* * *
Какая дерзкая причуда:
Считать года наоборот.
Ты всё надеешься на чудо,
А чуда не произойдёт.
Вчертив в означенное время
Отрезок собственной судьбы,
Не жди, что стрелки ход изменят,
Что мир сотрёт твои следы.
Однажды, пересилив разум,
Ты обязательно поймёшь,
Что жизнь кончается не сразу,
Что и захочешь, не умрёшь.
* * *
Василию Поздееву
Когда потомки луговых мари
Меня с утра представят Куго-Юмо,
В льняной рубахе выйду в хвост зари,
Ни к западу, ни к северу, ни к югу,
А на восток, где полупьяный карт
Двенадцать раз ударит в колотушку.
Задумаюсь и не замечу, как
Три раза на шесте всплакнёт кукушка.
Осыплется мирская шелуха.
На нитях опущусь в иное царство.
Меня обнимут травами луга,
Как обнимали на земле нечасто.
К ночи с марийской девушкой вдвоём
Мы сядем у костра друг против друга,
Языческую песню запоём,
Вдвоём уйдя из огненного круга.
Наутро у потухшего костра
Останется лишь пепел, прах и угли.
На день сороковой в последний раз
Приду проститься с близкими супруги.
И буду жить как луговой мари,
В природу дух вплетая прозорливый,
В квасу туманов, в киселе зари,
В нектаре трав, в ухе речных заливов.
Вербное воскресение
Плачут балконы и крыши
В Нижнем, Рязани, Москве.
Юный, задумчивый, рыжий
Лезет в окошко рассвет.
В это воскресное утро
Я у окошка, за ним
Видится мне почему-то
Город Иерусалим.
То ли на улицах верба
Снег растопила и лёд,
То ли окрепшая вера
В сердце осанну поёт.
Записная книжка
Нашел её в серванте
Распухшую от пыли.
Ждала, когда захватят,
Надеялась… Забыли!
Открыл, ‒ страницы в клетку,
Исписанные ручкой:
Фамилии, заметки,
Цифири закорючки.
До жути непонятный
Врачебный почерк деда,
Но всё-таки приятный,
Как скрип велосипеда.
Год нет его; от мрака
Нам никуда не деться.
Как варежка бумага
Хранит тепло владельца.
* * *
Душистый сад в росе.
Плоды роняют сливы…
Мне тоже, как и всем,
Быть хочется счастливым.
Босым в лугах плясать
И радостные крики
Охапками бросать
В озера земляники.
Подняв бокал вина
Холодной ночью где-то,
С улыбкой вспоминать
Утраченное лето.
* * *
падают вертолётики клёна
я стою во дворе
ощущая, как каждую секунду
где-то умирает человек
душа его пролетает над миром
надо мной, как эти вертолётики
ко мне подходят знакомые
и незнакомые мне люди
всем им ужасно не нравиться
что я в праздник какой-то тосклив
говорю им: человек умер…
человек умер, ещё один…
вот их души летят вертолётиками
а вы что, ничего не заметили?
* * *
я строю дома из спичек
эти спички никогда не сгорят
от них не воспламенится дом
в этих домах кипит жизнь
кто сказал, что срубленное дерево
мертво, неодушевлённо
я делаю из спичек людей
это добрые и бескорыстные люди
они не смогут поджечь друг друга
я создаю дома и людей из спичек
я возвращаю дереву жизнь
* * *
Город спит. Потухли окна.
Лишь луна горит.
По дорогам одиноко
Бродят фонари.
Всё уснуло. Ни прохожих,
Ни машин во тьме.
Только ты уснуть не можешь
В мыслях обо мне.
Колыбельную окраин
Я тебе спою.
Закрывай глаза, родная,
Баюшки-баю.
Спит ограбленный у леса
С дыркой у ребра.
В яме дремлет автослесарь,
Спирта перебрав.
Сторож спит в каморке мрачной.
В будке пёс сопит.
Спит рыбак у печки-прачки.
В вёдрах рыба спит.
Воры спят в чужой квартире,
Участь ждут свою.
Пьяный опер спит в сортире.
Баюшки-баю.
Спит ночная фея в фуре
И не видит снов.
Рядом дальнобойщик хмурый
Дрыхнет без штанов.
Спит кассир лицом на кассе,
Деньги стережёт.
Бомжи спят на теплотрассе.
Киллер спит с ружьём.
Полицейским плохо спится
На ногах в строю,
В ванне спит самоубийца.
Баюшки-баю.
Только ты, моя родная,
Всё никак не спишь.
Глаз всю ночь не закрывая,
Надо мной сидишь.
Я и сам сегодня ночью
Не могу уснуть.
Сердце ноет и клокочет,
Распирает грудь.
Словно забивает сваю
Совесть в грудь мою.
Я и сердцу напеваю ‒
Баюшки-баю.
* * *
Максиму Агафонову
Как призрак летает пустой пакет
Над ржавыми тротуарами запойного Сормова.
На столбе объявление «Ищу мужчину до 35 лет.
Без в/п для с/о». Все корешки с телефоном оборваны.
Пятничный вечер. Возвращаюсь домой
Мимо серых хрущёвок, мимо новостроя дебелого
С поднятым воротом, с опущенной головой,
Скрипя зубами, мимо «Красного и Белого».
Что-то сделал не так я. Понять не дано.
Демон алкоголь червём-паразитом душу выел.
Огромной дыней над крышами домов
Висит луны медоносное вымя.
Льётся из вымени медовое молоко.
Ловлю его ртом. Ничего на губах, кроме запаха листвы и неба.
Без опаски рифмую: «далеко-далеко».
Далеко моё счастье. Унеслось в неизвестную небыль.
Не держу дома живности. Несъеденный обед
Высыпаю из плошки у помоек бездомным собакам.
«Всякая тварь перед Богом равна» ‒ так говорил мой дед.
Не замечая меня, старый бомж ищет что-то по бакам.
Боже, ответь: если мне и вправду не нужен никто,
Для чего мне трезвиться, разыгрывать пантомиму…
Ветер швырнёт в лицо охапку кленовых бинтов.
Мимо «Красного и Белого»!
Мимо, мимо!
* * *
Всё теперь закончилось. Едва ли
Я ещё когда-нибудь воскресну.
В разочарованье и печали
Не найти нехоженого места.
В Сормове метельно, малолюдно.
Я брожу один по Юбилейке.
Вспоминаю, как в июле юном
Здесь мы целовались на скамейке.
Снег летит к земле по биссектрисе,
К катету «конструктор Алексеев»*.
Абрисом на фоне белых листьев
Вырастает фонарей аллея.
Пальцем опущу рольставни века,
Встану под надуманным предлогом.
Вижу в силуэте человека
Проблеском воссозданного Бога
(Как природу сущности в явлении),
В каждом нарисованном прохожем.
Вижу в ней. Она при рассмотрении
Вообще на ангела похожа.
___
* «конструктор Алексеев» ‒
памятник Ростиславу Евгеньевичу Алексееву ‒
всемирно известному конструктору судов
на подводных крыльях и экранопланов,
открытый в сквере на пересечении
улицы Коминтерна и бульвара Юбилейного
в 2009 году в День города Нижнего Новгорода.
* * *
Над головой седой клубился гнус.
Старик сидел у дома. Дым махорки
плыл по селу. «Я в город не вернусь! ‒
он говорил. ‒ Жизнь детям неохота
испортить. Я обуза им – калека.
Одрях, как дом. Мы из другого века».
Курил в фуфайке старенькой, вздыхал.
И дом вздыхал щелями прелых брёвен.
Ссыпалась на завалинку труха.
Старик был непривычно многословен:
Как старые приятели общались,
Но мне казалось, ‒ навсегда прощались.
Тяжёлым мыслям вторя, он шутил:
«Как на моих поминках курим, паря!
... Прожить бы только лето и уйти.
Ни вечности не надо мне, ни рая.
Ты обо мне черкни чего-нить, кстати,
хоть пару строчек, коли ты писатель».
Курил с ним, в такт его тоске вздыхал,
и думал, что запнусь на первом слове,
что тихая мелодия стиха
останется в трухе прогнивших брёвен.
...Поскольку равнодушна к человеку
поэзия пластмассового века.
© Дмитрий Терентьев, 2011–2018.
© 45 параллель, 2018.