Берия
Берия копал себе могилу.
– Где рыть? Где?
Выбрал вишню.
– Я перед всеми виноват.
Я здесь лишний.
Неужели это я всё натворил?
И рыл.
Плакал. И рыл.
– Среди ста пятидесяти миллионов рыл
на мне больше всех вины.
Ыыыыыыыыы!
Вырыл яму,
лёг вниз лицом.
– Мама, мне страшно
помирать подлецом.
– Не бойся, Лаврушка.
Я вот умерла тихо,
трусиха.
А помнишь, в детстве
у тебя была игрушка –
резиновая лосиха?
Ты с ней плескался в тазике.
А твой папа, Павел, приезжал
домой обедать
на директорском уазике.
Я ему готовила
борщ с пампушками
пока ты плескался
с игрушками…
Всходит
жёлтого
месяца
кривой
клинок.
Глазки закрой.
Умирай, сынок.
В помощь начинающим поэтам (о связи между словами)
Вместо эпилога
Вот вроде бы нет связи между словами
геноцид и ярмарка
или Евтушенко и пластилин.
Но давайте с вами
попробуем не заблудиться
в тайных смыслах слов
как средь трёх осин.
Сам Рок слепил поэта
из Евтушенко
как из пластилина.
«Мы теперь больше, чем люди!» –
написали Егоров и Кантария
на каждом из уцелевших домов Берлина.
Я тоже больше, чем человек,
и зря смерть мне яму роет.
Не она ограничивает мой век.
Свой век ограничиваю я сам.
И когда меня печаль накроет,
я немедленно перестану писать стихи.
Меня положат в землю.
Я стану землёй.
Вместо вытекших слезами глаз
под защитой моих век
вырастут белые лопухи.
Слова геноцид и ярмарка
состыковать сложнее.
Это сочетание слов не так ярко.
Знаете, когда-то давно
у меня в знакомых числилась одна доярка,
не носившая бельё нижнее.
Этим она дразнила мужчин.
В те времена с сексом, как и со стиральными
машинами-полуавтоматами «Вятка»,
была проблема. Дефицит.
А моя знакомая доярка,
ходившая без нижнего белья,
доводила до инфарктов мужиков,
а это уже геноцид.
Все её просили: «Трусы надень!»
Такого и на ярмарке не увидишь
в воскресный день.
Так что видите,
начинающие переводить бумагу поэты,
можно связать любые слова
с любыми.
Те, кто прочёл этот стих до конца –
остаются моими любимыми.
Те, кто нет…
Что же, вместо золота моей любви
вам достанется
моей любви олово.
Девочка
Ключевою
слезою
кровь
не смыть.
Девочке,
Господи,
Зое,
Зоеньке,
сотри память,
дай забыть,
что значит
быть,
а через миг
не
быть.
Господи,
за подожжённый сарай
забирай.
Как серёжку в мочку
вставь –
забери
себе
эту
девочку.
И если
мы забудем
гордую девочку
с отрезанной
грудью,
придавленные
бытовых дел
грудой,
Ты не отпускай
её,
гордую,
от своей груди.
Мы всего лишь
люди,
Господи…
Мы всего лишь люди…
Не ведаем,
что творим.
Дорогая Анна Андреевна
Дорогая, Анна Андреевна!
Сегодня к Вам не приеду –
болит спина.
Помните, Анна Андреевна,
я Вам рассказывал
Про Птицу-Гром?
Вы сначала не слушали:
– Потом, Джабба, потом.
Видишь, в полу яма!
Из неё веет холодом...
Я укрыл Ваши ноги пледом
И начал:
– В тени соснового дерева
около Сирояма
отдыхают птицы грома.
Им плевать, что зима.
Простите, Анна Андреевна,
Вам знакомо
очень странное чувство,
когда
вы стоите у окна,
смотрите на деревья
и птиц-грома,
и говорите:
«Это моя последняя зима?»
– Знакомо, Джабба, знакомо.
– Птица-гром похожа на грача,
у неё есть шпоры.
Анна Андреевна,
Все эти разговоры
о том, что, мол, Джабба
расплескивает себя
перед равнодушной публикой
зря, сгоряча…
– Стоп, стоп. Коснись своею рукой
моей руки.
Ты думаешь, когда я писала стихи,
то не знала, что у читателей
всё понять и прочувствовать
кишка тонка?
Что у обывателя между душой и сердцем
перепонка?
Я писала, потому что не могла иначе.
Джаббушка, а птица-гром
летает или скачет?
– Летает. Этой птице император Готоба
посвятил поэму.
Анна Андреевна,
Как дальше жить не пойму.
Ведь я чувствую, что зима последняя…
– Милый мой мальчик, я
молюсь, чтобы огонь в твоём сердце
не зачах.
Это от Господа.
И вспышки света
в твоих очах
от Господа.
Ты потянул спину?
Ложись, поспи.
Пусть колокол сумерек
принесет тебе звёзд
полных снов
целую корзину.
В эту зиму
(между нами!)
твои стихи,
вызвавшие цунами
в душах самой лучшей части
населения
появятся на их
столах
в виде варенья.
И даже если тебя с ними
не будет,
они опустят в банку с вареньем
ложку
и вытянут твоих вкусных
коряг немножко.
Варенье от Джаббы.
– Спасибо, Анна Андреевна.
Хорошо бы!
– Спи!
Карбышев. Генерал
В крещенские морозы,
В крещенские ночи…
– Господи!
Вот я!
Не отводи очи!
От холода
лопнули генерала
глазищи…
– Тысячи ангелов!
Ангелов тысячи!
Ледяной фигурой
пред Тобой…
Господи, упокой.
Я совсем замёрз.
Упаду – разобьюсь.
Но я не боюсь,
Если с Тобой –
Не боюсь.
Я бы закрыл глаза,
Так они лопнули.
На счётчике жизни
Снова нули.
Я тебя в нежность
Свою
укутаю.
– И я растаю?
Растаешь.
– Господи, я умираю?
Ты умираешь.
С именем Господа
на устах
умирал
Карбышев.
Генерал.
Колокольчики
К мёртвым детям в банках со спиртом,
пылящимся в Кунсткамере,
Ездит женщина с красивым ртом
на розовом Хаммере.
Открывает у банок крышки,
гладит детей по головке.
«Милые мои малышки,
не хмурьте бровки!
Мы все здесь в адском пламени горим…
Потому, что ведаем, что творим.
Потому, что ведаем, что творим».
Не бойтесь, девочки. Не бойтесь, мальчики
Янушу Корчаку
– У моего деда
в бороде
пчёлы роятся.
Взяли моду
смерти бояться!
И плакать.
А вы пробовали звёздной ночью
хлеб
в молоко
макать?
Он становится сладкий сладкий…
И в молоке крошки…
В несуществующей кроватке
несуществующие ножки.
Никто не слышал плачь детей
из газовых камер?
Если не родился, значит не умер?
Я выл.
Я безумней
безумного
безумел.
Задыхался: «Господи,
такого
не может
быть!»
Если не родился, значит не умер.
А мне
как
жить?
Перед тем,
как дети начнут плакать,
проснуться,
включить на будильнике зуммер…
Никто не умер…
Никто не умер.
– Так, никому не бояться!
Кто кролик?
– Я!
- Кто ёжик?
– Я!
– А я очкастая змея!
Ни рук, ни ног –
одни очки!
Не бойтесь, девочки.
Не бойтесь, мальчики…
Нюхать друг друга
Пахнут бензином
твои
лосины
как у
лосихи.
За магазином
нюхать
друг друга…
Психи…
Что-то смешное
есть в запахе
тела
если не
мыться.
За магазином
нюхать
друг друга
как волк и волчица.
Папки
Дети на серой туче
Спорят, чей папка лучше.
– Мой хотел повеситься!
Пришлось ему присниться.
Папка, лезь по лестнице!
Будем веселиться!
– Мой лучше!
Он учил меня
говорить
«ррррр».
Когда я умер,
он поседел.
А ещё я вчера
видел,
что мама плакала,
наткнувшись на мой свитер,
так он ей слёзы рукавом
своей рубашки
вытер.
Ррррр!
– Мой лучше!
Покупает
воздушные шарики,
имя на них
моё
пишет.
Говорит:
«Господь знает.
Господь слышит.
Когда я кричал: “Дыши!
Дыши, Бога ради!“
Он был рядом.
Тебя по волосам гладил».
Дети смеются.
Вспоминают родителей.
Июль.
Пух с тополей.
Пестель
Когда Пестеля
доставали из петли,
собаки выли:
«Павел Иванович, вы ли?»
По посиневшему
лицу
неба
вместо слёз
облака.
Это Петербург плакал.
Говорил:
«Это не я.
Это не я.
Меня подставили!
Не снимайте
с его лица
инея.
Пусть будет белым».
Оставили.
«Господи!
Пусть золото куполов
станет дешевле
меди!
Только пощади!
Сделай так,
чтобы я ничего не помнил:
ни воя собак,
ни Сенатской площади!
Господи!
Господи, прости!
Прости мне
повешенного
Павла Ивановича Пестеля
во дворе
Петропавловской Крепости…»
Последняя запись в судовом журнале
На журнальном столике,
Мордочки скривя,
Трое: двое – Толиков
И один Илья.
Службы все отслужены,
Смысл определён.
Толики простужены,
А Илья влюблён.
Красной перекладиной
Светится в ночи
Фаллос адской гадины –
Мухи-саранчи.
На журнальном столике
Клином белый свет.
Шепчут в страхе Толики:
«Мама, смерти нет!»
«Смерть – не есть разумная
Форма бытия.
Смерть – это безумие!», –
Возопил Илья.
Не смотрите Толики,
Не смотри Илья,
Что журнальны столики,
Что журнален я.
«Мне не виден берег.
Боже, дай сигнал!
Тихо…», – Витус Беринг
Записал в журнал.
Судовой журнал.
Саша
О том, как жил Саша,
О том, как умирал Саша
Знают только пятеро:
Егор-с-Пистолетом,
Дядя Пот,
Птица По Жизни,
Джабба Джа и
Миша Шея.
Саша любил сидеть на заборе.
Он был счастливым.
Не любил горе.
Они с Егором-с-Пистолетом
Учились в одном классе.
Вместе ходили к логопеду
Учиться произносить слово
Без смысла – фрикасе –
Не шепелявя.
Егор, как Саша умер,
Похудел сильно.
Мама ему говорила (Егору):
– Угрюм шуруп ляля.
Он отвечал:
– Мама, хули я?
Пусть брат Женька идёт за синим.
Сашка умер.
Не пройдёт и двух зим
И я за ним.
Дядя Пот учил Сашу жечь жизнь.
– Сашка, сопляк, жги жизнь!
Сашка жёг.
Когда заболел,
Когда слег,
Часто смеялся.
Дядя Пот плакал,
Боялся, что Сашка умрёт.
А Сашка не боялся.
Смеялся.
– Дядя Пот, тогда на карусели
в Зеленогорске
возле школы 445
мы отказались от мягких знаков:
говорили «Блят,
нам бы как можно болше увидет,
нам бы всех обнят!
А с Птицей По Жизни
Сашка часто говорил о небе.
Когда заболел и знал, что вот-вот умрёт,
Говорил Птице: «Приду на небо к тебе,
Лягу на живот,
На мягкую тучу.
Стану махать руками,
Кричать: «Лечуууу!»
А ты будешь лететь рядом…
Представляешь,
Седьмое ноября!
Мы летим над парадом,
Над Красной Площадью!
Маршал Громыко
Скажет тихо:
«Здравствуйте, товарищи!»
Все: «Здравия желаем товарищ маршал!»
И мы: «Здравия желаем товарищ маршал!»
Громыко посмотрит умными глазами в небо,
Перекрестится, чтоб никто не видел.
Окинет взглядом Красную Площадь,
Еле слышно: «Я никого не обидел?»
«Никого, товарищ маршал!»
Джабба Джа написал для Саши сказку.
Саша-синь-глаза
Поздним вечером, совсем поздним, когда леди Макбет Мценского уезда ещё только собралась подумать о том, что для полного счастья с Сергеем необходимо задушить дитя подушкой, явился к ней Саша-синь-глаза. Саша был так красив, что леди Макбет Мценского уезда ничего плохого не подумала, а напротив, подумала хорошее: о том, как всё-таки ладно жизнь устроена: только тёмные тучи начнут собираться, как неведомо откуда приходит Саша-синь-глаза, и – всё! Снова ясный день, снова в парке играет оркестр, снова кавалеры приглашают дам, а дамы позволяют прижимать свои маленькие ладошки к губам с надушенными усами… А Саша-синь-глаза с травинкой во рту счастлив. Сашка, ты счастлив?
Саша учил почти сорокалетнего
Михаила Маматкуловича Шею
Играть на гитаре.
«Миша, это баре.
Указательным пальцем пережимаешь все струны.
Мы боимся любить,
Мы бздуны!
С помощью трёх аккордов
Лопочем…
Впрочем….
Мишка,
Умение играть на гитаре
Не добавляет счастья.
Я
Я
Я
Знаешь ли,
Не очень то и счастлив.
Хотя...
У меня в холодильнике
Почти два килограмма слив.
Давай, Мишка,
Выпьем водки,
Закусим сливами
И станем счастливыми.
Священник Лопатин
Священник Лопатин –
Огромный мужик. Глыба.
У него в банке из-под солёных огурцов
Живёт золотая рыба.
Когда он крестит детей,
То показывает им рыбу,
Чтоб они не плакали.
Дети смотрят на рыбу
И не плачут.
– У рыбы золотая чешуя.
Эта рыба приплыла прямиком из рая.
Любовь Христа знаешь, какая большая!
– Какая?
– Представь себе рыбу от одного края
Тихого океана до другого края.
– Такая большая?
– Если рыбу такого размера опустить
В океан любви Христовой
Её и не видно будет.
Она там будет меньше самой маленькой рыбки.
А над океаном Солнце
Его печальной улыбки.
И священник Лопатин
Изображает из себя рыбку.
Дети смеются.
В купель окунаются
Как в океан Его любви.
– Ничего, что смех в церкви? –
Вечером спрашивает Лопатина рыба.
– Ничего, рыба.
Так и живут Лопатин и рыба.
Дети их любят.
Я (Море-Лицо)
Мой рот –
порт,
корабли –
зубы.
Пар из ноздрей,
ноздри –
трубы.
Брови
смотрят
вниз,
в зрачки.
Ресницы – вверх,
ресницы – вниз,
Не боятся
качки.
А нос
в самом
центре
моря-лица
вырос.
Торчит белый,
как ледяной
торос.
В детстве
его
Солнце
веснушками
ело,
а теперь
миллионы
килек-волос
изнутри
точат
его
тело.
А ещё я
по морю-лицу
брёвна-губы
к тебе пущу.
Языка
красную птицу,
выпущу.
Лети!
Шерстяные
клубки
моих
глаз,
серо-зелёные
нити…
С ума сойти.
Я бы слезы твои…
Я бы слёзы
твои
прямо из горстей
твоих
как собака
лакал…
Слёзы радости
и грусти…
Ты прости меня,
дурака.
Мне б стихов своих
колодец
ведро за ведром
в твой дом
таскать.
Мне бы сварить
холодец
и тебя
ласкать.
Я первую половину жизни
прожил.
Вторую половину,
не задумываясь, отдам.
Чтобы собакой
возле твоих ножек…
Чтобы собакою
к твоим ногам…