоме

кромсал мечты седеющей тоской.

 

Волна лениво на песок взбегала,

Торони такелажился в сезон,

и добродушно-ушлый зазывала

манил отведать яств в кафе «Леон».

Под звонкий смех любимого внучонка

и православным небом южной стороны

я «Отче наш» себе бубнил негромко

за счастья дни, что были здесь даны.

 

Дышала зноем берега полоска,

где в «эпицентре» кризисных проблем

лишь тишь да гладь и фоном отголоски

от разрушающихся связей и систем.

Я ж, новостей с Отчизны избегая,

сорвав вдоль моря свой велосипед,

вдруг кожей понял – нет на небе рая,

и после жизни – жизни тоже нет...

 

p. s.:

когда, крича, летел в кювет.

 

А обиды я все замолю

 

На пригорочке

павой белою

пока листья в тревоге своей

бахромою дрожащей несмелою

облетают под крик журавлей

 

На заре меня встреть –

возвращаюсь я

из далёких загулов души

от ошибок

укусов отчаянья

с перекрестков заморской глуши

 

На пригорочке

у берёзоньки

в платье русском с платком на плечах

где сирени кусточки низехоньки

укрывали меня с тобой в снах

 

Встреть меня на заре

моя милая

как солдата с далёкой войны

обезумевшего от насилия

и всесилия знаков иных

 

Распахни мне объятия

нежные

и прости мне гордыню мою

вспомни радости дни наши прежние

а обиды я все замолю…

 

Старик

 

Здесь нет ничего кроме тлена и пыли

уснувшие страсти притихли на полках

властителям пламенно одами льстили,

но можно ль задобрить блудливого волка?

 

всяк хищника тянет на злато и похоть

ему в наслажденье и кровь и фанфары

где свите положено чмокать да охать

под скрип гренадеров и всхлипы гитары…

 

я – библиотекарь усталый разведчик

ворчу протираю читаю лгунишек

заведую ямой шифонных словечек

спрессованных в гранулы грамотных книжек

 

где хроники все – усечённые мифы

творилось ли то что вбивали нам в темя

но вновь расчехляют упрямые грифы

нам в криках являя ушедшее племя

 

поэты поэты – вы странники жизни

по ней проплывая сгорали как щепки,

собой освещая дорогу Отчизне

таща её к свету как глупую репку

 

а впрочем о чём я? пора мне покушать

закрыты запоры том чтения избран

я ныне Рубцова желаю дослушать

душа отзывается мыслям как си́стра

_________

си́стра( лат. sistrum) – древнеегипетская храмовая погремушка, 

применяемая в ритуальных целях.