Джабба
Джа

Не бойтесь, девочки. Не бойтесь, мальчики

Янушу Корчаку

– У моего деда

в бороде

пчёлы роятся.

Взяли моду

смерти бояться!

И плакать.

А вы пробовали звёздной ночью

хлеб

в молоко

макать?

Он становится сладкий сладкий…

И в молоке крошки…

В несуществующей кроватке

несуществующие ножки.

Никто не слышал плачь детей

из газовых камер?

Если не родился, значит не умер?

Я выл.

Я безумней

безумного

безумел.

Задыхался: «Господи,

такого

не может

быть!»

Если не родился, значит не умер.

А мне

как

жить?

Перед тем,

как дети начнут плакать,

проснуться,

включить на будильнике зуммер…

Никто не умер…

Никто не умер.

– Так, никому не бояться!

Кто кролик?

– Я!

- Кто ёжик?

– Я!

– А я очкастая змея!

Ни рук, ни ног –

одни очки!

Не бойтесь, девочки.

Не бойтесь, мальчики…

Папки

Дети на серой туче

Спорят, чей папка лучше.

– Мой хотел повеситься!

Пришлось ему присниться.

Папка, лезь по лестнице!

Будем веселиться!

– Мой лучше!

Он учил меня

говорить

«ррррр».

Когда я умер,

он поседел.

А ещё я вчера

видел,

что мама плакала,

наткнувшись на мой свитер,

так он ей слёзы рукавом

своей рубашки

вытер.

Ррррр!

– Мой лучше!

Покупает

воздушные шарики,

имя на них

моё

пишет.

Говорит:

«Господь знает.

Господь слышит.

Когда я кричал: “Дыши!

Дыши, Бога ради!“

Он был рядом.

Тебя по волосам гладил».

Дети смеются.

Вспоминают родителей.

Июль.

Пух с тополей.

Девочка

Ключевою

слезою

кровь

не смыть.

Девочке,

Господи,

Зое,

Зоеньке,

сотри память,

дай забыть,

что значит

быть,

а через миг

не

быть.

Господи,

за подожжённый сарай

забирай.

Как серёжку в мочку

вставь – 

забери

себе

эту

девочку.

И если

мы забудем

гордую девочку

с отрезанной

грудью,

придавленные

бытовых дел

грудой,

Ты не отпускай

её,

гордую,

от своей груди.

Мы всего лишь

люди,

Господи…

Мы всего лишь люди…

Не ведаем,

что творим.

Я бы слезы твои…

Я бы слёзы

твои

прямо из горстей

твоих

как собака

лакал…

Слёзы радости

и грусти…

Ты прости меня,

дурака.

Мне б стихов своих

колодец

ведро за ведром

в твой дом

таскать.

Мне бы сварить

холодец

и тебя

ласкать.

Я первую половину жизни

прожил.

Вторую половину,

не задумываясь, отдам.

Чтобы собакой

возле твоих ножек…

Чтобы собакою

к твоим ногам…

Карбышев. Генерал

В крещенские морозы,

В крещенские ночи…

– Господи!

Вот я!

Не отводи очи!

От холода

лопнули генерала

глазищи…

– Тысячи ангелов!

Ангелов тысячи!

Ледяной фигурой

пред Тобой…

Господи, упокой.

Я совсем замёрз.

Упаду – разобьюсь.

Но я не боюсь,

Если с Тобой –

Не боюсь.

Я бы закрыл глаза,

Так они лопнули.

На счётчике жизни

Снова нули.

Я тебя в нежность

Свою

укутаю.

– И я растаю?

Растаешь.

– Господи, я умираю?

Ты умираешь.

С именем Господа

на устах

умирал

Карбышев.

Генерал.

Нюхать друг друга

Пахнут бензином

твои

лосины

как у

лосихи.

За магазином

нюхать

друг друга…

Психи…

Что-то смешное

есть в запахе

тела

если не

мыться.

За магазином

нюхать

друг друга

как волк и волчица.

Последняя запись в судовом журнале

На журнальном столике,

Мордочки скривя,

Трое: двое – Толиков

И один Илья.

Службы все отслужены,

Смысл определён.

Толики простужены,

А Илья влюблён.

Красной перекладиной

Светится в ночи

Фаллос адской гадины –

Мухи-саранчи.

На журнальном столике

Клином белый свет.

Шепчут в страхе Толики:

«Мама, смерти нет!»

«Смерть – не есть разумная

Форма бытия.

Смерть – это безумие!», –

Возопил Илья.

Не смотрите Толики,

Не смотри Илья,

Что журнальны столики,

Что журнален я.

«Мне не виден берег.

Боже, дай сигнал!

Тихо…», – Витус Беринг

Записал в журнал.

Судовой журнал.

Пестель

Когда Пестеля

доставали из петли,

собаки выли:

«Павел Иванович, вы ли?»

По посиневшему

лицу

неба

вместо слёз

облака.

Это Петербург плакал.

Говорил:

«Это не я.

Это не я.

Меня подставили!

Не снимайте

с его лица

инея.

Пусть будет белым».

Оставили.

«Господи!

Пусть золото куполов

станет дешевле

меди!

Только пощади!

Сделай так,

чтобы я ничего не помнил:

ни воя собак,

ни Сенатской площади!

Господи!

Господи, прости!

Прости мне

повешенного

Павла Ивановича Пестеля

во дворе

Петропавловской Крепости…»

Дорогая Анна Андреевна

Дорогая, Анна Андреевна!

Сегодня к Вам не приеду –

болит спина.

Помните, Анна Андреевна,

я Вам рассказывал

Про Птицу-Гром?

Вы сначала не слушали:

– Потом, Джабба, потом.

Видишь, в полу яма!

Из неё веет холодом...

Я укрыл Ваши ноги пледом

И начал:

– В тени соснового дерева

около Сирояма

отдыхают птицы грома.

Им плевать, что зима.

Простите, Анна Андреевна,

Вам знакомо

очень странное чувство,

когда

вы стоите у окна,

смотрите на деревья

и птиц-грома,

и говорите:

«Это моя последняя зима?»

– Знакомо, Джабба, знакомо.

– Птица-гром похожа на грача,

у неё есть шпоры.

Анна Андреевна,

Все эти разговоры

о том, что, мол, Джабба

расплескивает себя

перед равнодушной публикой

зря, сгоряча…

– Стоп, стоп. Коснись своею рукой

моей руки.

Ты думаешь, когда я писала стихи,

то не знала, что у читателей

всё понять и прочувствовать

кишка тонка?

Что у обывателя между душой и сердцем

перепонка?

Я писала, потому что не могла иначе.

Джаббушка, а птица-гром

летает или скачет?

– Летает. Этой птице император Готоба

посвятил поэму.

Анна Андреевна,

Как дальше жить не пойму.

Ведь я чувствую, что зима последняя…

– Милый мой мальчик, я

молюсь, чтобы огонь в твоём сердце

не зачах.

Это от Господа.

И вспышки света

в твоих очах

от Господа.

Ты потянул спину?

Ложись, поспи.

Пусть колокол сумерек

принесет тебе звёзд

полных снов

целую корзину.

В эту зиму

(между нами!)

твои стихи,

вызвавшие цунами

в душах самой лучшей части

населения

появятся на их

столах

в виде варенья.

И даже если тебя с ними

не будет,

они опустят в банку с вареньем

ложку

и вытянут твоих вкусных

коряг немножко.

Варенье от Джаббы.

– Спасибо, Анна Андреевна.

Хорошо бы!

– Спи!

Священник Лопатин

Священник Лопатин –

Огромный мужик. Глыба.

У него в банке из-под солёных огурцов

Живёт золотая рыба.

Когда он крестит детей,

То показывает им рыбу,

Чтоб они не плакали.

Дети смотрят на рыбу

И не плачут.

– У рыбы золотая чешуя.

Эта рыба приплыла прямиком из рая.

Любовь Христа знаешь, какая большая!

– Какая?

– Представь себе рыбу от одного края

Тихого океана до другого края.

– Такая большая?

– Если рыбу такого размера опустить

В океан любви Христовой

Её и не видно будет.

Она там будет меньше самой маленькой рыбки.

А над океаном Солнце

Его печальной улыбки.

И священник Лопатин

Изображает из себя рыбку.

Дети смеются.

В купель окунаются

Как в океан Его любви.

– Ничего, что смех в церкви? –

Вечером спрашивает Лопатина рыба.

– Ничего, рыба.

Так и живут Лопатин и рыба.

Дети их любят.

Саша

О том, как жил Саша,

О том, как умирал Саша

Знают только пятеро:

Егор-с-Пистолетом,

Дядя Пот,

Птица По Жизни,

Джабба Джа и

Миша Шея.

Саша любил сидеть на заборе.

Он был счастливым.

Не любил горе.

Они с Егором-с-Пистолетом

Учились в одном классе.

Вместе ходили к логопеду

Учиться произносить слово

Без смысла – фрикасе – 

Не шепелявя.

Егор, как Саша умер,

Похудел сильно.

Мама ему говорила (Егору):

– Угрюм шуруп ляля.

Он отвечал:

– Мама, хули я?

Пусть брат Женька идёт за синим.

Сашка умер.

Не пройдёт и двух зим

И я за ним.

Дядя Пот учил Сашу жечь жизнь.

– Сашка, сопляк, жги жизнь!

Сашка жёг.

Когда заболел,

Когда слег,

Часто смеялся.

Дядя Пот плакал,

Боялся, что Сашка умрёт.

А Сашка не боялся.

Смеялся.

– Дядя Пот, тогда на карусели

в Зеленогорске

возле школы 445

мы отказались от мягких знаков:

говорили «Блят,

нам бы как можно болше увидет,

нам бы всех обнят!

А с Птицей По Жизни

Сашка часто говорил о небе.

Когда заболел и знал, что вот-вот умрёт,

Говорил Птице: «Приду на небо к тебе,

Лягу на живот,

На мягкую тучу.

Стану махать руками,

Кричать: «Лечуууу!»

А ты будешь лететь рядом…

Представляешь,

Седьмое ноября!

Мы летим над парадом,

Над Красной Площадью!

Маршал Громыко

Скажет тихо:

«Здравствуйте, товарищи!»

Все: «Здравия желаем товарищ маршал!»

И мы: «Здравия желаем товарищ маршал!»

Громыко посмотрит умными глазами в небо,

Перекрестится, чтоб никто не видел.

Окинет взглядом Красную Площадь,

Еле слышно: «Я никого не обидел?»

«Никого, товарищ маршал!»

Джабба Джа написал для Саши сказку.

Саша-синь-глаза

Поздним вечером, совсем поздним, когда леди Макбет Мценского уезда ещё только собралась подумать о том, что для полного счастья с Сергеем необходимо задушить дитя подушкой, явился к ней Саша-синь-глаза. Саша был так красив, что леди Макбет Мценского уезда ничего плохого не подумала, а напротив, подумала хорошее: о том, как всё-таки ладно жизнь устроена: только тёмные тучи начнут собираться, как неведомо откуда приходит Саша-синь-глаза, и – всё! Снова ясный день, снова в парке играет оркестр, снова кавалеры приглашают дам, а дамы позволяют прижимать свои маленькие ладошки к губам с надушенными усами… А Саша-синь-глаза с травинкой во рту счастлив. Сашка, ты счастлив?

Саша учил почти сорокалетнего

Михаила Маматкуловича Шею

Играть на гитаре.

«Миша, это баре.

Указательным пальцем пережимаешь все струны.

Мы боимся любить,

Мы бздуны!

С помощью трёх аккордов

Лопочем…

Впрочем….

Мишка,

Умение играть на гитаре

Не добавляет счастья.

Я

Я

Я

Знаешь ли,

Не очень то и счастлив.

Хотя...

У меня в холодильнике

Почти два килограмма слив.

Давай, Мишка,

Выпьем водки,

Закусим сливами

И станем счастливыми.

Берия

Берия копал себе могилу.

– Где рыть? Где?

Выбрал вишню.

– Я перед всеми виноват.

Я здесь лишний.

Неужели это я всё натворил?

И рыл.

Плакал. И рыл.

– Среди ста пятидесяти миллионов рыл

на мне больше всех вины.

Ыыыыыыыыы!

Вырыл яму,

лёг вниз лицом.

– Мама, мне страшно

помирать подлецом.

– Не бойся, Лаврушка.

Я вот умерла тихо,

трусиха.

А помнишь, в детстве

у тебя была игрушка –

резиновая лосиха?

Ты с ней плескался в тазике.

А твой папа, Павел, приезжал

домой обедать

на директорском уазике.

Я ему готовила

борщ с пампушками

пока ты плескался

с игрушками…

Всходит

жёлтого

месяца

кривой

клинок.

Глазки закрой.

Умирай, сынок.

Колокольчики

К мёртвым детям в банках со спиртом,

            пылящимся в Кунсткамере,

Ездит женщина с красивым ртом

            на розовом Хаммере.

Открывает у банок крышки,

гладит детей по головке.

«Милые мои малышки,

не хмурьте бровки!

Мы все здесь в адском пламени горим…

Потому, что ведаем, что творим.

Потому, что ведаем, что творим».

Я (Море-Лицо)

Мой рот –

порт,

корабли –

зубы.

Пар из ноздрей,

ноздри –

трубы.

Брови

смотрят

вниз,

в зрачки.

Ресницы – вверх,

ресницы – вниз,

Не боятся

качки.

А нос

в самом

центре

моря-лица

вырос.

Торчит белый,

как ледяной

торос.

В детстве

его

Солнце

веснушками

ело,

а теперь

миллионы

килек-волос

изнутри

точат

его

тело.

А ещё я

по морю-лицу

брёвна-губы

к тебе пущу.

Языка

красную птицу,

выпущу.

Лети!

Шерстяные

клубки

моих

глаз,

серо-зелёные

нити…

С ума сойти.

В помощь начинающим поэтам (о связи между словами)

Вместо эпилога

Вот вроде бы нет связи между словами

геноцид и ярмарка

или Евтушенко и пластилин.

Но давайте с вами

попробуем не заблудиться

в тайных смыслах слов

как средь трёх осин.

Сам Рок слепил поэта

из Евтушенко

как из пластилина.

«Мы теперь больше, чем люди!» –

написали Егоров и Кантария

на каждом из уцелевших домов Берлина.

Я тоже больше, чем человек,

и зря смерть мне яму роет.

Не она ограничивает мой век.

Свой век ограничиваю я сам.

И когда меня печаль накроет,

я немедленно перестану писать стихи.

Меня положат в землю.

Я стану землёй.

Вместо вытекших слезами глаз

под защитой моих век

вырастут белые лопухи.

Слова геноцид и ярмарка

состыковать сложнее.

Это сочетание слов не так ярко.

Знаете, когда-то давно

у меня в знакомых числилась одна доярка,

не носившая бельё нижнее.

Этим она дразнила мужчин.

В те времена с сексом, как и со стиральными

машинами-полуавтоматами «Вятка»,

была проблема. Дефицит.

А моя знакомая доярка,

ходившая без нижнего белья,

доводила до инфарктов мужиков,

а это уже геноцид.

Все её просили: «Трусы надень!»

Такого и на ярмарке не увидишь

в воскресный день.

Так что видите,

начинающие переводить бумагу поэты,

можно связать любые слова

с любыми.

Те, кто прочёл этот стих до конца –

остаются моими любимыми.

Те, кто нет…

Что же, вместо золота моей любви

вам достанется

моей любви олово.