Эдуард
Филь

Cквозняк

по мокрой ряби глупых луж,

луну качая в такт печально,

сквозняк –

предвестник белых стуж,

проникший в город нелегально,

украсть пытался жёлтый лист,

дрожащий нервно за окном,

грустил,

танцуя мокрый твист,

и выл по трубам о своём,

от одиночества скуля с дождём

щеночком глупым сентябрём...

А в сентябре

открыв задумчивую дверь

в хитросплетенья сентября,

лучу лимонному доверь

с улыбкой строчку тропаря:

– спасибо, Господи, тебе

за этот день,

за белый свет,

за глубину твоих небес

надеждой правящих сюжет,

за эту женщину в окне,

за куст рябины под окном,

за клин, скользящий в вышине

и чай с усталым сухарём,

за всё, что видеть довелось

за всех, кто встретился в судьбе,

за то, что даже не сбылось –

спасибо, Господи, тебе…

А обиды я все замолю

На пригорочке

павой белою

пока листья в тревоге своей

бахромою дрожащей несмелою

облетают под крик журавлей

На заре меня встреть –

возвращаюсь я

из далёких загулов души

от ошибок

укусов отчаянья

с перекрестков заморской глуши

На пригорочке

у берёзоньки

в платье русском с платком на плечах

где сирени кусточки низехоньки

укрывали меня с тобой в снах

Встреть меня на заре

моя милая

как солдата с далёкой войны

обезумевшего от насилия

и всесилия знаков иных

Распахни мне объятия

нежные

и прости мне гордыню мою

вспомни радости дни наши прежние

а обиды я все замолю…

День как день

день как день – тоска да слякоть,

снег пожухлый за окном

начинает вечер плакать

малахольным ноябрём

зажигает город свечи 

риторических огней

время, милая, не лечит

и не делает умней

ни стройнее, ни добрее, 

ни красивее чем был

мир становится темнее,

вот и чёрный чай остыл

как и я, он был горячий,

говорливый и парил,

а теперь все чувства пряча,

сам себе стал вдруг немил

просто город, просто осень, 

просто слякоть и тоска

просто сердце лета просит

и любовного глотка,

да медовый пряник солнца

на небесной простыне,

и чтоб в качестве анонса –

ты приснилась ночью мне...

За всеми…

Захватившие власть – упиваются властью.

Захватившие нефть – обжираются ей.

А Спаситель твердил, что важней всего счастье,

и любовь,

и здоровье,

и вера в людей...

Захватившие газ – всем мечты перебили.

Захватившие свет – погрузились во тьму.

А Спаситель хотел, чтоб они не грешили,

и любили,

и верили

в жизнь и ему...

Пролетают года – отлетают столетия.

Захватившие время – врут все дни напролёт,

поставляя мне в речь чудные междометия.

Но Спаситель сказал,

что

за всеми

придёт...

Запоздалое письмо

Все мы родом из детства.

Антуан де Сент-Экзюпери

В сапогах и подпоясан, стрижка-«ноль», душа вразлёт –

Я шагать ушёл по плацам, строевым летя вперёд.

Доказать хотел, что лучший, что меня ты бросил зря,

И лишь к лету выпал случай, никого не костеря,

Завернул судьбу в Саратов, где мужицкою стезёй

Пел, служил, махал лопатой, с теми был, кто стал семьёй.

Офицерские погоны получил тебе назло,

А потом по гарнизонам душу детскую скребло.

Дал зарок, что будут дети жить со мной мои всегда

И отцовские советы получать не иногда.

Ты рыдал у гроба мамы, пережив лишь на чуть-чуть,

И с твоими сыновьями проводил тебя я в путь.

Было три, когда ты бросил, в двадцать семь ушёл совсем,

Не ответив на вопросы, не решив и треть проблем.

А я ждал и ненавидел, больше чем тебя, себя,

В той мальчишечьей обиде, миру целому грубя.

Нет тебя, а я всё спорю и стихами говорю,

Потому что время ш(п)оря, до сих пор тебя люблю.

Сам давно даю советы, запеклись мои года,

Только внуки, как и дети, будут жить со мной всегда.

В сапогах и подпоясан, стрижка – «ноль», душа вразлёт –

Я шагать ушёл по плацам… и с тех пор лечу вперёд.

Избушка

Не поётся, не смеётся, за окном снеговорот.

Огонёк в печурке бьётся, опасается невзгод.

Заплела пути-дороги бабка пьяная – метель,

Расплескала на пороги лжи цепную канитель.

А душа моя – избушка. Покосилась, но цела.

Пусть простушка, пусть дурнушка, но ещё полна тепла.

И стоит она слепая, вёрст на сто округ черно.

По щелям пророча стаей, верещат ветра одно:

То, что ты душа – избушка! Покосилась, протекла.

Ты болтушка. Ты дурнушка. Не понятно как цела.

Мне в неволе не поётся – хоть иконы выноси.

Огонёк в печурке жмётся. Боже, Господи, спаси…

Доживу ль к весне – не знаю, холод здесь невыносим

Огонёк в избушке тает, свят – не свят – не голоси.

Боже, Господи, спаси…

Любимое время года

Губы осени целуют

Душу грешную мою,

И с ответным поцелуем

Ей шепчу, что сам люблю

Её слёзные просторы,

Листопады и зарю

И спешу на разговоры

К братцу ветру-шинкарю,

Он плеснёт на камни память,

На закуску выдаст блюз,

И тепло душе вдруг станет,

Когда сдует мыслей грусть...

Мой ангел

Мой ангел,

Я к тебе вернусь.

Вернусь,

Не может быть иначе.

Пускай заходится природа в плаче,

Сезонен он,

А значит, пусть

Стирает город непогода,

Смывая страхи человечьи,

И с ветра стылым красноречием

Готовит окончанье года.

Вернусь к тебе.

Уже стремлюсь

Лучом танцующим,

Весенним,

И с первой соловьиной трелью

Ворвусь развеять твою грусть.

Мой ангел, поутру ворвусь,

Ведь я тебя люблю безмерно.

Знай – в мире стылом, суеверном,

Свет без тебя безмерно пуст.

А это значит –

Я вернусь!

Ты только верь.

Нельзя не верить!

Не закрывай для счастья двери,

Когда твердят сто тысяч уст,

Себе и миру лицемеря,

Что я тебя забыл давно,

Ты знай – коль сердце влюблено,

Оно должно Любви лишь верить!

Мой ангел, я вернусь, вернусь…

На планете стою

Озверевший над старой Европой,

Над Брюсселем собрав вечный страх,

Он упал на Поволжье со злобой

Перепутавшись в белых ветрах...

Сергей Брянцев

На планете стою я – вся она подо мной

Развернулась огромнейшим шаром,

Надо мною – циклон, перекрыв свет дневной,

Отсыпает пространства задаром.

Засыпает авто, заметает поля,

Заметает дома и дороги,

Заметает юля, заметает скуля,

Ожиданья, дела и тревоги.

Город стих и замёрз, к ночи сдался, уснул,

В нём торчу как чудак посредине

Средь белейших снегов, будто подъесаул,

Утерявший коня на чужбине.

Обалдевший стою – вся ж земля подо мной

Вдруг огромнейшим выдулась шаром,

Где-то в ней есть Париж, есть Ханой, дождь и зной,

А тут грусть со снегами навалом…

А тут всё невпопад и во всём перебор:

В революциях, суках и в снеге

И у каждой души бронебойный забор

Продырявленный в сгинувшем веке.

Вот такая земля и родная страна.

Одна радость – красавица Волга,

Да и та вся замёрзла – переметена,

Подо льдом и снегами замолкла…

Настроение

живу в захваченной стране

как беглый раб

в извечной лжи и беготне

от алчных лап

под глупой дряхлою луной

сам старый лгун

плетусь бетонною тайгой

упившись дум

и пусть кругом гремят бои

деньжищ с баблом

с зеленым змием мы свои

венки плетём…

Не желала

Серебрилась волна на реке, город слеп и смолкал, засыпая,

Тишина отражалась в Неве перезвоном последним трамвая.

Точки звёзд, пробиваясь сквозь хмарь, Петропавловки шпиль окружали,

А Исакий, эпохи звонарь, перешёптывал с ветром «детали».

В затушёванном небе луна в несказанной тоске уплывала

И двоилась, наверно, пьяна, только ты это знать не желала…

На Московском жила суета, жгли машины подковами площадь,

Торопились: народ, поезда. Провожающим было не проще.

Тягомотная, душная ночь одиночеством жгла вполнакала,

А душе моей было невмочь, то что ты её знать не желала...

Нет рая

Nel mezzo del cammin di nostra vita

mi ritrovai per una selva oscura

che la diritta via era smarrita.

Dante Alighieri

В земной стезе зайдя за половину

на греческом очнувшись берегу

я, подставляя иглам солнца спину,

грустил о том, чего уж не смогу…

Ушедших лет, растраченных в погоне

за ускользающей распутницей-деньгой,

нет, не жалел, а токмо лишь в истоме

кромсал мечты седеющей тоской.

Волна лениво на песок взбегала,

Торони такелажился в сезон,

и добродушно-ушлый зазывала

манил отведать яств в кафе «Леон».

Под звонкий смех любимого внучонка

и православным небом южной стороны

я «Отче наш» себе бубнил негромко

за счастья дни, что были здесь даны.

Дышала зноем берега полоска,

где в «эпицентре» кризисных проблем

лишь тишь да гладь и фоном отголоски

от разрушающихся связей и систем.

Я ж, новостей с Отчизны избегая,

сорвав вдоль моря свой велосипед,

вдруг кожей понял – нет на небе рая,

и после жизни – жизни тоже нет...

p. s.:

когда, крича, летел в кювет.

О бедном пиите замолвлю я слово

Сонет посвящается В. П.

первородный выискивал слог,

и уняв трепет мысле-желаний,

отползал от порожних блужданий

по тоске недописанных строк…

мялся свет жёлтоокий в глуши

расконьяченой долькой рассвета,

а он впаивал в рифмы сонета

раскалённые струны души...

дожигала безлюдием ночь,

был исписан листочек сон-мнений,

где в предчувствиях скомканных прочь,

плавал волнами несовпадений,

по дорогам, порой где невмочь

хоть живёт  ради этих мгновений...

Открой

открой мне мысли на восход,

где их хмельная побежалость,

волною, перейдя на взлёт,

оплавит по земле усталость,

и в расслоённых облаках

молочной влагой утолившись,

подёрнет искорки в глазах,

разлуку не перехитривших,

тогда и звезды, отразив

в оконных бликах высоту,

мигнут, толкнув на рецидив

аортных ритмов маету…

Падал снег…

И память-снег летит, и пасть не может…

 Давид Самойлов

Падает снег, падает снег –

Тысячи белых ежат...

А по дороге идёт человек,

И губы его дрожат.

Эдуард Асадов

На пороги,

И дороги

Феерическим столпом

Снег кружился,

Снег искрился,

Снег ложился белым сном.

Одиноко

Из высоко

Жёлто-белая луна

Полустрого,

Полубоком

По ночи плыла грустна...

Примостилась тишь над Волгой,

Будто ночью этой Бог

Под разлапистою ёлкой

Промежуточный итог

Подводил, считая звёзды

И космические вёрсты,

Что протопала Земля,

Книгой судеб шелестя…

Бог, конечно, это Дама!

Не мужчина! Нет, ни-ни.

Мир микширует упрямо

И красиво как, взгляни:

Перемешаны мгновенья,

Пересыпаны снега,

Перекручены сомненья,

А весною донага

Мир умоется ручьями,

Распушится сон-трава,

Ожиданья прирумянив,

По следам от Божества

Так рванётся – что держись,

Птахою небесной Жизнь,

Сбрызнув тайны красоты

И распустятся цветы…

Но…

Пока лишь падал снег,

Шёл замёрзший человек

В колее своих невзгод,

Ожидая, что вот-вот

Ему может повезти

На не выбранном пути.

Брёл, ища душе ночлег,

А вокруг кружился снег.

На пороги

На дороги,

На деревья и дома,

Скверы, площади, флагштоки,

Плавно,

Щедро,

Задарма

Бело-белой пеленой

В мир,

Потерянной весной,

Изо дня,

Из века в век

Падал, падал, падал снег…

Пилигрим

Вечерний город, шум машин,

Жужжащее нудное мерцание,

Реклам взрывных иносказание

В толпе людей бреду один

Дышу, смотрю, не узнаю.

Наверно, я с другой планеты,

А дни – абсурдные кометы

Летят в галактику твою,

В которой ты давно живёшь,

В которой люди сплошь актёры,

И напоказ их разговоры,

Улыбки – всё сплошная ложь.

Их мир устроен зло, нелепо.

Там искренне нельзя любить.

Как можешь ты там долго плыть,

И так доверилась им слепо?

Но ты живёшь, играешь роли

В спектакле «радость потребления»,

Предав Творца предназначение,

Моей совсем не слыша боли.

Осенний город, гул машин,

Луны туманной порицание,

Реклам нудящее жужжание,

И я – полночный пилигрим…

Пить туман поутру

Вновь туманное утро, и в нём силюсь я отыскать

неприступное «завтра». Успокоится ли и когда

вопрошающий вечность «двойник без стыда»:

– Где была без труда (и любви) на земле благодать?

Вот, опять голосит и грызёт за вопросом вопрос

ковыряясь в давно отгремевше-опавшем,

что в ночи превращается в образов кашу

и, вступив на балкон, выдыхаю: «Года-то всерьёз!»

Их не в силах принять, зверем взвыв на скупую луну,

что улыбкой-блином в даль бродяг зазывала,

о своём голося, перепачкав лекала,

сноб «двойник» уползёт пить туман поутру...

Пусть с больною душой утро долго родится.

Сучье время для сук, для волчат тёмный час.

Непокой, истощая словарный запас,

оборвёт в забытьи душной жизни страницу.

Вновь туманное утро. Силюсь в нём отыскать…

Проехало…

Серебро ли золото

По руке ли вылилось,

По реке ли времени

Цепью янтаря,

Но слезинкой сколота,

По секундам смылилась,

Кровушкой по зелени

Ярость бунтаря.

Ласковыми ранами

С облаками пьяными

Плач дождя-разлучника

Радугой повис.

Мыслями незваными,

Мятыми, упрямыми

С перезвоном ключника

Облетел ирис…

Серебром ли золотом,

Неизвестным племенем,

Вырвана-украдена

Душенька твоя.

За причинным поводом

У развилки времени

Встретились негаданно.

Здравствуй, это я!

_______________

И пошло-поехало

Так – что не до смеха-то,

Помню то, что не было.

Не было... а зря…

Самая верная

Сколько б ни было дорожек, а по брустверу – родни,

но в конце с неясной рожей баба выйдет из стерни,

на плече литовка с ручкой, антрацитный балахон –

и тогда «бесаме мучо», распрекрасный эпигон,

всё – закончится тропинка бестолковых твоих дел,

переполнится корзинка – тем, что смог и что хотел!

Сколько б ни было подножек, но в конце всех игр и слов

есть невидимый порожек, за которым нет боёв.

Говорят, там свет и люди, те, что любят, молча ждут.

Им неважно, в чём ты будешь, когда вытолкнут на суд.

Сколько б ни было имений, чутких офисных подруг,

в чёрном баба не изменит, не сорвется в ультразвук.

Она знает своё время, и пролог, и эпилог,

где, когда порвется стремя и её настанет срок.

Сколько б ни было дорожек,

денег,

гонора,

родни,

но в конце один порожек,

так что, мачо, – не гони...

Святая РА

Шельмец-июль и благостен и бос, поющий сладко о любви и счастье,

Вкатился загорелый, с томной страстью, Самарскую Луку расцеловав взасос.

Сгустился вечер, радостями тих, и простынь неба в праздничном убранстве,

Мигая пляской звёздной хулиганской, являла мне фотонаборно дивный стих.

В нём спали Жигули, укрыв леса пурпурным оперением заката,

Пристала к берегу усталая регата, и у костров утихли голоса.

Расселись звёзды в кронах тополей, как птицы райские, устав с дороги,

Где открывая млечности чертоги, я звонких комаров поил родных полей,

И брёл по склону к лону мирозданья, навстречу нежности и вечности без слов,

Ища приют для стаи вещих снов, а для бессонниц лживых – оправданья.

В эскизе этом вечная река, играя лунною дорожкою пугливой,

Царицею текла неторопливой, волнами раздвигая берега.

О, Волга-мать! Вся жизнь моя с тобой:

Любовь и боль, победы-беды, песнопенья.

Все наши встречи помню, все мгновенья, и наслаждаюсь выпавшей судьбой,

Когда июльской упоительной порой в тебя и песни погружаюсь с головой…

________________________________________________

Ра, Вльга, Волга, Итиль, Иел, Ил, Идел, Юл. В письменных древнеримских источниках

II – IV веков Волга географически идентифицирована как река Ра – «щедрая»,

в арабских источниках IX века именуется Ателью – «рекой рек, великой рекой».

Старик

Здесь нет ничего кроме тлена и пыли

уснувшие страсти притихли на полках

властителям пламенно одами льстили,

но можно ль задобрить блудливого волка?

всяк хищника тянет на злато и похоть

ему в наслажденье и кровь и фанфары

где свите положено чмокать да охать

под скрип гренадеров и всхлипы гитары…

я – библиотекарь усталый разведчик

ворчу протираю читаю лгунишек

заведую ямой шифонных словечек

спрессованных в гранулы грамотных книжек

где хроники все – усечённые мифы

творилось ли то что вбивали нам в темя

но вновь расчехляют упрямые грифы

нам в криках являя ушедшее племя

поэты поэты – вы странники жизни

по ней проплывая сгорали как щепки,

собой освещая дорогу Отчизне

таща её к свету как глупую репку

а впрочем о чём я? пора мне покушать

закрыты запоры том чтения избран

я ныне Рубцова желаю дослушать

душа отзывается мыслям как си́стра

_________

си́стра (лат. sistrum) – древнеегипетская храмовая погремушка, 

применяемая в ритуальных целях.

Счастье

Счастье – это когда о тебе говорят люди только хорошее,

– а ты ещё жив,

Или когда после бани в снег с распаренной ёкнешься рожею

– всех друзей и подруг рассмешив,

Или когда у костра, обнимая любимую, вдруг на звёзды взглянув, запоёшь

– ла-ла-ла, ла-ла-ла,

Или когда дочку за руку взяв, с ней болтая, по парку идёшь кормить белок

– а ладошка мала и тепла...