Джамбулат Кошубаев

Джамбулат Кошубаев

Все стихи Джамбулата Кошубаева

Брейгелевский мотив

 

Рае Кучмезовой

 

1

Белеет снег. От холода дрожат собаки.

Охотники спускаются с холмов.

Им видятся уже очаг и тёплый кров,

Тяжёлые с трудом передвигая ноги,

охотники спускаются с холмов.

 

2

С утра был гон. Звенел собачий лай –

они гнались за перепуганной лисицей –

от смерти ей уйти не удалось.

С нелёгкой, но заслуженной добычей

охотники спускаются с холмов.

 

3

И скоро, разомлевши от тепла,

они раскурят трубки и расскажут,

как страшен лес, про поиски следов

и про дракона, что живёт в пещере, –

охотники спускаются с холмов.

 

4

– Я говорю, драконов было два,

тому свидетель рыжая лисица.

Из первых слышал уст –

не с чьих-то слов!

– Ну как поверить в эти небылицы?!

Охотники спускаются с холмов.

 

5

Всё глуше голоса и разговоры:

– …какою снежной выдалась зима…

– …а главное – вернулся жив-здоров…

– …корова отелилась, молоко…

Охотники спускаются с холмов.

 

6

Снег быстро заметёт следы шагов,

и надо проследить, чтоб не отстали

ни юный Питер, ни хвостатый Плут,

за партией плетущийся устало.

Охотники спускаются с холмов.

 

* * *

 

В сухой горсти

Сжимая время,

Уходят старики.

 

Моё же время –

Не вмещается в ладони.

(Так мнится мне).

 

Оно кругом

Шумит и плещет

Подобно морю –

 

Ещё успеешь…

Ещё успеешь…

 

 

* * *

 

Видений дымчатая взвесь

осядет в сумрак осторожно –

из сна выныривать –

тревожно

Припоминаю снова –

здесь.

И значит – бегство

невозможно.

 

* * *

 

Единственного ищет сочетанья

Природы ряд таинственных примет.

Мне явлен облик неслучайных черт –

Мир повторяет ваши очертанья.

 

Но только безнадежны все старанья

Изобразить достойный вас портрет –

Отсутствует в палитре этот цвет

И красочные тусклы описанья.

 

Так в зеркале мерцает отраженье –

Двух ликов мимолетно совпаденье,

И с духом плоть не может совладать.

 

Но образ заколдованный трепещет,

И слов созвучья полны смыслом вещим,

Что нам дано ещё предугадать.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Г. Яропольскому

 

Задумчиво холмы лежат окрест.

Не каждый холм – Голгофа,

Спасителен – не каждый крест.

Припоминается: вначале было Слово…

Сомненье: вправду ли воскрес?..

 

* * *

 

Как жизнь пронзительна порой…

          Пронзит – до боли.

И поле, что перед тобой –

          Пройти – нет воли.

 

Но как же те, что до тебя? –

          Один, но – воин?

Достоин предков будь своих. Себя

          Достоин.

 

* * *

 

Когда бы истинная вера

Собой овеяла сердца, –

Какая требуется жертва

В залог бессмертия творца?

 

Неужто Бога возвышают

И унижения, и смерть?

Неужто Он страданий алчет,

А верить – значит – умереть?

 

Но что же Бог без Человека?

Он безымянен и безлик.

Он прозябает век за веком

Среди безмолвья – безъязык.

 

И лишь с тобой Он внемлет миру,

И лишь с тобой Он явлен здесь.

Бог Человека принял веру –

Он был распят. И Он – воскрес.

 

* * *

 

Когда бы предок давний

                    знал слова любви!..

История была бы благосклонней…

Он песни пел войны

                    и плач слагал

во славу павшей доблести.

И признавался он в любви своей

                    лишь к Родине,

тая сокровища другой любви

                    в таких глубинах

                              сердца и души!.. –

В пучине…

 

Меты

 

1. 

 

Мы шли в Шыкы.

          Я поднимался – в храм.

Средь жертвенных руин –

          алтарь поэта.

Хоть не горит огонь –

          но плещет море света,

И тяжесть камня

          тянется к словам.

 

2.

 

Памяти А. М. Теппеева

 

Пред смертью все равны.

                    Но за порог

ступает каждый со своею ношей.

И невозможно подвести итог

трудам и дням,

                    страданиям минувшим.

Недужит время.

                    Отняты навек

Принадлежавшие тебе – земля и небо,

                    вода, огонь и Человек,

в ком жив твой голос

и память о тебе…

 

3. 

 

Была земля, как лист бумаги,– белым-бела…

Последний росчерк… Неровен почерк… Байзулла…

 

 

* * *

 

Мы входили в наш дом.

           Солнца луч на стене

Обозначил две тонкие тени.

Так входила чета фараонов в Луксор,

И рабы – преклоняли колени.

 

В этот миг просочилось дыханье пустынь,

Заклубилась на Солнце корона,

Поднялись из песка лики грозных богинь, –

                               Ты – жена фараона.

 

* * *

 

1. 

 

На мягких склонах гор цветет кизил,

И пенится цветов весеннее безумство,

И безмятежность времени

           сквозь безмятежность чувства

Скользит, своих лишаясь чёрных сил.

 

2. 

 

Ещё нет впереди потери безвозвратной,

Ещё есть впереди чреда счастливых лет,

И босоногое в траве ликует счастье,

И запах трав разлит кругом, как свет.

 

* * *

 

Напрасен труд любви.

Кто в мире этом счастлив?

В последний час

          себя утешить нечем

и незачем.

Придут другие

          мостить дорогу к счастью

мечтами и костьми.

Скажу им только:

                    В добрый путь!

 

  * * *

 

Не всё, что в памяти хранится,

Как пожелтевшие страницы,

Перелистать ты сможешь вновь.

 

С годами почерк неразборчив, –

Всё больше в тексте – между строчек.

Лишь пропись детская – чиста,

          Легко читается с листа.

 

* * *

 

Нет, смерть я не зову,

                    хоть тяжек жребий.

Простому смертному –

                    пред смертью кто не прост? –

И лжи, и унижений, и насилия,

                     и нищеты – невыносим позор.

Зову я – жизнь,

                     с ней мужество и силу

Невзгодам мира должный дать отпор.

 

* * *

 

Позор Флоренции – изгнание поэта.

Идут года, всё так же жжёт её

тоска по сыну.

 

Во множестве живых обличий

шутов и мраморных скульптур –

он всюду здесь.

 

И всё же – нет его. Того,

кто обессмертил имя

Беатриче.

 

Помпейская фреска

 

Все кажется – свернёшь за угол –

там – Она, с цветком в руке,

в струящейся тунике,

и вслед за ней

вернутся голоса

разносчиков воды,

раздастся скрип телеги –

и хлынет пёстрая

разноязыкая толпа

навстречу в порт

вплывающей триреме.

И Он, глазами не найдя её,

сойдёт на берег

в ожиданье встречи.

Но ей иная суждена судьба –

увековечат кисть и пепел

копну волос,

упавшую на плечи,

цветок в руке,

и ремешок сандалии,

вплетённый змейкой в вечность.

 

 

Реквием по Георгию Яропольскому

 

1

Ты слышал, как в щель меж мирами

врывается и воет надсадно ветер:

«Настрадаешься!»

 

Ты бесстрашно ему отвечал, словно вызов

его принимал и поднимал перчатку:

«Да, настрадаюсь!»

 

Ты принимал страданья как радость,

как награду за трудное счастье –

любить.

 

Ты говорил пиитам: «Мало крови в чернилах,

мало». В твоих – не осталось чернил, чтоб к себе

не испытывать жалость.

 

Любить и страдать – два ремесла поэта,

без которых тоскующий ветер –

это просто сквозняк.

 

2

Задумчиво холмы лежат окрест.

Не каждый холм – Голгофа,

спасителен – не каждый крест.

Припоминается – в начале было Слово…

Сомненье: вправду ли воскрес?..

 

3

Из глины слепивший,

Отец мой небесный,

мне очи отверзший

и пламя зажегший

в груди,

и слово сложивший,

и слух мой открывший, –

зачем я тебе?

Ни света, ни тьмы.

Только голос из бездны:

– Восстань и иди!

 

4

Печальной радости избранник,

какую песню ты поёшь?

И почему – по сердцу дрожь –

о Человеке – скорбь и радость?

 

5

Мне трудно представить тебя

идущим ко Гробу Господню,

тебя, потерявшего Ад,

но сохранившего веру

в спасительность Слова.

 

И всё ж, преклонив чело,

ты в низкие двери вошёл,

и может, в мгновение это

ты гордость свою преклонил

и веру обрёл, что Ад

существует.

 

6

Мы спустились с холмов –

Холмов Хлама

двадцатого века.

Мы делили по-братски

и хлеб наш насущный,

и кров.

Тебя звали – Орфей,

хоть и смертным ты слыл

человеком,

и по жилам твоим

бежала горячая кровь.

И открылись пред нами

свинцовые воды

неподвижного Стикса.

И Харон уже ждёт,

закрыв капюшоном лицо.

Мы прощаемся здесь –

ты в скорбную лодку

садишься,

и ладья исчезает

в нависшем тумане густом…

 

7

Быть может, было всё не так…

Вслед за Орфеем Эвридика

сошла в Аид

и там его нашла,

чтоб вывести на свет.

И свет был близок.

Но не хватило

сделать два шага.

 

Аид не отпустил певца,

когда увидел свет её лица,

когда услышал,

как дрожит темница,

как смерти власть ничтожна и пуста.

 

8

Вычитание. В остатке – тело,

легче тростника.

Всё, что так рвалось и пело,

смолкло на века.

 

Скорбь на сердце. Оправданья

ранней смерти нет.

Смерти нет. Есть расстоянье –

не преодолеть.

 

У памятника генералу Ермолову

 

Кавказский лев!

Тебе в глаза взглянуть

пришёл один из тех,

чьи племена ничтожил

твой буйный гнев.

Спору нет, ты честно прожил

солдатский век,

и похвала из уст твоих

была солдату

жизни собственной дороже.

И всё же.

Суд истории –

не самый лучший суд.

История, подобно кондотьеру,

все преступления сочтёт

за честный труд,

когда для государства

в ратном деле

есть выгода и прибыль. Тут

места нет для плюрализма

мнений.

Генерал!

На поле Бородинском

ты снискал

и славу, и почёт, и уваженье.

Но здесь, среди кавказских

гор и скал

делам забвенья нет

и нет прощенья –

такой ли славы ты себе искал?

 

* * *

 

У слов любви священное есть право –

Услышанными быть, – тебе, сонет,

Их заключить в алмазную оправу

Доверил я моих на склоне лет.

 

Стих за стихом ложится на бумагу –

Отважных рыцарей непобедимый строй.

Я знамени любви давал присягу,

Я остаюсь – бессменный часовой.

 

Мелеет жизнь, но не скудеет чувство,

И снова не хватает точных слов,

Я повторяю, что любовь – искусство,

Когда горячая его питает кровь.

 

Бессмертен тот, чье сердце озарила

Любовь, что движет солнце и светила.

 

Фонтан Треви

 

На дне фонтана – золотой пятак.

Чьи он рассеивал потёмки?

И жизни тяжкой чьи обломки

свет озарил, вокруг сгущая мрак

былых невзгод?

 

Летит и наш пятак – цена надежды,

что, вынырнув из тверди прошлых лет,

прильнут к истоку две прозрачных тени

и золотой над ними вспыхнет свет.

 

* * *

 

Я не искал тебя. Ты мне – явилась,

Судьба мне, грешному, свою простёрла

милость.

И лишь потом себе придумал я,

Что век, до этого, искал тебя.

 

Яблоки Гесперид

Поэма транзитного рейса

 

I

 

Я опоясан поясом златым –

Семь звёзд горят в моей простертой длани,

Стоустый меч покоится в гортани,

Но соучастник в скорби – недвижим.

 

1. 

 

Баксанское шоссе уходит на север,

Чтоб превратиться в половецкие степи.

В жёлтом свете масляных фар

Пылает пожар по обочинам.

Осень одна тысяча девяносто второго

Уползает в молочный туман –

                              в обетованное прошлое.

Там – голосуем мы. И – ни души.

 

2. 

 

Все дороги ведут в Рим,

Эта дорога ведет мимо

Бочек с пивом

И молчаливых мужчин,

Жаждущих горечь

                     своей юдоли

Ощутить в солоде

И кристаллах соли

С привкусом моря.

 

3. 

 

Мне Ваше имя неизвестно,

Но облик Ваш давно знаком, –

Мы путешествуем совместно

По всем дорогам всех времён.

 

Я Вам служил под небом Нила,

Я предан был в Помпеях Вам,

Мой меч на рыцарских турнирах

Вам никогда не изменял.

………………………………….

Нас не обманет расстоянье,

Ни эта ночь, ни бег колёс:

У нас – дорожное свиданье

Случайно встретившихся грёз.

 

4. 

 

Прижимаясь к шоссе,

Изгибается яростный ветер,

В лобовое швыряет стекло

Листья и километры.

 

Осклабился век-волкодав,

Догрызает разбитые кости:

Места под солнцем для всех

Хватит лишь на погосте.

 

5. 

 

Сорок минут езды по прямой.

Прямая – не есть кратчайший путь –

Ловушка пространства и косной речи.

В этой дороге без шор и пут

Можно себя покалечить.

 

6. 

 

Прежнее небо – свиток папируса

В Александрийской библиотеке,

Прежние волны плещут у пирса,

В пепельных волнах галеры на рейде.

 

Воинств бесплотных колеблются тени,

Чайки вонзаются клювами в синее

Прежнее небо, и в крике последнем

Слышится: скиния! скиния! скиния!

 

7. 

 

Транзитный рейс из тьмы во тьму.

– Ты слышал? Кони Чингисхана

Сожгли копытами траву,

И степь кровавится, как рана.

 

Быть может, наш транзитный рейс –

Транзитный путь воспоминаний

Тех поражений и побед,

Что он одерживал над нами?

 

И гул мотора, как хорал,

Пока уносится дорога,

Не очень честно славит Бога,

Как это делал Чингисхан.

 

8. 

 

Лицо скрывая в облаках

Мне клялся ангел.

Точилась мёдом речь в устах,

Придав отваги.

 

И было страшно и легко

Отдаться вере,

Отравы сладость ощутив

В горящем чреве.

 

II

 

…Их стая уносилась на Восток,

И лязгали железные их крылья,

И в каждом взмахе был последний вздох,

И в каждом клекоте – непознанное Имя…

 

1. 

 

Чёрный мраморный свод

Звездой одинокой выщерблен.

Жёлтым светом масляных фар

Я из ночи вышиблен.

 

– Может, возьмёте душу в залог?

Мои карманы лыком шиты.

– А на кой мне она, побери её чёрт!

Мы этим добром по горло сыты!

 

2. 

 

Ближе к полуночи

слетаются ангелы

в ожидании

реанимации.

 

3. 

 

Мерцают взгляды. В полумраке сонном

качаются в автобусном салоне

чужие лица.

И Ваше отражение в окне

скользит извне и следует за нами,

и, шевеля стеклянным губами,

мне изъясняется на мёртвом языке.

 

4. 

 

– Мы говорим о завтра

Или о том вчера,

Которое будет завтра

Такое же, как вчера?

 

– К чему уточнять

Грамматические обстоятельства

                                        бытия?

Неопределённые времена

Не требуют обязательств.

 

5. 

 

В голой лесополосе –

                              ночью с милым мило.

А под каждым бугорком –

                              тихая могила.

 

6.

 

– Вы знаете, мисс,

говорят, адыгов

сгубил маис,

а не испанские

конкистадоры.

 

7. 

 

Итальянский дворик –

                    в пельменной.

Мухами засижен век.

Лицом в тарелке –

                    уже не человек.

Но ещё – не Анубис.

 

8. 

 

А мы – по эту сторону реки –

И псы, и чародеи, и убийцы.

И от своих грехов – не откупиться,

И от чужих – нам некуда уйти.

 

И в этом ощущении вины

Блаженны мы и не взыскуем града,

И всё, что обещалось нам когда-то, –

Тебе, наш Боже, возвращаем мы.

 

9. 

 

Звезда останется ничьей,

И ночь продлится.

Исполнены слепых очей

Предутренние лица.

 

И, зрячьи простерев крыла

Над тяжким телом,

Скользит бледнеющая мгла

В безмолвье белом.

 

10. 

 

Ремаркой из чеховской пьесы

Где-то гремит выстрел.

В сером карликовом саду –

шорох опавших листьев

и гниль гесперидовых яблок.

Живущего заживо

не устрашит святость обряда.

Кусок свинца

обещает окончанье разлада

всем за здорово умершим.

Вот только под языком

не оказался б фальшивым обол,

а не то – не избежать

возвращенья.

 

* * *

 

          Японского сердца печаль

          Вежливо входит

И скромно садится у входа.

 

          Арабская томная грусть –

          Засыплет песком

Колодец живительной влаги.

 

          Английский задумчивый сплин –

          Исчезает в тумане

Снявшийся с якоря берег.

 

          Русского поля тоска –

          Дрожит на ветру

Последний березовый лист.

 

          Моя печаль –

Камни на побережье.